Персики для месье кюре - Джоанн Харрис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— И вот я вернулась в Агадир, — продолжала Инес своим «деревянным», лишенным интонаций голосом. — Я носила покрывало и спала на улице. В моей стране обесчещенной женщине никто не придет на помощь. Такие женщины не имеют никаких прав, они не могут даже дать фамилию своему ребенку. Религиозные приюты их тоже не принимают. Их гонят отовсюду. Но мне наконец удалось отыскать так называемый дневной центр помощи, основанный какой-то швейцарской организацией. И вот там люди отнеслись ко мне очень хорошо, хотя никто из них мусульманином не был. Они не только мне помогли, но и позаботились о ребенке. А потом подыскали мне работу в мастерской по пошиву одежды. Там же, в подвале, я и ночевала вместе с Каримом и с утра до ночи сидела за машинкой. Я шила платья, сари, шарфы, строчила расшитые шлепанцы. Карим рос. Я много и тяжело работала. Муж и жена, которым принадлежали мастерская и магазин, были ко мне очень добры. Мужа звали Амаль Беншарки. Я сказала ему, что мой муж со мной развелся, и он не стал задавать лишних вопросов.
Когда Кариму было три года, умерла жена Амаля Беншарки. Детей у них не было. Амалю было уже пятьдесят два, и почти все его родственники жили во Франции. Он предложил Инес выйти за него замуж и обещал дать ее сыну свою фамилию.
— На то, что сотворили с моим лицом, ему было наплевать, — сказала Инес. — Так или иначе, никто бы и не увидел моего лица, я же все время носила чадру — так в Агадире называют покрывало. Амаль чувствовал себя одиноким. Он тосковал по жене, родня его жила далеко. По-моему, ему просто хотелось, чтобы кто-то был рядом, готовил бы ему еду, поддерживал в доме порядок. В общем, ему скорее была нужна служанка, а не жена. Ну а я вполне могла быть служанкой. Практики у меня хватало. — Губы Инес чуть дрогнули. Это была почти улыбка. Ее рот был удивительно похож на рот ее красавца-сына, точнее, был бы похож без этих шрамов. Но если уста Карима были подобны разрезанному пополам персику, то уста Инес походили на жутковатую ухмылку разрубленной тыквы, которая не развалилась только благодаря сохранившейся по краям разреза плоти. И любая попытка улыбнуться делала эту кошмарную гримасу еще страшнее.
Оми сочувственно улыбнулась и спросила:
— Значит, за него ты и вышла замуж?
На лице Инес опять появился тот жуткий призрак улыбки.
— Да, я собиралась выйти за него замуж. Но тут родня Амаля что-то заподозрила. Явились его братья, стали задавать вопросы. Даже отец его из Франции приехал. Я не сумела ничего придумать и в итоге рассказала всю правду. — Она пожала плечами. — На том, естественно, все и кончилось.
Амаль Беншарки дал Инес денег и выправил документы, чтобы она смогла уехать из Агадира. Документы были на имя его покойной жены; просто в ее паспорт вклеили фотографию Инес. Она воспользовалась этими документами — дала Кариму фамилию и переехала из Агадира в далекий Танжер, надеясь затеряться в большом городе.
— Я стала Инес Беншарки, вдовой торговца текстилем из Агадира. Я воспитывала сына, зарабатывая на жизнь тем, что шила одежду — строчила на машинке прямо дома. Кариму я тоже сказала, что его отец умер еще в Агадире, но мальчик подрос и начал задавать разные вопросы. К моей первоначальной лжи добавлялась одна новая ложь за другой. Я отправила его в школу. Я отдавала ему все, ничего для него не жалела. Я хотела, чтобы он ходил в мечеть, чтобы у него были хорошие друзья, чтобы он пользовался уважением. Он был красивый мальчик. Я понимаю, что сама его испортила. Да, я сама в этом виновата. Но, кроме Карима, у меня больше ничего не было в жизни. Говорят, что рай обретаешь у ног матери. А для меня раем был мой сын Карим. Аллах был так добр, позволив мне иметь сына. И я хотела, чтобы у моего сына было все.
Кошмарная улыбка вновь исказила лицо Инес. И все же стоило ей заговорить о Кариме — и она вновь становилась красавицей.
