Тюремные дневники, или Письма к жене - Сергей Мавроди

(Ебаный в рот!!) — Да вот именно, что читаете! Причем, самым внимательным образом! — Нет, ничего мы не читаем. Только просматриваем. (Так! Спокойно. Эдак я ничего не добьюсь. Беседа явно зашла в тупик. Я говорю — читаете, они — нет, не читаем. Надо срочно менять тактику. Да не с местным, тюремным начальством разговаривать, а с прокурором. А чего с местным начальством-то препираться? Я же на них и жалуюсь! Ясно, что с ними спорить бесполезно. Да еще в присутствии прокурора. Они просто упрутся рогом и будут совершенно тупо свое долдонить. Нет, и все. Или я жду, что они сейчас публично в собственных грехах покаются?) — Хорошо! Сдаюсь, — обращаюсь я опять непосредственно к прокурору и даже шутливо приподнимаю руки. — Я чувствую, что не в состоянии постичь непостижимое, уловить неуловимое и понять тончайшую разницу между «читаем» и «просматриваем». Это для меня слишком сложно. Вероятно, поглупел в тюрьме. Так что оставим это. Но вот я, к примеру, пишу сейчас жалобу Уполномоченному по правам человека в РФ. Их, эти жалобы, по закону запрещено именно просматривать. И тем не менее, у меня ее все равно постоянно пытаются просмотреть. Требуют, чтобы я вскрыл конверт с жалобой и дал с ней ознакомиться. А иначе даже не разрешают брать с собой на встречу с адвокатом. С этим-то как быть? — А зачем Вы берете ее на встречу с адвокатом? — сразу же задает мне вопрос кто-то из присутствующего здесь тюремного начальства, по всей видимости, один из замов начальника изолятора. — Как это зачем? — совершенно искренно удивляюсь я. — Я же должен, прежде чем отправлять, предварительно показать ее адвокату? Согласовать с ним некоторые детали текста, уточнить отдельные юридические моменты. Я же не юрист. Да и вообще, чтобы он был в курсе! — Вся корреспонденция должна отправляться только через спецчасть.

Отправлять что-либо через адвоката запрещено! (Это уже другой местный начальник. Прямо, блядь, перекрестный допрос какой-то!

Скоп.) — Да не собираюсь я ничего через него отправлять! — терпеливо разъясняю я. — Я ее только показать ему хочу. — А запечатываете Вы ее зачем? — Чтобы вы не читали. — А может, Вы там деньги несете или, скажем, маляву. (Фи! Как грубо! «Маляву»! Ну, что-о вы, право!.. Ну, как вы выражаетесь! В конце концов мы же образованные, культурные люди… Да и откуда у меня могут быть в камере деньги, мудило! На хуй они, спрашивается, мне здесь нужны!?) — Может. Может быть, даже пистолет или атомную бомбу! Но по закону жалобу мою все равно просматривать нельзя. Такой уж у нас закон. Вот напишите в Думу, что закон, мол, плохой, несовершенный, и его надо срочно изменять. А то зэки под видом жалоб атомные бомбы таскают! Вполне возможно, что вас послушают и закон изменят. Но пока этого не произошло, пока закон не изменили, его надо выполнять. Независимо от того, плохой он или хороший. Мне тоже, может, многое не нравится в ваших порядках.

Скажем, что под одеялом днем лежать нельзя, — не могу удержаться я от колкости. — Однако я их выполняю. Вот и вы выполняйте. — Сергей Пантелеевич! — опять вступает в беседу и.о. начальника тюрьмы г-н Бирюков. — Мы знаем, что у вас сейчас этот конверт с собой… (Sic!

Так!)… Все мы здесь старшие офицеры, и Вы нам, конечно же, доверяете (?!). Вот давайте сейчас в присутствии старшего прокурора Генпрокуратуры по надзору вместе вскроем этот конверт и посмотрим, что там такое! Мы и так уже пошли вам навстречу и целых три дня его не вскрывали. — Так значит, все это было изначально спланированной провокацией? Вы специально подстроили все так, чтобы я взял с собой этот конверт? Я же специально переспросил у разводящего, брать мне его с собой или нет! — холодно уточняю я, неимоверным усилием воли подавляя поднимающееся во мне слепое бешенство. — И с чего это Вы взяли, что я Вам хоть сколько-нибудь доверяю? Особенно после этой подставы?.. Ничего я вам не доверяю и вскрывать ничего не буду! И что значит: мы и так его три дня не вскрывали? Вы просто по закону не имели права это сделать! — Имели! — заявляет вдруг еще один тюремный начальник, до этого молчавший. (Господин ст. прокурор, кстати, что-то тоже пока помалкивает и только слушает.) — … Посмотрите, как называется раздел IX, на который вы ссылаетесь.

