Закон Тайга - Эльмира Нетесова

В бараках, кроме Угря и Любимчика, лежали двое фарто­вых. Одного придавило на деляне деревом - вальщик не рас­считал угол падения, второй бензопилою руку повредил.

Фартовые пили. Никто не наведывался к ним в барак. Да и зачем, коль ни шума, ни драки не слышно. По кайфу на душе потеплело. Разговоры по душам потекли. Заметив на плече Угря наколотую на лезвии ножа елку, Лю­бимчик спросил: что это и для чего такая метка? Уж больно приметистая и красивая.

Угорь погладил наколку и, выпив свой стакан водки, кряк­нул и заговорил, прищурив глаз:

—  Меня в закон фартовый на Печоре взяли. Я туда влип по ванькиной статье. Морду начистил одному. Начальничку. Поспорил с мужиками на склянку и оттыздил. Вот только бухнуть не успел. Замели. А на Печоре скентовался с фарто­выми. В бега с ними слинял. В тайге охранника из погони пришил. И собаку. Пузо ей от пасти до жопы расписал. Еще троих из погони кенты на себя взяли. Те не трепыхнулись. После того меня - в «малину». Зауважали, падлы. Вначале хотели меня сдать охране на живца. Чтоб мной подавились, а от фартовых отвалили. Да я шибко склизкий оказался, - за­хохотал Угорь и добавил: - За то и кликуху свою по­лучил. Одна она у меня за всю жизнь.       — А елка? Откуда она? За что? - напомнил Любимчик.

—   За того охранника-подлюку, какого я в тайге пришил. Как герб на кредитке: «Закон - тайга». Эту печать от Магадана до Мурмана и законники, и фуфло, как маму родную, знают. Имеется наколка - свой. В любую «малину» бери, не ссы.

—  Ни разу такой не видел, - признался Любимчик.

— А что ты видел? Вот я пятую ходку тяну. Меня весь Север не то по кликухе, в рожу знает. А твое хайло тут впервой. Ты кто здесь? Мелкий фраер!

— Это с чего? - обиделся Любимчик. Его угристая, прыща­вая харя покрылась пятнами.

—  А с того, что, будь ты хозяином всей фартовой Одессы, на Севере, без обкатки, ты - шпана. Не дороже форточника.

—  Ну, это ты загнул! Явный перебор, кент! Хозяин «мали­ны» - шпана! Да ты трехаешь, лихуя! Не втирай баки. Хозяин «мали­ны» и тут - бугор! У него навару боле, чем ты во всех делах имел. А потому не лепи темнуху, - встрял придавленный фартовый.

— Кого на Северах в закон взяли, тот - настоящий фарто­вый. Остальные - туфта!

—  Ну, я в законных хожу с Ростова. Так ты трехаешь, что мы - падлы против северных воров? - поднял голову тот, что бензопилой повредился.

— Ты уже на Севере. Теперь не просто фартовый, а «вор». Но обкатка впереди у вас. Ее не просклизнуть.

—    А что она стоит? Нам от нее навар будет иль общак она прибавит? - щурился придавленный.

—  Обкатка, она как фортуна. От нее не отмажетесь. Кто выдержит, тот долго дышать будет, - загадочно процедил Уговъ.

—  У меня это - третья ходка. До того на Камчатке канто­вался. Вышку дали. Потом заменили ходкой, видал я всякое на северах. На Колыме тянул. Целых три зимы. Потом слиняли. Иначе - накрылись бы. Так вот, кто обкатку трассой на Колы­ме выдержал, тот и впрямь законник. Там из «малины», быва­ло, никто не выживал. А какие кенты были! Земля им пухом! Вот там попробуй дышать! Замучаешься. Тут редко жмурятся. Там всякий день - десятками, - проговорил придавленный.

—  От чего так? - спросил Любимчик.

—  От всего! С колотуна. Там же зима - весь год. Снег едва сойдет, комарье заживо сжирает. Хуже мусоров. Кровь хлеще бугров сосали. Зенки не раскрыть. А хавать нечего. Даже мы­шей жрали, кому везло. Барахло заживо сгнивало от сырости - летом. Оно там всего два месяца. Вместе с осенью и весной. Бывало, с трассы в барак ввалишься, до утра роба не просохнет, даже не оттает. Так и стоит дрыком. Вот там выживи. Чего здесь на понял брать? Чифир, водяру имеем от пуза. А там коньяк три косточки - кайф редкий. Ты пил денату­рат? Вот он и есть этот коньяк. О марафете и не мечтай. Не фартило. Бывало, стыздит кто-то у охраны сапожный крем, не меньше стольника за него сгребет. Кайф!

—  Сапожный крем - кайф? - округлились глаза Любим­чика.

—   Еще какой! Его на хлеб намажешь, как масло, и ждешь пятнадцать минут, пока все из него в хлеб впитается. Потом черный верх срезаешь тонким слоем, а оставшееся хаваешь. Кайф! Смак! Цимес! Вот это обкатка! Пудру, зубную пасту, шел­лак - все жрали. А уж денатурат - слов нет. Это тут - лафа. Там не всяк сумел. Укатала Колыма кентов до смерти. А здесь что дрожать? Даже сявки жиреют. Один примус - мусора! Чего не дышать? Да тут лафовей, чем иной раз на воле!