— Денег катастрофически не хватало, — продолжала Инес, — и когда Карим немного подрос и уже мог сам о себе позаботиться, я отправилась в Испанию на сбор клубники. Это была тяжелая работа. Часы, проведенные на плантациях, казались бесконечными. Зато там хорошо платили, гораздо больше, чем я смогла бы заработать дома, и я была не в силах сопротивляться подобному искушению. Карим, умница, так хорошо учился! А я так хотела, чтобы он поступил в университет! Но образование стоит больших денег, я никогда не смогла бы столько заработать в Танжере пошивом одежды. В тот год я провела в Испании целых три месяца, а мой сын оставался дома один, без присмотра. Наверное, я вообще недостаточно строго следила за Каримом. Но он всегда казался мне таким хорошим мальчиком, таким уважительным. На следующий год я снова поехала в Испанию. Кариму только-только исполнилось семнадцать. И на этот раз, пока меня не было, он изнасиловал девушку, угрожая ей ножом.
Девушку эту звали Шада Идрис; двадцать два года, не замужем. Карим познакомился с ней в чайной. Матери он заявил, что она обыкновенная шлюха — она носила джинсы и туфли на высоких каблуках-шпильках, а волосы укладывала в модную прическу и лишь чуть-чуть прикрывала голову разноцветным хиджабом. Она сама согласилась встретиться с Каримом. И он поджидал ее вместе с приятелями.
Сперва он полностью отрицал свое участие в групповом изнасиловании. Инес он рассказывал, что только смотрел. Однако же оставил у себя трофей — нитку бус из черного гагата, которую Шада Идрис носила на руке как браслет. Инес нашла эти бусы у сына в комнате и заставила во всем признаться.
В полиции Карим заявил, что девушка сама попросила его заняться с ней сексом и, потом, девственницей она давно уже не была. Жила она вместе с двумя другими женщинами в центре города возле большой мечети, и все они по очереди присматривали за детьми, пока остальные были на работе. Да, у этой Шады тоже был незаконный ребенок — маленькая девочка по имени Дуа…
— Мой маленький персик! — сказала Оми, быстро глянув на Дуа.
Инес кивнула.
— Не беспокойтесь, она все знает. Она всегда знала всю правду. Это Карима я воспитывала в неведении, и вы сами видите теперь, каким он вырос. А Дуа хорошо знает, что зина, грех, — как скользкая рыбка, которая никак не хочет, чтобы ее поймали, и прыгает из одной руки в другую… — Инес снова улыбнулась. — Так или иначе, ребенок Шады не был преступником и не имел никакого отношения к тому преступлению. Это я своему сыну втолковать успела, но для всего остального было уже слишком поздно. Мне, как вы понимаете, было просто стыдно теперь рассказывать ему о себе. Я надеялась, что смогу как-то обойтись без рассказов о прошлом и он никогда ни о чем не узнает.
Шада обратилась в полицию и заявила, что на нее было совершено нападение, что ее изнасиловали, но, как и в случае с Инес, полицейским куда больше хотелось осмотреть саму Шаду, чем расследовать дело об изнасиловании. Все кончилось тем, что ее арестовали за занятия проституцией, хотя это обвинение и было впоследствии отклонено. Зато выяснилось, что она нелегально занимает государственное жилье, и женщину вместе с ребенком выбросили на улицу. Лишившись дома, Шада в полном отчаянии отправилась к зданию ассоциации, занимавшейся распределением муниципального жилья, села посреди площади, вылила себе на голову канистру бензина и подожгла.
Инес обвела взглядом нас четверых и сказала:
— Разве я могла поступить иначе? Мой сын совершил преступление и должен был как-то за это ответить. И я все-таки рассказала Кариму правду о его отце и о себе самой, а потом взяла и удочерила девочку Шады и воспитала ее как родную. Карим очень долго не мог мне этого простить и все сердился на меня за то, что я его опозорила; но еще больше он сердился на себя. Он старался даже не смотреть в сторону моей Дуа и никогда без крайней надобности с нею не разговаривал. И все же она выросла очень милой девочкой. Я часто называла ее моя маленькая незнакомка.
О господи! Моя маленькая незнакомка? Сперва мне показалось, что я не расслышала. Неужели Инес называла Дуа точно так же, как и я всегда называла мою Анук? Но, как ни странно, это действительно были самые подходящие слова… Инес перестала оставаться для меня Женщиной в Черном — у нее было лицо, и я, несмотря на страшные шрамы, прекрасно это лицо узнала. Мы оказались с ней удивительно похожи, она и я. Обе скорпионы, обе быки.
Инес как-то странно на меня посмотрела. И глаза ее были темно-золотистыми, как дикий мед.
— Вот видишь, — сказала она, читая мои мысли, — мы в конце концов оказались не такими уж разными. Некоторые из нас сами выбирают себе семью. Или кого-то из нас выбирают другие. И порой мы должны сделать нелегкий выбор — из двух половинок разбитого сердца выбрать только одну. Таков был и мой выбор, Вианн. И это было нелегко. Выслушай же мой рассказ, а потом спроси себя: поступила бы ты иначе, чем я?