«Отправление жалоб…» То есть мы не имеем права просматривать лишь уже отправленные жалобы. А отправленной жалоба считается только после того, как Вы передали ее дежурному на утренней проверке. А пока жалоба не отправлена, мы имеем право ее просматривать. — То есть Вы хотите сказать, — с изумлением переспрашиваю я, — что вы можете забрать у меня ее непосредственно перед передачей дежурному, скажем, по пути от шконки до двери камеры, вскрыть, прочитать, а потом вернуть со словами: «Все в порядке! Можете запечатывать и отправлять, уважаемый Сергей Пантелеевич!» Так? — Да! И вообще, пока Вы ее не передали, это еще не жалоба, а черновик! А про черновики в законе ничего не сказано! — И вообще — это правила внутреннего распорядка, — с готовностью подхватываю я. — Внутреннего! А вот мы вас сейчас выведем во двор, вовне, вскроем там Ваш конверт, а потом назад заведем. Это внутри СИЗО вскрывать нельзя, а во дворе можно!

Так, что ли? — Не надо искажать мои слова! — Да зачем их искажать! В этом нет абсолютно никакой необходимости! Вы же предельно ясно выражаетесь! В законе четко, черным по белому написано: просматривать нельзя, а вы говорите: можно! Чего тут «искажать»?

Написано: черные пакеты вскрывать нельзя! А вы заявляете: «Да какой же он черный? Видите белое пятнышко?.. Это черный конверт с белым пятнышком! А про такие в законе ничего не сказано. Да и вообще.

Присмотритесь повнимательней. Поверните-ка его вот так… Да-да!..

Видите, как он синим отдает? Как играет?.. Или даже зеленым! Так что никакой он не черный! Он черно-сине-зеленый!» — Не занимайтесь казуистикой! (Ого! Какие мы слова, оказывается, умные знаем!) — Это вы занимаетесь казуистикой!.. (Тьфу, дьявол! Чего я дал втянуть себя в эту склоку?)… Короче, я резюмирую. В законе написано: просматривать жалобы, адресованные Уполномоченному по правам человека в РФ, нельзя, а вы утверждаете, что все-таки можно! Так? — Не жалобы, а черновики жалоб. — Тогда можете вы мне объяснить, в чем смысл этого закона? Совершенно очевидно, что именно имел в виду законодатель, когда его писал: жалобы просматривать нельзя! В вашей же трактовке волшебным образом получается, что можно. Зачем тогда вообще писали этот закон, потом принимали его, придавали статус конституционного и пр.! Какой в нем тогда смысл? О чем там тогда речь-то идет? И что же надо было написать, как еще яснее выразиться, чтобы вы эти жалобы все-таки не просматривали?! А? — я делаю долгую паузу, оглядывая всех присутствующих начальников по очереди. — Если это так, то разговаривать нам больше не о чем. Дайте мне лист бумаги, и я буду писать жалобу в Конституционный суд. Где просто изложу дословно наш разговор и вашу трактовку моих конституционных прав. Я вам даже прочитать ее потом дам. Чтобы вы убедились в том, что я ничего там не исказил, не преувеличил и от себя не добавил. Да в этом и нет никакой необходимости! Достаточно просто максимально точно передать все то, что я сегодня от вас тут услышал. — Я еще раз повторяю: запечатанные конверты хранить и уж тем более выносить из камеры запрещено. — Я все вот именно так и напишу. Слово в слово! Не беспокойтесь. А уж там пусть Конституционный суд решает, кто из нас прав. Возможно, действительно существуют уважительные причины, позволяющие игнорировать и закон и Конституцию. Вполне возможно. Но хотя бы тогда я их буду знать. Уже неплохо! Воцаряется молчание.