—    Ну и загнул кент! Съехал с шариков! Видать, Колыма тебе мозги отморозила! - захохотал Угорь.

—  Там наш пахан загнулся. А уж вор был, каких теперь нет. По всему свету его знали. Медвежатник. Он, подлюка, царствие ему небесное, даже Эрмитаж обчистил. Со своими кентами. Вся­кие там штуки из рыжухи увел. И спустил их удачно. За кордон. А накрыли на туфте - на каком-то перышке, каким цари яблоки себе разрезали. Не захотел его пробухать и прижопил. А потом в пивнухе им похвалился. Там мент оказался. В штатском. И на­крыли.

—    А мой пахан теперь в Гастелло канает. Сущий дьявол - не кент. Сколько мусоров замокрил, счету нет. Из стопорил в закон взяли. За то, что легавых файно жмурил. Другого и не умел. Из шести ходок смывался. В бегах да в розыске только и дышит, - усмехнулся Угорь.

—  А ты как в закон попал? - спросил Любимчика придав­ленный.

—  С пацанов. На ювелирном. В дело взяли налетчики. Заез­жие. Из Питера. Я местный был. Ну, законники их покрошили. А меня в закон взяли - в большом деле был.

—   Во, падла! С двух «малин» шкуру содрал! - дошло до придавленного. - Тебе, паскуднику, видать, доля показалась малой, что налетчики отвалили. Вот их и заложил законникам. Те чужую «малину» накрыли, навар отняли, дали долю тебе, а за наколку - в закон взяли, мокрожопого. Так у тебя тройная выгода. Но я бы хрен такого фартовать взял.

—  Почему?

—   Кто заложил своих, кто, долю взяв, зашухарил, тот не законник.

—  Я никого не заложил!

—  Кончай темнить! Почему их замокрили, а ты дышишь? С чего тебя в закон взяли? Чего не размазали? Видать, па­хан был без тыквы...

Любимчик молчал.

— Слушай, а как надыбали тебя налетчики? - спросил Угорь.

—  Я крутился около ювелирного. По виду сразу понятно было, что башлей нет. Вот и подозвал один...

—   Прямо на виду? Так-то вот взял и подозвал. Харя твоя ему глянулась, маслом на душу легла? Что туфту несешь? Поди, сам меж катушек застрял?

—  Нарываешься, Угорь? - подался вперед Любимчик.

—  Не дергайся. Осядь. Не то вломим, - пригрозил травми­рованный пилой. И сказал: - Предлагаю на разборку его! Вер­нутся кенты, пусть расколют падлу. Уж не утка ли подсадная? От него фартом не несет.

—    Я это давно заприметил. Он, подлюка, бабу Филина сси- ловать хотел. Разве законник не знает, что это для нас - запад- ло! - вспомнил Угорь, высадив бутылку до дна.

—  А ты что, в чистых остался? - хрипел Любимчик.

—  Я ей в ухо въехал, - сознался Угорь.

—  Да заткнись! Все мы тогда бухими были, - осадил Лю­бимчик.

— Это верняк. Бухнули тогда славно. Водяры хоть жопой жри, вот только хавать было нечего, - засыпал Угорь на шконке.

Через полчаса он уже храпел на весь барак. Спали все, и только Любимчику не спалось.

Ему мешала уснуть мысль о разборке. Хорошо, если забудут фартовые о разговоре и обещании, а если - нет?

Он обдумывал множество всяких вариантов. Но ничего пут­ного в голову не приходило.

Разборка... Без трамбовки здесь не обойтись. Бить его будут все. Больно и долго. Может, до смерти, а может, покалечат. Как-повезет.

«Может, слинять? Но куда, к кому? Кто примет? Мусора? Свои спрашивать не станут - виноват иль нет, раз кентам что- то показалось, теперь несдобровать», - подумал Любимчик.

В эту ночь он спал в своем бараке. Сжигаемый страхом и не­навистью, он решил отплатить спящим законникам за каждое обид­ное слово, за догадливость, за угрозу разборкой. И, сообразив, высчитав все, утром пошел к Тимофею проситься в зимовье.

—   Кенты киряют. Я столько водяры не принимаю. Хочу один побыть, места осмотрю. Заготовлю силки и петли. Приде­те на готовое, - уговаривал он бригадира. И тот согласился.

Любимчик к вечеру был в зимовье.

А через неделю вернулись в барак Скоморох, Полудурок, Кот и Цыбуля.

Увидев пьяных кентов, не удивились. Но, откинув подуш­ки увидел, что ни у кого из четверых не осталось ни капли денег.

—  Проссали! Наше! Кто дал? - первым завопил Кот и ки­нулся трясти Угря.

Тот спьяну отмахнулся. Костя поддал посильней. Когда и остальные не нашли денег, в бараке поднялась драка.

К вечеру с деляны, словно назло, привезли фартовых в баню. Узнав, в чем дело, из-за чего трамбовка., тут же учинили раз­борку.

Никто и не вспомнил о Любимчике. Били тех, кого застали в бараке. Трамбовали за нарушение закона, требовавшего не воровать у своих.

Били жестоко. Трудно дался заработок. Мозолями, потом, усталостью. За все это, перенесенное, влипали в троих фарто­вых кулаки и сапоги. Брань, проклятия градом сыпались на их головы, вспухшие от ударов.