Право на легенду - Юрий Васильев

А все-таки… что же с глиссером? Разве что позвонить в рыбный порт, там в курсе дела. Но звонить не стоит, потому что это будет означать, что Жернаков тревожится, Такого удовольствия он Петрову не доставит.

Он сидел, не зажигая света, курил и смотрел в окно. Настя сегодня опять в ночную смену, пора это безобразие прекращать. Не девочка уже, бабка, слава богу, надо бы о своем внуке подумать. Зинка вон все просит, чтобы она ей помогла шубку детскую к зиме подшить: хоть и артистка, а неумеха, чуть что, к свекрови бежит.

Жернаков посидел так, привалившись к спинке дивана, и незаметно задремал. А когда проснулся, то услышал из Женькиной комнаты громкие голоса.

«Кого это еще привел? — недовольно подумал он. — Никак, черт полосатый, в голову не возьмет, что я за него клянчить ходил. Мне же в первую очередь совестно будет, если опять не сдаст».

… — Все это чепуха! — горячо говорил Женька. — Вот я сам учителей изводил, теперь, выходит, пять лет проучусь, приду в класс, а меня будут называть «логарифмом» или «барабаном»! Я не знаю, наверное, тут особенный какой-то талант нужен, чтобы учителем быть.

— Ну зачем же ты тогда в институт идешь? Зачем? Себя обманываешь, это ладно, а вдруг ты у какого-нибудь парня или девчонки, которые, может, с детства учителями стать хотели, место отнимешь?

Жернаков не без удивления узнал голос Леночки: Женька никогда ее домой не приглашал.

— Кому надо, тот всегда попадет, — сказал Женя. — Тут ведь, знаешь как получилось? Сначала вроде бы для матери. Мы так и с отцом договорились: матери это сейчас, можно сказать, главное в жизни, а раз так, буду поступать. Теперь думаю — почему для матери? А для меня? Это ведь интересно — история… Когда в школе изучали, так там одни даты да фамилии, да войны, да краткие выводы, а вот когда читать стал… Знаешь, интересно иногда получается.

— А как же все-таки дальше, Женя? Ну, кончишь ты институт, ведь учителем будешь, «барабаном» или «логарифмом».

— Не знаю. Мне образование нужно. Только ты не думай, я не для авторитета там или еще для чего, просто, понимаешь, как-то стыдно иногда делается. Смотрел однажды фильм английский о Кромвеле, ну, ты помнишь: был такой крупный деятель буржуазной революции, и вот сижу и гадаю — казнят его или не казнят? Это все равно, что «Войну и мир» читать и думать, чем Бородинская битва кончится.

— Читать надо. Некоторые иностранные языки самостоятельно изучают, а уж историю или литературу…

— Не то! — перебил Женя. — Образование — это не просто взял да прочитал. Не только знания. Это, наверное, вообще культура. Понимаешь?

— Понимать-то понимаю, а как же все-таки со школой? Работать после института будешь?

— Я в аспирантуру поступлю, ученым буду! Ну, что ты в самом деле пристала? Может, и в школу пойду. А скорее всего — буду плавать. С мореходкой у меня ничего не вышло, ты знаешь, нога проклятая подвела. Буду матросом, может, в загранку пошлют. Интересно! Обезьяну тебе привезу или пингвина.

— Крокодила лучше привези, в ванной держать будем.

— Я понимаю, конечно. Смешки смешками, а если по делу говорить, то черт его знает. Подзадержался я как-то, Тимофей к восемнадцати годам уже все точно для себя определил, готовый, как говорится, был человек. А я нет. Я только главное знаю — хочу хорошо прожить. Вот ты посмотри на отца — что у него? Биография, что ли, какая богатая? Нет у него никакой биографии. А прожил он хорошо.

— Он еще не прожил, — сказала Лена.

— Ну, я не в том смысле.

«Вот черт! — подумал Жернаков. — Конечно, окна темные, Женька решил, что меня дома нет. Стыдно вроде бы на старости лет подслушивать. А как теперь выйдешь! Только бы целоваться не вздумали».

Но до поцелуев, кажется, еще не доходило. Жернаков даже подумал, что в свое время, когда он с девушками наедине оставался, по-другому себя вел. По крайней мере, разговоров умных не затевал, старался что-нибудь посмешнее да полегче.

И тут Женя словно бы уловил мысли отца, потому что, пропустив часть разговора, Жернаков услышал громкий смех.

— Честное слово! — смеясь, рассказывал Женя. — Он ведь такой! Проехал столько тысяч километров один на машине, можно сказать, героический рейс совершил, а тут — мост! Понимаешь? Речка курице по колено, и мост соответствующий, телега едва протиснется. Ну, что делать? Народу из ближайшей деревни собралось уйма, а у отца на радиаторе вымпел автопробега, марку держать надо. Люди смеются: «Это тебе не по асфальтам раскатывать!» Вот тут, понимаешь, и заговорило в нем. Вылез он, взял сантиметр, вымерил точно расстояние между перилами — тютелька в тютельку по габаритам! Два сантиметра в запасе оставалось, представляешь?

