Шамбала. Сердце Азии - Николай Рерих

Когда же кончатся эти безнадежно однообразные селения, лишенные красок и гибнущие в лени и одичалости? Вот проехали кузницу. Конечно, она прекрасна как декорация для постановки «Нибелунгов», но как сельскохозяйственное приспособление она никуда не годна. В маленьких ямках полуголые люди и ребятишки дуют в игрушечные меха. Уберите отсюда волнение от [прибытия] каравана, и все погрузится в полный паралич.

6 февраля.

Почти весь переход до Яркенда – среди мирных заборов оазиса. На миг блеснула бурливая поверхность Яркенда. Мелькнула колоритная переправа на паромах среди обледенелых берегов, среди скопления коней, верблюдов, ишаков и маф, а затем опять те же мазары и глинобитки и головастые остовы придорожных ветел. Так до самого Яркенда, до самых глиняных стен. Опять нам приготовлен дом на самом базаре, но является избавитель в виде ладакхского аксакала. Нас везут за город, и в спокойном саду мы находим белый дом со службами, с красными коврами и, главное, с лхасской речью самого аксакала.

Из Посгама нас проводило приветствие пенджабца: «Урус хорош», а здесь – знакомая речь тибетская. Заехали к шведским миссионерам. Лечили нашего старика китайца. Слушали опять разные россказни о местных обычаях: как китайцы-чиновники доводят население до полного разорения и затем легко управляют обнищавшими париями. Пришло письмо английского консула: зовет остановиться у них. Местный Русско-Азиатский банк тоже предлагает три комнаты в Кашгаре.

7 февраля.

День в Яркенде. Люди наши едят баранов. Тишина. Странная вещь – решительно все просятся идти с нами дальше. Даже китайские солдаты эскорта говорят, что с радостью пошли дальше бы с нами. В подметальщики поступил китайский капитан. Русский офицер, какой-то армянин, мажордом бывшего амбаня – все просятся. Этак до Урумчи дойдем в международном составе. Были с визитом у местного амбаня. Впечатление производит лучше хотанских «правителей».

Когда наш Цай Хань-чен начал излагать обстоятельства нашего хотанского плена, то амбань искренне возмутился. Но самое замечательное это то, что, по словам амбаня, всюду получено письмо из Пекина о нашем проезде и об оказании нам содействия. Амбань возмущается, как смели хотанцы не признавать пекинский приказ.

Опять едем базарами. То же самое, как в Хотане. Маленький вариант: на воротах ямыня вместо кошкоподобного дракона изображен ряд воинов с мечами. В три часа к нам являются солдаты и беки и в предшествии красного зонтика шествует сам амбань. Следует мирное чаепитие. Амбань извиняется, что не мог устроить нам завтрак из-за скорого нашего отъезда. После всяких любезностей расстаемся. Является китайский доктор для Цай Хань-чена. Стоят часовые в черных тюрбанах.

Приходит китайский театр. Пробуют лошадей. Мирная средневековая чепуха в роде Вингбонса.

Откуда-то пробрались в Яркенд слухи о каких-то событиях в Китае, о каких-то выступлениях Фыня[426], о закрытии банков в Пекине, о действиях старой династии. Но никто ни о чем не знает и ничего понять нельзя.

8 февраля.

Будда был противником тюрем. Он требовал труд и усиленную работу. В Дарджилинге недавно был любопытный случай. Случайно в толпе был арестован старенький лама. Он ни в чем не оправдывался и был посажен в тюрьму. Пришел срок выпустить его, а узник не уходит. Говорит, никогда и нигде он не имел такого спокойного места, где не шумят, где кормят и не мешают размышлять. С трудом уговорили старика покинуть тюрьму.

Лама говорит: «Не бейте людей, пусть по справедливости отработают». Так замечает лама, видя, что беки бьют народ и поселяют вереницу ненависти, крика и унижения.

При отъезде не обошлось без драки. Сам Яркенд производит лучшее впечатление, нежели Хотан: и больше размерами, и разно-образнее товарами, и даже глиняные башни и стены дают хотя бы небольшое декоративное впечатление. А потом за верхушками деревьев показались горы – Кашгарский хребет[427] и не покидали нас с левой стороны весь путь. И все как-то скрасилось – и озерки во льдах, и синие речки, и коричневые бугры на синем фоне скалистых гор. Уж очень любим мы горы. Наша собственная планета была бы очень гористая!

Опять хлопоты с китайцами. Оказалось, что Цай Хань-чен начал сильно курить опий и этим вносит разложение среди прочего каравана. Придется применить строгие меры. Стоим за околицей маленькой деревни Кокрабат. Будет объявлено, что «каждый курящий опий будет удален немедленно».

9 февраля.

Опять мазары, могилы со знаменами. Маленькие мечети для намазов. Насколько трогательнее намаз в пустыне на коврике перед ликом неба, нежели намаз перед голой глинобитной стеною. Очень убоги эти придорожные глиняные мечети с кривыми стенами и игрушечными башенками. Куда же ушло творчество этого края? За все время видели одну недурную серьгу филигранную и пару серебряных пуговиц. При солнце красиво едут женщины на ослах в ярко-зеленых и пунцовых чекменях. Как будто здесь зобов меньше, чем в Хотане. Интересна задача исследовать, отчего происходит такое чудовищное разрастание щитовидных желез. Кроме качества воды должны быть еще причины.

Мимо проезжает человек с соколом на руке. Соколиная охота здесь еще является любимым спортом. Нас провожают стаи назойливых ворон. Вспоминаем, как в Монголии иногда приходится отстреливаться от несметных стай воронов, нападающих на коней. Идем по каракумским пескам[428], т. е. по «черным пескам». Слой щебня и гальки дает пустыне сероватую, жемчужную поверхность. Налево все время продолжаются груды гор. Странно думать: за этими горами уже Русский Туркестан, а упираются эти хребты в высоты Памира. Первый день после трех месяцев, когда пустыня действительно красива, красочна и разнообразна. И голубое небо разукрасилось особенно изысканным рисунком белых перистых облачков. На гребнях гор сверкает снег; розовые предгорья вливаются в синюю дымку, из которой выплывают очертания хребтов. Светлый день.

Люди ждут Кашгар. Все хорошее в Кашгаре называется русским. Хорошие дома – русские, хорошие сапоги – русские, хорошие кони – русские, хорошие телеги – русские. Проезжаем два-три заброшенных лянгара – постоялых двора – и в облаках беспросветной пыли входим в Кизил на стоянку. Переход считается длинным, но пришли уже в два с половиною часа [дня]. Кизил – странное, полузаброшенное место с молчаливыми глинобитными квадратами мазанок. Бол

ьшое старое мусульманское кладбище. Издали оно походит на целый город из красноватой глины. Чернеют дыры старых могил. Люди жалуются на Цай Хань-чена. Старик целую ночь курил опий. Решили оставить его как можно скорей; нельзя держать в караване такой скверный пример; лучше всех китайцев держится Сун, не курит и проявляет находчивость. Спросили, отчего у него отрублен мизинец на левой руке. Оказывается, он был отчаянным игроком, все проиграл, обнищал и заплатил долг тем, что сам себе отсек мизинец. Итак, у нас один игрок, один офицер убитого амбаня, один из каравана убитого американца Ленгдона, один отчаянный курильщик опиума. Довольно пестро!