Право на легенду - Юрий Васильев

— Не сойдемся мы с тобой в этом вопросе, отец. Ты так считаешь, а я по-другому думаю! Только мне кажется, я правильней думаю. А вести себя как мальчишка — это, по-твоему, авторитету способствует? Володька недавно щенка себе взял, спаниеля, думаешь, как назвал? «Фиорентиной»! Попробуй выговори. Оказывается, это клуб какой-то футбольный в Италии.

— Название как название, — поморщился Жернаков. — Ты уже и собак на него вешать готов. Что он там в заявлении написал? Чем свой уход объясняет?

— Не знаю, я заявления не читал. Мне в конторе сказали.

— Вон он, ваш Володечка, идет, — сказала с кухни Настя. — Похоже, к нам. Так что языки-то приберите.

Замятин пришел в рабочей спецовке, он стоял в дверях и смотрел настороженно, выжидательно.

— Здорово! — сказал Жернаков. — Легок на помине. Проходи, гостем будешь, мы сейчас чаек сообразим.

— Некогда мне, Петр Семенович. Следующий раз как-нибудь, Я за вами пришел, Тимофей Петрович, ждут нас на лесовозе.

— За нами? — растерялся Тимофей. — Ах, за нами… Понимаю, вы теперь меня по отчеству величать будете. Дело хозяйское. Я сейчас, только вот докурю с отцом.

— Проходи, — снова сказал Жернаков.

— Да чего топтать-то.

— Проходи! Вот ведь упрямый. Проходи и садись, говорить буду.

Замятин присел к столу.

— Говорить не надо, Петр Семенович. Я знаю, вы о чем. Глупо все получилось, не по делу. Заявление я забрал. Не с заводом же мне счеты сводить.

— Ну, тогда молчу пока. Ты на судне был? Что там?

— Там картина серьезная. Плунжеры менять надо, да и других дел наберется, токарной работы много.

— Я гуляю, — напомнил Жернаков.

— Да я не к тому. Работа несложная, кто угодно справится. Я к тому, что торопиться надо. Ребятам в понедельник уходить в море.

— Успеем, — сказал Тимофей. — Не впервой. Ладно, отец, я пойду.

— Давайте, — сказал Жернаков и засмеялся: — Работайте на совесть, я уже за вас задаток получил. Ну-ка, погодите, что покажу.

Он достал из ящика часы: ремешок Касимова был ему не по руке, браслет покупать надо — и дал Тимофею:

— Гляди! Касимов подарил, говорит — английские. Лучшая фирма. Видал, как сделаны: ничего лишнего, а вид имеют. И ход послушай — что твое сердце, стучат без изъяна.

— Да… — протянул Тимофей. — Царский подарок. — Он присел к стулу, вытащил из кармана перочинный нож и, к ужасу Жернакова, стал вскрывать корпус.

— Ты что делаешь?! Гарантия ведь, трогать не разрешают!

— Какая тут гарантия, — сказал Тимофей. — Гарантию у нас дома нужно брать, а когда наши советские часы к тебе из Англии возвращаются, тут уж давай раскошеливайся, за свой счет чинить будешь. На, посмотри, тут не по-английски написано, тут разборчиво.

Он торжественно вернул часы отцу. Тот посмотрел на внутреннюю сторону крышки и ахнул:

— «Второй часовой завод! Сделано в СССР…» Ну, прохвост! Ну я ему отремонтирую пароход, я ему последние мачты обломаю, паразиту! Он же в Англии их покупал, в Глазго, сам мне говорил!

— Широкий горизонт, отец, иметь надо, — сказал Тимофей, не скрывая иронии. — Мы уже давно свои часы во многие страны поставляем, они на мировом рынке знаешь какой вес имеют? Вот англичане корпус немного изменили, и готово — давай бери. Только ты не огорчайся, часы-то отличные.

— Ну, давай чеши отца, — смущенно сказал Жернаков. — Твой праздник. Просто хотелось мне. Давно уже… — Он еще раз посмотрел на часы, защелкнул крышку и положил в стол. — Ладно! Это даже хорошо, а то они мне все покоя не давали. Как увидел однажды, так и зажегся.

Замятин поднялся:

— Будьте здоровы, Петр Семенович. Идти нам надо.

— Слушайте, — вспомнил вдруг Жернаков. — Вы не в курсе дела, — вчера парень один с машиной под каток угодил. Не знаете, кто он и что с ним?

— Слышал, — кивнул Тимофей. — Говорили. А кто и что — не знаю.

— Это Пашка Вершинин, — сказал Замятин. — Он вчера как раз на «пазике» работал. Женька ваш к нему в больницу пошел, я его недавно в городе встретил. Говорит — контузило его сильно, из машины выкинуло, но вроде ничего серьезного.

— Дела! — удивился Тимофей. — Ну, дела! А он случаем не выпивши был? Не проверяли, не знаешь?

— Позвоните в вытрезвитель, там все скажут, — зло ответил Замятин. — Или еще куда…

«Ну вот, посидели с сыном, — сокрушался Жернаков, когда они ушли. — Поговорили по душам. Он о своем, я о своем, только он считает, что его думы правильней. Ладно, чего теперь, какой есть. В главном деле он все-таки правильный человек».

А с Пашей Вершининым совсем уж неожиданно получается.

