Персики для месье кюре - Джоанн Харрис

Захра и Соню убедила пойти с нами. Та, правда, сначала отказывалась — похоже, мысль о встрече с Инес не вызывала у нее никакого восторга, — но Захра была настойчива; она что-то тихо и яростно внушала ей по-арабски, в одной из фраз я уловила слово «Карим». Видимо, это Соню в итоге и убедило.

И вот сейчас, оглянувшись через плечо, она сказала:

— А Оми за нами идет!

— Только не позволяйте ей нас нагнать, — пре-дупредила Захра, и мы тут же ускорили шаг.

Оми остановилась и с самым невинным видом принялась любоваться видом с моста. Однако когда мы подходили к площади Сен-Жером, она, отбросив всякое притворство, подхватив юбки и, смешно ковыляя, во всю прыть бросилась нас догонять.

Часы показывали четверть одиннадцатого; месса уже закончилась, но на площади еще кишел народ. Несколько человек играли в петанк на полоске красноватого сланца за церковью; у булочной Пуату выстроилась целая очередь — не меньше двух десятков постоянных покупателей. Кое-кто с большим любопытством поглядывал на Захру и Соню, закутанных в черные никабы. Жительницам Маро никаб явно дает ощущение защищенности, неприметности, делает их почти невидимками. А на другом берегу реки черное мусульманское покрывало, напротив, привлекает всеобщее внимание, а закрытое лицо вызывает ненужные домыслы. Жолин Дру как раз выходила из магазина Пуату с коробкой печенья в руках; лента на коробке была в точности того же бледно-розового цвета, что маленький костюм Жолин, предназначенный специально для походов в церковь, и маленькая шляпка, похожая на коробочку для пилюль. Она с состраданием нас оглядела и проследовала дальше; за ней шлейфом тянулся аромат «Шанель № 5».

Захра остановилась возле бывшей chocolaterie. Игроки в петанк теперь уже внимательно следили за нами — несколько пожилых мужчин под водительством Луи Ашрона.

— Пари держу, под этим своим балахоном она очень даже горячая штучка! — сказал он, одобрительно поглядывая на Соню. — Я бы не прочь посмотреть, что у нее под этими одежками.

Ему и в голову не пришло говорить потише; с точки зрения Луи Ашрона, все, кто носит никаб, сразу становятся абсолютно глухими и слепыми.

— А я держу пари, что у этого типа пенис меньше моего мизинчика, — ловко парировала Оми, страшно напомнив мне Арманду.

— Оми, ступай домой, — сказала Захра. — Это не имеет к тебе никакого отношения.

Оми захихикала.

— Как это не имеет ко мне отношения? Словно я не знаю, что вы там прячете мою маленькую Дуа!

— Откуда ты это узнала? — спросила Захра.

Оми усмехнулась.

— Мне наш кот сказал.

Захра раздраженно тряхнула головой. Ей вовсе не хотелось устраивать на пороге дома дискуссию: мы и так уже привлекли к себе слишком много внимания.

— Ладно, Оми, ты тоже можешь войти, — сказала Захра, — только никому ничего не рассказывай.

Захра постучалась. Дверь открыла Дуа, и я даже не сразу ее узнала. Я ведь видела девочку только в черном долгополом платье, таком же, как у матери, и волосы она всегда прятала под хиджаб, плотно обхватывавший голову и шею. Но сейчас на Дуа была розовая камиза, джинсы и кроссовки; волосы она заплела в длинную косу. Мне казалось, что ей лет десять-одиннадцать, не больше, но, как следует ее разглядев, я поняла, что она несколько старше и ей лет тринадцать-четыр-надцать.

Следом за Дуа мы вошли в отремонтированную chocolaterie. Теперь мой бывший магазин выглядел почти так же, как в тот день, когда мы с Анук впервые открыли его двери для покупателей. Каменный пол, правда, был голым, если не считать маленького коврика и нескольких подушек, разложенных вокруг низенького столика; повсюду стоял сильный запах краски и ладана.

— Мой маленький персик! — воскликнула Оми. — Ты, значит, путешествовала вниз по реке?

Дуа кивнула.

— Мы встретили папу Розетт, и он помог нам починить мотор. — Она улыбнулась мне застенчивой улыбкой. — Ее папа такой клевый! Пилу все время только о нем и говорит.

— Твоя мама дома? — спросила я.

Да, она была дома; на ней тоже были джинсы и красная камиза, но покрывала с лица она, в отличие от Дуа, так и не сняла. Даже у себя дома Инес Беншарки продолжала скрывать лицо и прятать волосы под черный платок! Это, по-моему, выглядело даже как-то немного непристойно, словно некое извращение, и в этом, безусловно, чувствовалось нечто враждебное. Красивые глаза Инес, как и в прошлый раз, словно подчеркивала тонкая полоска цветной материи, пришитая по краю никаба, но смотрели эти глаза безучастно, почти равнодушно.

