Холодное блюдо - Павел Ганжа
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вопрос носил риторический характер и ответа не требовал. В любом случае кляп во рту и страх в душе помешали бы Сереге вымолвить хоть что-нибудь членораздельное. И "крестничек", кажется, разговаривал больше не с Великом, а сам с собой.
– Предупреждал. Советовал не дергаться? Советовал… Так что, извини…- Стрельцов схватил Серегу за левую руку, заломил ее и прижал к батарее. Велик попытался вырваться, но куда там; в наручниках разве вырвешься. Его возню и безостановочное отчаянное мычание Стрельцов и не заметил. Он только перехватил руку, встал поудобнее, отогнул Серегин мизинец и махнул тесаком.
Что-то чавкнуло, хрустнуло, и…ладонь словно опустили в поток расплавленного металла. То, что Велик испытывал до этого, можно было назвать легким неудобством. Чудовищная боль резанула так, что у Сереги по щекам покатились крупные горошины слез, а застрявший в глотке вопль едва не разорвал барабанные перепонки и не вывернул челюсти.
Резанула, приостановив на мгновение работу всех органов чувств, и почти сразу отпустила. Пусть не совсем, но ослабила хватку, снизилась до приемлемого уровня. Серега даже не успел осознать, что именно произошло. Он только отстраненно отметил, что по спине течет…жидкость, а Стрельцов наклоняется и подбирает с пола какой-то странный бледно-розовый с багрово-коричневыми пятнами предмет, похожий на короткий обломок ветки. И вдруг Величев увидел на обломке ветки…ноготь.
Это был палец.
И не просто палец, а человеческий мизинец!
Мизинец, отделенный от руки!
ЕГО МИЗИНЕЦ!!
ЕГО ОТДЕЛЕННЫЙ ОТ ТЕЛА ОКРОВАВЛЕННЫЙ МИЗИНЕЦ!!!
Когда Серега уразумел, что именно ему "посчастливилось" увидеть, он…потерял сознание.
* * *Ну что за впечатлительный подонок попался! Увидел палец отрубленный, и не весь даже, а всего-навсего две фаланги, и в обморок грохнулся. Не хуже нервной дамочки из богоугодного заведения. Интересно, как Величев при столь нежной нервной системе братвой заправлял, ведь в преступной группировке он не простым "быком" был, а целым (теперь, правда, не совсем) "бригадиром"? Или в мире, где до сих пор живут "по понятиям", ныне иные веяния, и умение орудовать ножом и кастетом, а также привычка не гнушаться крови и боли уже не числятся в приоритетах "реальных пацанов"?
Обморок бандита удивил Артема. Просто нонсенс: палец ему отрубал, мерзавец не взвыл от боли, не отключился, лишь дернулся, даже цвет лица не изменился, а сунул ему кусок мизинца под нос – болезный с копыт долой. Некрепкие какие-то ныне бандиты пошли. Со слабой психикой.
– Какая страна, такие и бандюги…- посетовал Стрельцов. Он положил нож на пол, отрубленную часть Величевского перста бросил в угол, не в тот, где дубинка стояла, а противоположный, и ополоснул руки. Хотел еще кровь с кафеля подтереть – вроде всего пару фаланг отмахнул, а набежало словно с барана, – но передумал. Коли негодяй нервный, то лужа крови на полу не помешает, а скорее, наоборот, будет способствовать доверительной беседе, создавая нужную атмосферу и развязывая увечному язык. А будет упорствовать – процедуру усекновения перста не сложно повторить.
А крови все же многовато. И бежит, не останавливается…
– Как бы голубок ласты не склеил раньше времени,- пробурчал под нос Артем. Скоропостижная бандитская смерть от кровопотери в планы Стрельцова совсем не входила, у него слишком много вопросов к Величеву накопилось. Откровенно говоря, входила ли в его нынешние, сиюминутные, планы смерть бандита, пусть не скоропостижная, а долгая и мучительная, Стрельцов и сам не знал.
Конечно, поверженного супостата можно было не только убить, но и поглумиться над ним, покуражиться, на спине крест вырезать, например, или заставить подонка собственный палец сожрать, или еще что-нибудь сотворить унизительное и болезненное. Артем имел на это полное моральное право: ладно, его неприхотливо и незамысловато истыкали ножом, не грех и простить, а вот то, что сотворили с Настей…развязывало ему руки. И попадись ему Величев сразу после выписки из больницы, даже пару недель назад, то одним отрубленным пальцем подонок бы не отделался. В аналогичной ситуации две недели назад мерзавец бы лапшой из собственных внутренностей давился, кровью умывался и умолял о смерти. А сразу после выписки Артем просто рвал бы тварь на куски и посыпал солью, невзирая на слабость и боль. Да что там две недели назад, еще вчера Артему казалось, что будь его воля, он бы всех виновников Настиной гибели…оскопил и расчленил. Еще пятнадцать минут назад на лестничной площадке готов был втоптать врага в бетонный пол. А вот теперь, когда Величев был полностью в его власти, к подобным непотребствам душа не лежала.
