Пой, Менестрель! - Максим Огнев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Люблю Артура? — спросила Плясунья, наступая на Драйма. — А какого Артура? Которого видела в таверне — щедрого, веселого, дружелюбного? Или предателя и убийцу?
— В каждом человеке есть хорошее и дурное, — вскинулся Драйм.
— По-вашему, каждый способен предать доверившуюся женщину, убить друга? Еще бы! Разве вы можете думать иначе!
Лицо Драйма почернело. Плясунья считает его убийцей. Не знает, как мерзок был ему приказ Артура… Мерзок… а все ж усердно взялся исполнять!
Плясунью уже было не остановить. Долгие бессонные ночи вела она мысленно разговоры с Артуром. И наконец-то получила возможность выговориться наяву. Не сомневалась, Драйм слово в слово передаст услышанное.
— Да, почти в каждом человеке есть доброе и злое начало. Только это не раз и навсегда установленное равновесие. Потому одни сходят в могилу подлецами, а другие святыми…
— А ну подвиньтесь, — потребовал коренастый широкоплечий человек, отшвыривая лопату. Поплевал на руки, уперся в стенку фургона. Крикнул кому-то: — Давай!
Плясунья с Драймом машинально отступили на несколько шагов и остановились, захваченные разговором.
— Каждый миг перед Артуром встает выбор. Он предал принцессу, хотел убить Стрелка, дал власть Магистру. Зло растет, набирает силу. Тот Артур, которого люблю я, изнемогает в борьбе с Артуром, которого изо всех сил оправдываешь и поддерживаешь ты.
— Я оберегаю и защищаю его, — вскипел Драйм. — И не ставлю свою преданность в зависимость от… от…
— А ну навались, все разом! — донесся приказ Овайля.
— Да отойдите же! — рявкнул широкоплечий актер, обеими руками упиравшийся в стенку фургона.
Ни Драйм, ни Плясунья не слышали. Лишь когда фургон, качнувшись, накренился, Плясунья испуганно ахнула и отскочила. Драйм — за ней.
— Вот именно! — продолжала отповедь Плясунья. — Ты поступаешь с ним хуже всех. Ты, именно ты своей слепой преданностью его поощряешь. Обмануть принцессу — пожалуйста! Убить Стрелка — к вашим услугам! А то, что каждая низость сближает Артура с Магистром, отдает ему в рабство, — об этом ты не думал. Теперь все называют настоящим королем Магистра.
Удар попал в цель.
— Да как я мог помешать?! — заорал Драйм.
— Как? — воскликнула Плясунья. — Оплеуху ему отвесить, когда предложил Стрелка убить! Небось опамятовался бы.
Ничего более кощунственного Драйму слышать не приходилось.
— Я… Его светлость…
— Ничего, ему бы на пользу пошло. Усвоил бы: раз ты не поддерживаешь — никто не поддержит. Но тебе легче было согласиться. Побоялся — Артур усомнится в твоей братской привязанности. Пусть бы усомнился. Зато рано или поздно понял: ты не хотел, чтобы он стал подлецом.
Актеры дружно издали не то стон, не то ликующий возглас — фургон сдвинулся с места. Смеясь, вытирая пот, актеры собрались в кружок.
— Да, я побоялся. Зато ты — нет. Артур ждал — в замок придешь.
— А как он смел ждать? — разбушевалась Плясунья. — Женился на принцессе и ждал меня?
— Они вовсе не муж и жена, — вступился за побратима Драйм.
— Не по его воле, верно? — съязвила Плясунья.
Кровь прихлынула к щекам Драйма: вспомнил рассуждения Артура о наследнике.
— Отведи телегу назад! — надсаживался кто-то над самым его ухом. — Нам не развернуться.
— Что мне прикажешь делать в замке? — Плясунья едва двигала посиневшими губами.
Драйм, сам не замечая того, прыгал и хлопал себя по плечам.
— Смириться? Молча наблюдать, как Артур превращается в подобие Магистра? Не смогу. Твердить ежечасно: ты поступаешь скверно? А кого он станет слушать? Меня? Или придворных, внушающих: о, великий король, мудрость, доброта, сила… Артур решит: мало ли, что она говорит, главное — живет в замке, ест-пьет на золоте. Значит, довольна. А красивые речи — притворство. Нет, Драйм. Я не пойду к нему. Пусть знает — не одобряю его самоубийства.
— В замке ты могла бы танцевать.
Плясунья на мгновение онемела. Что он говорит? Для кого она будет танцевать? Для короля и Магистра, оставивших актеров без куска хлеба, расправившихся в Арче с труппой Овайля? Думает, она своим танцем поблагодарит добрых господ за сожженный фургончик, восемь лет заменявший ей дом?
— А тебе никто не предлагал сплясать на пепелище родного дома? — выпалила Плясунья. И задохнулась. Взглянув в лицо Драйма, поняла, кому это сказала. — Я… — дрожащим голосом начала Плясунья. — Я не хотела…
Вряд ли Драйм ее слышал. Глаза его были закрыты. Как это больно, когда языки огня ударяют в лицо… Рушатся охваченные пламенем балки… В ушах — гул пламени и собственный крик…
Он заговорил тихо и невыразительно:
— Вам нельзя возвращаться прежней дорогой. Ограбленные крестьяне отнимут лошадей. Спуститесь к речушке. — Он махнул рукой, указывая направление. — Идите по льду. Лед нынче крепкий, выдержит. Да и снег не так глубок.
Он повернулся, как-то неуверенно ухватился за луку седла, поставил ногу в стремя, вскочил в седло и хлестнул коня. Плясунья смотрела вслед, пока он не скрылся. Повернувшись, встретилась взглядом со Скрипачом. Что-то странное было в его лице. Так смотрят разуверившиеся люди, когда на их глазах свершается чудо.
* * *Драйм чувствовал себя совершенно разбитым. Едва держался в седле. Не было сил даже погонять коня, и Лихой, почуяв свободу, трусил мелкой рысью.
Стоял неяркий зимний день. В лесу было удивительно тихо. Стеной выстроились заснеженные ели, кусты пригнулись под тяжестью снега.
Драйм уронил рукавицу, вынужден был спешиться и долгое время стоял, оглядываясь. На елке белка лущила шишку. Рыжие чешуйки падали вниз. Вот белка перелетела на другое дерево, ветви качнулись, стряхивая снег. Драйм натянул рукавицу. На тыльной стороне ладони виднелся след от ожога.
…Девушка не хотела его обидеть. Сказала не со зла. И все-таки… Все-таки она не должна была так говорить. Он прекрасно знает, что изуродован огнем, что мечтать о любви не должен и не смеет. Но услышать это от нее… Злейший враг не смог бы причинить ему боли сильнее.
Драйм чувствовал, что пылкое восхищение Плясуньей, каким томился все это время, почти болезненное ожидание встречи оставили его. Он испытывал к девушке прежнюю нежность, участие, симпатию, но не больше. И оттого, что чувство, полтора года заполнявшее его сердце, рассеялось, он ощущал страшную пустоту, усталость и безразличие.
Когда Драйм добрался до лагеря, стемнело. Увидев лагерные костры, он понял, что всю дорогу мечтал о глотке если не горячего вина, то хотя бы горячей воды.
На возвышении перед палаткой его встретил нетерпеливо расхаживавший взад-вперед Артур.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});