— Я рада, что вы в безопасности, — сказала я. — А то люди уже начали беспокоиться.

Инес пожала плечами.

— Весьма в этом сомневаюсь. Я здесь далеко не самая популярная личность. — И она повернулась к Захре, которая, как и Соня, сняла с себя никаб, едва переступив порог дома. — Я просила тебя привести Вианн Роше, — строго сказала она. — Зачем же ты привела сюда целую комиссию, причем состоящую из дур?

Оми засмеялась.

— Как всегда! Ну до чего ты гостеприимна, Инес! А скажи, чего ты здесь прячешься, зная, что твой братец всюду тебя ищет?

— И сейчас ищет? — Голос Инес звучал сухо.

— Да, и сейчас. Если б ты думала хоть о ком-то еще, кроме себя самой…

— Прекрати, Оми! — сказала Захра. — Ты же понятия ни о чем не имеешь! — Она повернулась к Инес. — Я говорила со священником. Тебе придется рассказать им свою историю.

— Вы имеете в виду Рейно? — удивилась я. — Он что, здесь?

Но куда больше меня удивила Соня — с такой странной настойчивостью она смотрела на Инес. Я впервые видела ее без покрывала, и меня поразило ее сходство с Алисой. У обеих были довольно мелкие, изящные черты лица, огромные выразительные глаза, золотистый «гвоздик» в ноздре, но если Алиса была девочкой живой и яркой, то Соня казалась бледноватой, даже бесцветной. Под глазами у нее пролегли темные круги, а вокруг рта — горестные складки.

— Почему ты убежала? — спросила она у Инес. — Если ты собиралась через день взять и вернуться, то зачем было вообще убегать?

Инес пожала плечами.

— Ты ничего не понимаешь.

— А предполагалось, что я пойму? — спросила Соня. — У нас с Каримом все шло прекрасно, пока не появилась ты. Ты все испортила. Если бы ты оставила нас в покое, у нас с ним, возможно, еще был бы шанс…

Инес разразилась хрипловатым смехом.

— Ах вот как ты думаешь? Значит, у вас еще, возможно, был бы шанс?

Соня медленно покачала головой.

— Я думаю, что ты очень злая и очень плохая женщина, — сказала она. — И ты никогда его не отпустишь. Ты приворожила его с помощью каких-то чар, чтобы он больше никому не мог принадлежать. Ты притворяешься такой скромной, такой чистой, но все знают, какая ты на самом деле. И если ты думаешь, что у нас еще хоть кто-то верит, что ты его сестра…

У нее перехватило дыхание, и она умолкла, дрожа всем телом и став еще бледнее.

Инес указала на подушки, лежавшие на полу.

— Сядь, — сухо велела она Соне. — Твои драматические переживания могут плохо сказаться на ребенке.

Соня молча повиновалась. Глаза ее горели и были абсолютно сухими. Сейчас она выглядела удивительно юной — даже моложе, чем Алиса, — и было трудно поверить, что эта девочка беременна.

А Инес повернулась к нам и заговорила — странным, каким-то жестким и ломким голосом. Но в цветах ее ауры, скрытых покрывалом, я не заметила никаких признаков нервного напряжения или печали. Скорее чувствовалось презрение. Держалась она совершенно спокойно; такая безмятежность, подумала я, может быть свойственна женщине, оставившей всякую надежду на спасение.

— Итак, все думают, что я им лгала. Что я не та, за кого себя выдавала. Что я шлюха Карима, а Дуа — его дочь.

Ей никто не ответил. И она продолжала:

— Ну что ж, кое-что из этого можно счесть полуправдой. Но могу вас заверить: я никогда не была ничьей шлюхой.

— Я это знала! — тут же вставила Оми. — Ты ведь его жена, не так ли?

Инес покачала головой.

— Нет. Не жена.

— Я тебе не верю! — сказала Соня. — Иначе зачем ему по ночам ходить к тебе? Зачем выскальзывать из дома, как только он убедится, что я сплю? Почему он ни о ком, кроме тебя, не думает? Почему он точно с цепи сорвался, как только узнал, что ты сбежала?

Инес протяжно вздохнула.

— Я думала, что смогу обойтись без подобных сцен и объяснений. Я думала, наши прежние отношения с Каримом могут наконец быть похоронены и забыты. Я пыталась однажды предупредить тебя, что он опасен, и твою сестру я тоже пыталась предупредить. Но война между мной и Каримом вызвала слишком много несчастий. И я больше не могу хранить молчание. Мне очень жаль, если кому-то мои слова причинят боль. Этого я никогда не хотела.