Обитель Солнца (СИ) - Московских Наталия

Герцог.

Командир.

Анкордский кукловод.

Легенда.

Уникальный цирковой постановщик.

Самый могущественный данталли на Арреде.

Единственный провал Бенедикта Колера.

Мальстен ненавидел это, но не мог сделать ничего, чтобы это исправить, затеряться и стать невидимкой, на боль которой никто не обращал бы внимания, как этого и хотел Сезар. Потому что, видят боги, сколько бы Мальстен ни пытался, сам он не мог полностью игнорировать ее. Не мог оставаться к ней бесстрастным. Не мог вечно терпеть…

— Проклятье, я не могу! — скривившись, выдавил он.

— Ох, Мальстен, — вздохнула Аэлин, прижимаясь к нему. Что слышалось в ее голосе? Что-то похожее на разочарование? Она всего лишь попросила его произнести два слова, и даже здесь он подвел ее.

Почему она терпит эту мерзость? Зачем ей это все?

Из груди вырвался судорожный вздох, похожий на вздох утопленника, цеплявшегося за последние крохи жизни. Мальстен боялся, что вот-вот лишится чувств.

— Тссс. — Аэлин поцеловала его в волосы, успокаивающе погладила по напряженным, как струны, плечам и зашептала ему на ухо: — Ничего. Ничего, Мальстен. Я знала, что не скажешь. Но когда-нибудь мы сумеем это преодолеть. Ты молодец. Ты попытался.

Слушать это было невыносимо. Слишком…

Слишком что? — снова зазвучал в его голове издевательский голос Сезара.

— Боги, — мучительно простонал Мальстен, невольно сгибаясь, словно пытался сжаться в тугой комок.

Отпусти меня, прошу, отпусти, я больше не могу!

— Я… зачем это тебе? Это отвратительно! — воскликнул он.

Аэлин глубоко вздохнула, в голосе ее зазвучала печаль:

— Когда-нибудь я заставлю тебя поверить, что просто люблю тебя, и ты никогда не будешь мне отвратителен. Если бы у меня были нити, я вшила бы эту мысль в твое сознание даже против твоей воли, но у меня нет таких сил.

— Прошу тебя, прекрати…

— Разве эти слова должны мучить, Мальстен? — продолжала шептать Аэлин. — Разве должны они причинять боль?

Он вздрогнул.

— Нет, — произнес он почти неслышно.

— Тогда почему ты хочешь, чтобы я этого не говорила? Почему тебе стыдно это слышать?

— Мне не… я просто… не могу…

— Почему?

Потому что я привык слышать совершенно другие вещи в ответ на свою слабость. Сезар бы уже… — Он не сумел продолжить мысль, и тело его вновь напряглось, точно боясь рассыпаться на куски. Аэлин обняла его крепче.

— Тише, тише, Мальстен. Все хорошо. Мы победим это вместе. Однажды.

— Пожалуйста, — он покачал головой, — не будь со мной такой неоправданно доброй, я этого не заслуживаю.

— Тебе было бы проще, если б я осудила тебя? — спросила она. — Если бы презирала?

— Да. — В ее молчании он услышал недоверие, поэтому исправился: — Наверное. По крайней мере, к этому я привык. — Он на миг задумался, каково ему было бы услышать холодное презрение в голосе этой женщины. Когда она узнала, что он данталли, ее первым желанием было убить его, и к такой реакции Мальстен оказался не готов даже тогда, хотя был знаком с Аэлин Дэвери всего несколько дней. Ее холод резал без ножа, и Мальстен был готов даже принять смерть от ее руки, лишь бы не испытывать на себе ее отвращения. — Нет, — покачал головой он. — Нет, мне бы однозначно не было от этого проще.

Аэлин облегченно выдохнула. Даже сидя к ней спиной, Мальстен услышал в ее вздохе улыбку.

— Хвала богам, — сказала она. — Потому что этого я бы точно не сумела. Но, если б это был единственный метод, которым тебя можно вырвать с тренировки Сезара, пришлось бы обучиться. — Аэлин невесело усмехнулась. — Даже если бы после этого ты бы меня возненавидел.

Мальстен снова вздрогнул. Его собственные слова в устах Аэлин почему-то обладали куда большей силой. Никто никогда не говорил ему ничего подобного. Он не верил, что был этого достоин.

— Ты… — Он помедлил, заставляя предательский голос вновь послушаться его. — Ты сказала, «вытащить меня с тренировки Сезара»?