— Ух ты! — сказала Лена. — Это вот столько, да?

— Ага… Так вот, сел он за руль и давай. Тихим ходом, как по линейке, как по шнурку все равно — и проехал! Сантиметр слева и сантиметр справа — хоть кронциркулем проверяй. И ни разу не черкнул, а уж люди прямо рядом стояли, облепили, можно сказать, все ждали — вот обдерется, тогда будет знать!

Потом отец рассказывал, они его качать стали. Я это тебе к чему рассказал? Завидую ему иногда. Каждое дело он делать умеет, как будто от этого дела жизнь зависит. Вот так. Или еще — я тебе не рассказывал, как они с Бадьяновым соревновались? Тут целая история. Не говорил?

— Нет, не говорил.

— Ну, потом как-нибудь. Хочешь, я чаю поставлю?

— Да ну его… Может, я пойду, а?

— Не надо.

— Твои скоро придут?

— Мать в ночь работает, а отец должен. Ты что, боишься?

— Нет, почему… Просто так спрашиваю.

Они замолчали. Жернаков стоял посреди комнаты и думал, что теперь самое время как-нибудь тихо выйти в коридор и загреметь там, будто только пришел. Но не успел.

— Лена, — сказал Женя как-то очень уж решительно. — Выходи за меня замуж.

— Да ты что, Женька? Ты рехнулся, да?

— Рехнулся?

— Ну да… Что ты такое говоришь?

— Прости. Я думал, что ты меня любишь.

— Женька милый! Ну, разве не видишь. Люблю я тебя, еще как люблю. Зачем ты так?

— Тогда почему я рехнулся?

— Потому…

— Не понимаю. Ведь ты меня любишь?

— Да… Очень люблю!

— Так почему же?!

— Рано… Неужели не понимаешь?

— Вон оно что. Это ты у кого наслушалась? У подруг своих? Или это ты в кино видела, в книгах разных читала? Хомут на шею, рубахи мужу стирать, цепью к дому прикована. Так, да? Или еще хуже: какой ты, к черту, муж, если еще не устроен, положения не имеешь. Ну, как знаешь! Может, ты по-другому как-нибудь нашу любовь представляешь, так поделись, просвети меня, неуча!

«Однако, — сказал себе Жернаков. — Ничего… И этот, смотрю, не пропадет».

Тут за стеной снова сделалось тихо, а минуту спустя Жернаков услышал, что Лена плачет. «Вот болван! — разозлился он на сына. — Чешет, как строгает все равно, она же девчонка, в куклы еще вчера играла…»

Он даже забыл, что и Жене-то девятнадцатый год всего; сейчас ему казалось, что он — совсем взрослый и самостоятельный, а она…

Ох, беда! Он прямо теряется, когда женщины плачут, совсем не может этого видеть, и тут, надо сказать, Настя этим вволю попользовалась.

Что там у них произошло за эти минуты молчания, можно было только догадываться, потому что Лена, все еще шмыгая носом, сказала:

— А где мы жить будем?

— Пока у нас поживем, а там как все. У нас тебе разве плохо будет? Стены смотри какие, еще давней постройки, можно хоть целый день ругаться, никто не услышит.

— Ох, Женька! Женька ты, Женька… Дурной ты! А как твои родители на это посмотрят?

— Очень просто. Я их поставлю в известность.

— Вот видишь. А я свою маму не могу просто в известность поставить. Она сама в церкви венчалась, у них сватов засылали, еще что-то делали. Она говорит, что жениться по-людски надо. Как вот нам с ней быть, ты подумай.

— Ну, я не знаю. Посоветуйся с ней. Скажи, что собираешься… Да что, в самом-то деле она, что ли, замуж выходит? Вот проблема!

— Жень!

— Ну!

— А чего ты ни разу сегодня не сказал, что любишь меня?

— Я тебе сто раз говорил. Вот ты и разбаловалась. Слушай, это ведь чепуха, что рано. Кто тут может сроки устанавливать? Зато ты смотри, вот у Трофимова, нашего инженера в порту, сын мне ровесник, а самому лет сорок, не больше. Они как друзья, я даже не верил сперва. Здорово ведь? Вот и получится — ты еще совсем молодая будешь, а сын у тебя или дочь…

Тут он что-то забормотал, потому что Лена, должно быть, закрыла ему рот ладонью. Жернаков осторожно приоткрыл дверь, на цыпочках, справедливо полагая, что сейчас они ко всему глухи, вышел в коридор, так же тихо открыл замок и громко хлопнул дверью.

— Привет! — сказал он, зажигая в прихожей свет. — Кто дома? Э, да у тебя гости! Что же всухую сидите? Чайку бы догадался поставить.