Право на легенду - Юрий Васильев

— Тебе виднее! Срочный заказ получили, в конторе говорят: пришел Касимов с «Дальнего», ну тот, что на «Батуми» у нас чинился, требует Жернакова. Потом уточнил — среднего Жернакова, потому как, говорит, согласие старшего Жернакова уже получено.

— Шутники! — рассмеялся Петр Семенович. — Давай макинтош свой скидывай, завтракать будем.

В огороде под окном как раз дозрела последняя редиска. Пока Жернаков выбирал редисины помоложе и покрепче, вернулась с дежурства Настя. Завтрак получился семейный, правда, без Женьки: успел уже уйти куда-то.

— Ты матери скажи, пусть она прогулки-то ночные прекратит, — ворчал Жернаков. — Взяла моду, слышь, Тимофей?

— Будет болтать-то! — остановила его Настя. — Прогулки. На себя лучше посмотри. Который день дома сидишь, а в сарае не прибрано, как было черт-те что, так и осталось. И машину стиральную… стыдно сказать — хоть чужим людям в починку отдавай! Прогулки…

— Займусь. Критика справедливая. Вот с Золотаревым уточню кое-что и займусь. Тут работы всего ничего, разговоров больше. — Он обернулся к Тимофею. — Золотарев ко мне прямо уже как к депутату обращался, хоть это и не депутатское вроде дело. Второй год положенные деньги за рационализацию никак не выплатят.

— Сквалыга он, твой Золотарев, — сказала Настя. — Денег ему мало. Девки школу кончают, так он им шубейку порядочную справить не может. Надежда жаловалась, говорит, скопидомом стал. И нечего ему потрафлять.

— Настасья! — остановил ее Жернаков. — Ты бы хоть бабью брехню-то не повторяла!

— Ты не права, — покачал головой Тимофей. — Не права, мама. Тут не частное дело, тут государственное. Есть закон о материальном стимулировании, и нарушать его никому не позволено.

— Тысячи две получит, — заметил Жернаков.

— Ох, эти деньги! — вздохнул Тимофей. — Смотрю вот и удивляюсь. Все у людей есть, заработки у нас тут — дай бог каждому, а чуть возможность какая появится — дай еще заработаю, еще… Прорва, что ли? Сколько же человеку денег надо?

— Много ему надо. Потребности-то растут.

— Да брось, отец! Давно про это сказано — не в деньгах счастье.

— Не в деньгах, конечно. А ты уже точно знаешь, в чем для человека счастье?

— Ешьте давайте, делами заниматься надо, — торопила Настя.

— Ты погоди. Вот я что замечаю, Тимофей. Шибко много у нас развелось любителей жизненные блага ругать. И заметь, чем ближе к достатку человек стоит, тем чаще он ругает. Вот ведь оказия какая.

— Да я не ругаю. Я к тому, что… Ну, словом, гордости особой тут нет.

— Как это нет? Ты знаешь, чем десять лет назад я был знаменит? Я был знаменит тем, что зарабатывал больше всех в городе. Может, и в области, не знаю, а в городе — точно. Об этом даже в газетах писали, могу вырезку показать. Так что, я этим не должен гордиться? Должен. Потому что денег у нас задаром никому не платят, их горбом заработать надо, и моя зарплата, это, можно сказать, мой показатель в труде. А человек у нас трудом славен.

— Ну, отец, тебе бы трибуну, — рассмеялся Тимофей. — И вообще, в профсоюзные деятели бы тебя. А пока — хочешь новость скажу? Замятин вчера заявление об уходе подал.

Жернаков даже вилку отложил.

— Час от часу не легче! Он, что, очумел?

— Да нет, не очумел. Характер у него такой. Воспитание. Мы нежные, нас не троньте. И вообще, отец, я уже говорил, мне твоя позиция не понятна. Не принимаю я ее.

— Да нет у меня никакой позиции! — разозлился Жернаков. — Какая еще позиция такая особая?

— Вот видишь. Это еще хуже, что у тебя позиции нет. Значит, ты просто сам у себя на поводу идешь. Тебя статья в газете задела. Так эту статью, если хочешь, я сам организовал, специально пригласил Кулешова, потому что он первым Замятина на щит поднял. А на щит тоже надо знать, кого поднимать. Не всякий там удержаться может, высоко, голова кружится.

— Так-так… Удивил ты меня. А может, и не удивил. Ты ведь не ошибаешься, ты всегда прав.

— Не надо, отец, я это уже сто раз слышал! Ты хочешь, наверное, спросить: зачем я это сделал? Затем, что иначе его могли бы не переизбрать. Сам знаешь, у нас иногда рассуждают так: пусть кого угодно, только бы не меня… А когда я прессу пригласил, я обстановку создал, тут и ответственности больше, и подход другой. Ну, а писать или не писать — это уже Кулешову было решать, не мне. Я ему картину обрисовал.

— Но ведь ты согласен с тем, что он написал?