Он решил позвонить Кулешову, узнать все подробно, но в газете сказали, что он сегодня работает дома, а дома телефон молчал. Может, отключил?

Кулешов действительно отключил телефон. Он сидел и работал. Он был злой, взъерошенный, ему хотелось трахнуть машинку об пол, а из всей этой бумажной дребедени голубей наделать.

Только что ему позвонил Женя, сказал, что был в больнице у Павла Вершинина, с ним все хорошо: полежит неделю, потом выпишут. А вот насчет вахтенного журнала, тут совсем чепуха: оказывается, он и не с «Северостроя» вовсе.

Прокол, — вот как это называется, — подумал Кулешов. — Очерк уже почти готов, два дня на него угробил, и вот тебе: и море не то, и корабль не тот, и «юнкерсы», черт бы их побрал, конечно же, над Японским или Охотским морями летать не могли! Как это он раньше не сообразил? Ну, ничего, что-нибудь придумаем, повернем по-другому. Не «Северострой», так «Рубцовск», велика ли разница?

Мысли скользнули по Павлу Вершинину. Интересная судьба. Это пригодится. Вчера ему в ГАИ сказали, что он тридцать человек спас. Можно хорошо обыграть в том же самом очерке. Отец и сын. Перекличка поколений. Молодой Вершинин принимает эстафету. Это пойдет!

Он снова перечитал написанные страницы. Поморщился. Что-то не пишется ему. И не хочется, вот ведь беда. Со вчерашнего дня он чувствовал себя не в своей тарелке. Может, и раньше, но со вчерашнего дня ему почему-то особенно муторно. Да, конечно! Этот Иочис так и стоит перед глазами.

— Тьфу ты! — сплюнул Кулешов. — Вот угораздило… Главное — не распускаться. Форма и дисциплина ума — вот на чем следует держаться, если хочешь быть работоспособным.

Он сел к столу и снова пытался представить себе штормовое море, зеленые волны с белыми ошметками пены, танкер, идущий под глазом вражеского перископа… Какой, к черту, танкер? Задал себе схему, теперь никак не выкарабкаешься!

В дверь позвонили. «Никого не пущу, — решил Кулешов. — Нет меня дома. Я работаю в конце концов». Но уже шел открывать.

— Не помешал? — спросил Женя с порога. — Я быстро, Сергей Алексеевич. Можно, да?

— Конечно, — сказал Кулешов. — Тебе всегда можно. Мы ведь с тобой, выходит, вместе в лужу сели.

— В лужу?

— Ну, это я так. Ворчу себе потихоньку. Проходи, рассказывай, что у тебя.

— Ну, я к Пашке забегал, вы знаете. Потом был у Екатерины Сергеевны, отдал ей дневники мужа. Она заплакала… Такие вот дела. Рассказывать стала. Говорит, что часть документов, может быть, очень важных, о снабжении Севера во время войны и о танкере «Северострой», кстати, и о его гибели — у товарища мужа, она мне его адрес дала. Представляете, как интересно.

— Представляю, — рассеянно сказал Кулешов. — Интересно, конечно…

— Я решил все это отыскать. Как вы смотрите? Вы же сможете написать интересную книгу, Сергей Алексеевич! Или вам не до этого?

— Нет, почему… До этого.

— Тогда вот что…

Женя коротко рассказал ему о разговоре с Лактионовым и попросил помочь разыскать в архиве очерк.

— Непременно займусь этим, — пообещал Кулешов. — Прямо завтра же и займусь. Слушай, вот вы с Володей Замятиным в хороших отношениях, приятели вы, да? Ты знаешь, неприятности у него получились, читал, может быть, в газете. Как ты к этому относишься?

— Вы про свою статью, я понимаю. Честно вам сказать?

— Конечно.

— Если честно, то я к этому плохо отношусь. И к статье, и к тому, что получилось. Я не знаю, конечно, заводских дел в подробностях, только мне кажется, что Тимофей не секретаря критиковал, а Замятина, как человека. Потому что такие люди, как Замятин, ему не нравятся. Это не личное: в личной жизни он бы с ним мирился; это у него такой общественный подход. Ему все надо солидно, чтобы в едином строю, монолитно, в ногу. А шаг в сторону — это уже не по правилам. Тимофей, например, честно вам скажу, музыку не понимает, а в филармонию абонемент на весь сезон взял. Зачем? Затем, что расти духовно надо, другим пример показывать… Я братца своего, ох, как знаю!

— Ну братец — это ладно. Не в братце дело.

— Напрасно вы так считаете. Конечно, у меня опыта мало, но смотрите, как выходит в жизни. Я с другой стороны подойду. Говорят: «Человек целеустремленный». Это значит — стремится к одной большой цели, все силы отдает. И вот почему-то Тимофея считают целеустремленным, а Володю — нет. Володя разбрасывается, он живет под настроение, режима не соблюдая: ночами работает, днем вялый ходит: он психануть может, к черту послать; он собак любит до страсти, с какой-нибудь дворняжкой два часа провозится, когда ему работать надо, — в общем, он «расхристанный», как о нем Тимофей говорит. Но ведь есть такое понятие — натура? По-научному — тип нервной деятельности. Есть. И вот Володя, при всей своей натуре, человек действительно целеустремленный. А такие вот целеустремленные, как Тимофей, все время хотят прогладить таких, как Володя, чтобы по правилам… Они от чистого сердца хотят.