Перст судьбы - Елизавета Дворецкая

— Я не собираюсь от нее отказываться, — буркнул Хакон.

— Дело твое. Кстати, позже можно будет взять еще одну жену, когда ты немного под… побольше возмужаешь. — Одд приветливо улыбнулся племяннику. — Так вот, я хочу, чтобы вы укрепили свое положение здесь, хочу, чтобы в Альдейгье жили люди, на которых я могу опереться. Я помог вам, вы поможете мне, и наши дела будут устроены ко взаимной выгоде.

— И ты уйдешь отсюда? — Хакон глянул на него с надеждой.

— Вик Альдейгья — замечательное место! — Одд расслабленно откинулся к стене. — Недаром его еще сто лет назад прозвали Серебряными Воротами. Но ты никогда не задумывался, Хакон, — а куда ведут эти ворота?

Вся повесть о неудавшемся обручении Вестмара и нежданном появлении князя Ольга, который оттеснил жениха от обручального каравая и занял его место, наделала в Ладоге много шума, пересказывалась на все лады и грозила в недалеком будущем занять почетное место среди родовых преданий. Но едва Велемила перестала восхищаться переломом в судьбе старшей сестры, как сообразила, что ей самой эти перемены ничего хорошего не несут. Первым ее навел на эти мысли Стейн. Уже на следующий день после достопамятного обручения Велемила заприметила его слоняющимся возле мыса и, улизнув из дома, встретилась с ним за кустами бузины. Эти кусты тут теперь остались почти последними — возле мыса все старые пожарища уже были расчищены, размечены, и рядом лежали бревна под строительство нового большого дома для Хрёрека и его дружины.

— Ты чего такой хмурый? — сразу спросила она, видя, что сегодня Стейн не улыбается ей и вид имеет скорее озадаченный и недовольный, чем радостный.

— А по-твоему, я должен ликовать, что вчера из нас сделали дураков?

— Но мы же не виноваты! Мы ничего не знали о том, что Ольг вдруг вернется! Он вообще не должен был вернуться! Я не знаю, что он Ярушке говорил, но родителям он слова не сказал, не обещал, что-де ворочусь через три года и вы деву для меня берегите, другим не отдавайте. Мы, правда, три года спокойно ждали, мать с ней даже не заговаривала, что-де надо бы замуж. Думали, воротится все-таки. Рубашку же ей оставил, чтобы ребенка завернуть, значит, знал, что сын будет. Да рубашка-то какая! Ты бы ее видел — шелковая, алая, будто кровь, золотом вся расшита! У нас тогда еще греческих шелков не было, все бабы бегали смотреть и потом мужикам рассказывали, как про диво какое!

— Да что мне до его рубашки! — Стейн в досаде отмахнулся. — Пусть бы у него было хоть сто рубашек, но он выставил дураком моего дядю, и меня, и всю нашу дружину!

— Ну и что теперь делать? — Велемила воинственно уперла руки в бока. — Нельзя же ребенка отчиму отдать, когда отец родной воротился! Ольг Яромиле перстень золотой еще тогда надел, и родом он, между прочим, знатнее!

— Короче, мы на днях уезжаем. Дядя сказал, что не может оставаться здесь, чтобы все над ним смеялись.

— Уезжаете? — У Велемилы почти пропал голос. — Ку-уда?

— На Олкогу. У нас есть теперь свои меха, и мы повезем их продавать.

— Надолго?

— Откуда я знаю? Как богам поглянется, — по-словенски повторил он поговорку, которую часто слышал.

Велемила промолчала и отвернулась, теребя кончик косы. Когда все ждали женитьбы Вестмара на Яромиле, она радовалась, что Стейн теперь будет вместе со своим дядей принят в их семье как родич, что теперь их дом здесь, что Стейн останется с ней… на все те три года, пока она сама не уедет в Плесков. А три года — это так долго! В юности этот срок кажется почти вечностью. Может, Вольга сам столько не проживет, мелькала пугающая и все же несущая надежду мысль. А теперь все кончено. Стеня уедет уже на днях, и только Велес знает, вернется ли он вообще хоть раз за все эти долгие три года… И все пройдет, будто не бывало. Она всегда понимала, что ничего, кроме разлуки рано или поздно, их не ждет, но пока разлука была далеко, старалась о ней не думать. И вот любовь стала настолько неотделимой частью ее жизни, что с концом любви наступал конец и самой жизни. Велемила не могла вообразить, как будет дышать, двигаться, ходить по этому берегу у мыса, точно зная, что не мелькнет уже поблизости вязаная шапочка из некрашеной темной шерсти, не взглянут на нее серые, глубоко посаженные глаза, в которых живет мягкая улыбка…

— Ну, ты чего? — Стейн сзади взял ее за плечи, чувствуя, что она рассержена и обижена. Велемила дернулась, но не очень сильно. — Я чем виноват? Что я могу сделать?

Что он может сделать? Не ехать с дядей? Но ради чего ему рвать с ближайшим родственником? Если бы он мог посвататься к Велемиле, но ведь он не может, к обрученным не сватаются. У него здесь ничего нет… и не будет.

Велемила обернулась и уткнулась лицом ему в грудь. Из глаз катились слезы, сердце рвалось от боли. Стейн обнял ее и прижался лицом к ее волосам, но ничего не сказал. Ему было нечем ее утешить. Эта странная любовь соединила их вопреки рассудку и без малейших надежд на счастье. Они знали об этом оба, знали с самого начала, и все же полезли в огонь, еще не догадываясь, как больно он может обжечь. Поначалу это казалось игрой, шуткой, делавшей еще веселее игрища и гулянья. Смеясь, они бросились в омут головой, а когда поняли, как далеко зашли, — было уже не выплыть. Они неосторожно позволили своей любви вырасти и завладеть душами целиком, и вот хмельной мед превратился в яд, наполняющий сердце острой болью. А они даже не имеют права показать, как им больно.

— Если я брошу дядю и останусь, я буду совсем никто, — сказал Стейн, догадываясь, о чем она думает. — И тогда мне будет не на что надеяться. А если мы уедем… Мы раздобудем еще больше богатства, и, может быть, тогда…

Когда — тогда? Сколько бы богатства они ни раздобыли, Стене никогда не сравняться с плесковским князем. И Домагость не возьмет слово назад — и так-то едва скрепили ненадежный мир, едва сумели залатать обиды, которые могли бы привести к войне между плесковскими кривичами и волховскими словенами, разорению Ладоги, гибели Витонежичей и торжеству Вышеслава. И зная об этом, даже на побег Велемила не посмеет решиться. Дивляна когда-то решилась… Тогда все обошлось, но младшей дочери мать потом постаралась втолковать, как много зависит от ее послушания.

Дивляна как-то справилась. Любила Вольгу, но вышла за Аскольда, живет, дочку родила, а может, и еще кого — время-то идет. Она смирилась и, наверное, счастлива. Но Велемила сознавала, что не желает себе такого счастья! Однако делать нечего. Нет у Домагостя еще одной дочери, чтобы предложить ее Вольге взамен.

В ближайшие дни Вестмар не уехал — воевода не жалел сил, чтобы рассеять его обиду, предлагал в утешение любую другую невесту из своей родни. Вон, у Братомеричей еще девок с десяток, одна другой резвее да румянее. Но Вестмар другую не хотел — рядом с Яромилой прочие девки казались серыми камешками из Волхова рядом с золотым перстнем, и взять другую для него было все равно что перевалиться с перины на солому, по северной поговорке.