Она вообще ни к чему не лежала. И убивать ублюдка не хотелось, и в живых оставлять – тоже. Лютая ненависть потеряла силу, азарта и злости уже не хватало. Нет, на медленное перепиливание ножом горла Величева их бы хватило с избытком, но вот на то, чтобы получить удовлетворение от процесса собственноручного уничтожения врага… едва ли. А если удовлетворения не будет, стоит ли руки марать? Допустим, отправится Величев, предварительно исповедовавшись в грехах тяжких, в мир иной – Настю все равно не вернешь. И легче от того, что Артем лично подонка удавит, если и станет, то чуть-чуть. Пустота, поселившаяся в груди, не исчезнет.
А с другой стороны, с какой радости бандита щадить? Настю и его самого никто не щадил. Да и нельзя такое оставлять безнаказанным. Принцип талиона не зря же придуман.
Вопрос был из разряда "почти по Шекспиру": убить или не убить? Однако, в отличие от принца Датского, вопрос Стрельцова не мучил, не терзал. Эмоции отсутствовали. То ли все в душе внезапно выгорело, то ли с алкоголем перебор случился, но над тем, убивать Величева или не убивать, Артем размышлял отстраненно, как будто решал прикладную задачу по физике. Опасения по поводу того, что разум захлестнет волна ненависти, и он может прикончить Величева, не узнав о причинах своего похищения, о его заказчиках, не выведав информации обо всех Настиных убийцах, оказались напрасными. Ненависть пока не возвращалась, разум не туманила и не требовала немедленного претворения в реальную действительность кровожадных грез "больничного периода". Чувства будто атрофировались.
Если бы не эта атрофия, Артем наверняка удивился бы собственной выдержке: он отмахнул палец человеку с невероятным хладнокровием, будто всю мясо кромсал, не хуже квалифицированного патологоанатома. Отмахнул без излишней суеты, без злорадства, словно выполняя привычную, надоевшую работу. Неприятную, но необходимую.
Недолго думая, прикладную задачу о дальнейшей судьбе Величева Артем отложил на потом. Лучше повременить, посмотреть на поведение бандита, а там – авось кривая вывезет. Если мерзавец начнет ломаться, играть в молчанку-несознанку, то придется заняться серьезным членовредительством, и тогда оставлять бандита в живых…нежелательно. А не будет запираться, исповедуется, то жизнь сохранит. Правда, здоровье – едва ли, поскольку даже в случае чистосердечного раскаяния и дачи признательных показаний…все едино без легкого членовредительства не обойтись.
Преступление совершено, один из преступников найден, значит должно быть и наказание. А поскольку покарать преступника кроме Стрельцова некому – компетентные органы расписались в собственном бессилии,- то ему и определять меру наказания. И применять – тоже ему. С конкретной мерой наказания Артем еще не определился, но твердо решил причинить Величеву боль. Физическую боль. Или даже что-нибудь отрубить или отрезать. Отчекрыжить, одним словом, в лучших традициях Средневековья. Отпилить деталь от бандитского организма в целях назидания и профилактики будущих преступных деяний. Причем не обязательно существенную деталь; руку или ногу Артем отрубать не станет, он ведь не изверг. Достаточно еще пары пальцев или уха.
Странно, но то, что Величев, оставшись в живых, может попытаться отомстить или сообщить в милицию, Стрельцова не заботило. Он почему-то был уверен, что о мести бандит и помыслить не посмеет, а уж о том, чтобы в органы заявление по поводу полученных побоев и увечий написать – тем более. И даже если доблестные милиционеры сами инициативу проявят (им ведь из больниц сообщают о криминальных травмах, а за медицинской помощью Величев обратится непременно), то правды им не расскажет.
И вообще, отрубленный палец и иные – весьма вероятные в недалеком будущем – телесные повреждения – отнюдь не проявления садизма и не месть даже, а лишь дань справедливости. В ее изначальном, исконном смысле. Той справедливости, по законам которой за око отнимали око. Эту самую справедливость Стрельцов и собирался вершить, точнее, уже вершил. И то – по сниженным тарифам (если бандита он все-таки не умертвит). А поскольку действия Артема основаны исключительно на законах справедливости, то опасаться ответных мер Величева не стоит. Другое дело, что своих дружков-бандитов он предупредить может, но это не сложно предотвратить. И ничего выдумывать не надо, просто подержать взаперти день, три дня, неделю или сколько потребуется времени, пока Артем до остальных подельников не доберется.