— Согласен. Почему же нет?

— Тогда мне объясни. Никак не пойму, какая тут связь получается. На собрании Замятина критиковали за то, что он организатор плохой. Ну, плохой. Согласен. Вы это и раньше знали, а не знали, так разглядеть должны были. Только ведь получается, если статью внимательно прочитать, что он вообще облик потерял. Переродился и все такое прочее. Это не Кулешов говорит, это он твои слова полностью повторяет. Вот это как понимать?

— А чего понимать-то, — сказала Настя, убирая со стола. — Понимать нечего. Муся Золотарева вчера в магазине всем уши прожужжала: читали, говорит, как Тимофей Жернаков Замятина за Зинку отчихвостил? Раньше, мол, мужики из-за баб дрались, теперь в газетах ругаются.

— Ну, мать, язык у тебя!

— Пусть лучше от матери услышит, чем от кого другого. Раз у них такое дело, мог бы и смолчать при народе. Теперь людям рты не заткнешь.

Тимофея словно подменили за эту минуту. Лицо сделалось тяжелым, губы как по линейке проведены, глаза потемнели и сузились. Говорил он, однако, по-прежнему спокойно и вразумительно:

— Видишь, отец. Ты думаешь, я не знал всего этого? В прошлом году еще кто-то слух распустил, что Володька с Зиной на базу отдыха ездили. Может, и ездили, так у них там дела. Я такие разговоры отметаю, они человека недостойны, только смотри, как получается. Мне ведь совсем трудно пришлось, потому что промолчи я, не вмешайся, люди как бы это все повернули? Они бы сказали: Жернаков боится, что о нем подумают, будто он с Замятиным из-за Зины… Чувствуешь, какая картина? Нелегко мне это далось. Теперь пусть говорят, у меня совесть чистая. Кто умный, тот поймет, что вопрос принципиальный.

Жернаков сына своего всю жизнь знал и все-таки снова посмотрел на него с любопытством.

— Знаешь, Тимофей, когда-то в молодости песню такую пели: «Нам разум дал стальные руки-крылья, а вместо сердца — пламенный мотор». Ты вслушайся. Мотор вместо сердца! Может, у тебя тоже там какой-нибудь дизель стучит, а?

— Остришь ты все, отец, остришь…

— Ну, не буду. Только ты на вопрос мой так и не ответил.

— Отвечу. Сразу чтобы с этим делом покончить. Замятин и по другим показателям тоже хромает, струнка у него какая-то… Тут меня недавно из журнала нашего пригласили, попросили очерк про Замятина посмотреть. Ну, вроде как я товарищ его, вместе работаем. Ты бы видел, что там про него написано! Ты знаешь, он магнитофон купил, «Грюндиг». Ладно, если любитель, я понимаю. А он так автору очерка говорит: «Я магнитофон этот купил, чтобы главный инженер не задавался: у него с одной тумбой, а у меня с двумя…» Все это там с шуточки написано, только все это правда! Стержня в нем нет, чтобы все время себя на месте чувствовать. Или такой возьми случай. Ты, может быть, помнишь, ему это уже на вид ставили. В прошлом году материала у нас на протирки не было, не завезли или кончился, не знаю, пришлось фланель брать на фабрике. А он на собрании говорит: «Мы тридцать метров бязи отменной на стенды пустили, так мне теперь стыдно на них смотреть: стенды к экономии призывают, а мы фланелью втулки протираем!» Да, конечно, дорого это головотяпство, но мелочь в общем-то. И пусть он прав в чем-то, только думать все-таки надо; это же наглядная агитация. Вот я и повторяю, когда человек на виду, тут уж ты меня извини! Тут каждый свой шаг, каждое слово десять раз проверь.

— Гладко, — усмехнулся Жернаков. — Ну, давай дальше.

— И дальше скажу. Мы его чуть ли не силком в университет культуры запихали. Представляешь? Секретаря-то? Бросил. Говорит: времени нет.

— Так у него и правда нет.

— Как это нет? Это же общественное поручение, обязан выкроить.

— Тимофей, ты хоть думай, что говоришь! Какое же это поручение? Это же для себя человек делает, если ему надо. А если ему не надо?

— Мы обязаны заботиться о всестороннем развитии личности. Забыл? Не болты да гайки, а широкий горизонт должен быть перед человеком.

— Можно подумать, первый раз мы с тобой говорим. Ну, хорошо. Скажи, ты вот художников изучаешь, в университете. А ты знаешь, кто такой Лобачевский? Или Эйнштейн?

— Ну, хватил. Конечно, знаю. Эйнштейн атомную бомбу изобрел.

— Дурак ты, Тимофей! Никакую он бомбу не изобретал, ее Пентагон изобрел, знать надо. И про то, что параллельные линии пересекаются тоже небось не слышал? То-то… А ведь ты технический человек. Каждому свое, я так считаю. Тут неволить людей — глупость великая.