— Разве ты сам не видишь? Ты до сих пор там. Тот маленький мальчик, которым ты когда-то был, до сих пор боится его наказания и его осуждения. Ты запер этого мальчика глубоко внутри, Мальстен. — Ее руки вновь переместились ему на грудь и прижались к ней, чтобы ощутить неровный перестук двух сердец. — И боишься выпустить его, потому что окажешься беззащитным. Ты не будешь великим анкордским кукловодом, когда скажешь, что чувствуешь на этих тренировках. Ты будешь ребенком, которого наказывали за то, что у него было детство.

Дыхание Мальстена остановилось. Он был не в силах сделать вдох. Призрачное чувство, сдавливающее ему грудь, отчего-то оказалось гораздо сильнее расплаты.

— Что бы сказал тот мальчик? — тихо спросила Аэлин. — Мне, а не Сезару. Что бы он сказал? Ты ведь помнишь?

Он представил себе тренировку, которую помнил. Именно тогда он впервые ощутил горячий стыд, именно тогда этот треклятый барьер между ним и этим признанием стал непреодолимым.

— Мне… — попытался он. Голос его прозвучал хрипло, как у древнего старца, и стих, однако что-то внутри, казалось, затрепетало, готовое вот-вот разорваться. Старые путы начинали перетираться, собираясь выпустить наружу нечто, которого Мальстен боялся куда больше смерти. — Мне… мне больно.

Казалось, в груди что-то лопнуло. Стена, которой он так долго отгораживался от этих слов, разлетелась на куски, а за нею притаилась огромная волна, накрывающая с головой. Настоящей боли, к которой Мальстен так привык во время расплаты, не было, но почему-то именно это ноющее, почти неощутимое чувство заставило его согнуться и застонать. Он будто забыл, как дышать, и теперь пытался жадно ловить ртом жалкие глотки воздуха. Оно нарастало. Разрывало изнутри и затапливало сознание. Невидимые тиски на горле сжимались, пока у них были силы, но после тоже лопнули от напряжения, выпустив то, что сдерживали.

Мальстен услышал всхлип вперемешку со стоном, и не сразу понял, что этот звук вырывается из его собственной груди. Тело, будто обезумевшее, сжалось в тугой комок и принялось раскачиваться. Он обхватил себя за плечи в попытке собраться. Слезы обожгли глаза и заструились по щекам так, как будто Мальстен и впрямь стал ребенком, не стыдящимся плакать.

А ведь он все еще был здесь не один.

Позор, от которого не скрыться… который никому нельзя было видеть…

— Нет… — простонал он, упрямо качая головой, опаленный чужой, такой далекой и незнакомой болью. — Нет…

Помогите… я не могу! — пронеслось в его разуме, после чего строгий контролирующий голос напомнил: — Ты не должен!

— Нет! — протянул он.

Он не сразу сумел различить среди ворвавшихся в его сознание беспорядочных ощущений руки Аэлин, обнимавшие его. Не сразу расслышал ее нежный голос.

— Все хорошо, милый. Мне так жаль, что я не могу унять это быстрее. Но я буду с тобой, ты не останешься с этим один. Все хорошо. Ты все сделал правильно.

— Не надо… прошу тебя… — Он не сумел произнести ничего более связного, из горла вновь вырвался судорожный всхлип.

— Дыши, Мальстен, — тихо прошептала Аэлин ему на ухо. — Не бойся. Оно пройдет, я обещаю тебе. Станет легче. Все правильно. Так надо.

Он дрожал и плакал, а она продолжала обнимать и успокаивать его. Ей не была противна его слабость, но и удовольствия от нее она не получала. Аэлин делала что-то совершенно иное, чего Мальстену никогда не доводилось переживать, и, видят боги, она умела этим управлять.

— Ты не должна… — вновь попытался он, но призрачная боль в груди не дала ему продолжить. Он чувствовал себя жалким и ничтожным. Если бы он проявил такое на детских тренировках, его, возможно, зарыли бы в землю, как дохлого пса и плюнули бы на пригорок могилы. По крайней мере, именно этого он опасался. — Я так… жалок…

— Ты не жалок, Мальстен. Ты устал, — мягко возразила она. — И тебе больно. Но в этом нет ничего постыдного. Веришь ты мне или нет, для меня ты прекрасен. Всегда.

Его тело задрожало крупной дрожью, он ощутил озноб и стиснул челюсти, чтобы не застучали зубы. Дыхание было прерывистым, голова кружилась. Казалось, еще мгновение, и он действительно потеряет сознание. Словно почувствовав это, Аэлин потянула его за плечи и заставила лечь, направив его, как беспомощную куклу.