Обнаров - Наталья Троицкая

– Нет, Талгат, даже не уговаривай.

– Костя, какая, к чертям, премьера без тебя?

– Поезжай. На премьеру опоздаешь.

– Что сейчас у тебя, Костя? Занят чем?

Обнаров безразлично пожал плечами.

– Ничего особенного. Озвучка. Виктории Наумовой голос главного героя не нравится. Вот, озвучиваю вместо Ивашова ее новый проект. К празднику Победы две песни пишу для ТВ-канала и стихи о войне на радио.

– Это не занятие. А Зураб Гагурия? Мне сказали, ты безвылазно в Тбилиси был.

– Был. Неделю назад закончили.

– Хорошо. Ты мне нужен, Костя. Только ты. Это хорошие деньги.

Обнаров нахмурился, глянул на часы.

– Извини. Я не могу это сейчас обсуждать. Сын должен вот-вот проснуться. Давай позже. Позвони мне.

– Костя, ты мне нужен еще вчера. Ты понимаешь? Вот твой гонорар, – и Саддулаев сунул в пакет с продуктами объемный сверток. – В долларах… – с нажимом добавил он.

Обнаров прищурил левый глаз, посмотрел в сторону кабинки вахтера, точно ища поддержки именно там, потом на сверток и очень тихо сказал:

– Талгат, у меня жена два дня как из больницы. Я не хочу объяснять, но я должен быть рядом. Хотя бы какое-то время.

Саддулаев сжал плечо Обнарова, кивнул.

– Я узнал только сегодня. Костя, если чем-то могу помочь…

Обнаров улыбнулся виновато.

Город засыпал. Засыпали погасившие свет дома, засыпали заваленные снегом деревья в парке, засыпали дороги, пропустив, наконец, схлынувший поток машин, засыпали уставшие за день горожане, посапывая в своих и не в своих, но теплых постельках.

В сонной тишине уснувшего города, укутавшись в добротную шубу из норки, спрятав нос в ее роскошный воротник, Тая стояла на балконе и смотрела на звезды. Свет в комнате не горел, свет уличных фонарей остался где-то далеко внизу, и любоваться картиной звездного неба ничто не мешало.

Едва различимые шаги, настороженный голос: «Тая?»

Она распахнула дверь и поманила мужа рукой.

– Уснул? – шепотом спросила она.

– Сразу. Наташка, ты и мама его сегодня здорово измучили. Он столько никогда не играл и не ползал.

Обнаров обнял жену за плечи.

– Таечка, холодно. Нельзя тебе. Пойдем домой.

– Морозы опостылели. Жаль, что мы не можем погулять. Я так хочу пройтись по свежему скрипучему снегу, потрогать его руками…

– Потерпи. На улице слишком холодно. Тебе нельзя сейчас на мороз. Идем в тепло.

– Завтра Новый год… Так хочется елку, настоящую, чтобы хвоей в доме пахло.

– Будет тебе елка.

– Помнишь, как мы отмечали прошлый Новый год?

– Таечка… Это безобразие забыть невозможно! Как мы не оказались в полицейском участке, я до сих пор не понимаю. Еще удивительнее, что не пострадал никто.

– Почему, сначала все было прилично.

– Да, если не считать ту несчастную кафешку, которую мы благополучно спалили, запуская прихваченный с собой китайский контрафакт. Белый снежный склон, степенные австрийцы, холодные французы, флегматичные немцы, благородные Альпы по кругу, и мы с пьяными мордами, с бутылками водки в руках горлопаним наш советский гимн, любуясь взлетающей на воздух кафешкой и перемежая пение одобрительным отборным русским матом.

– Это Беспаловы все перепутали! Запустили в зале то, что должно было взрываться на улице.

– Ты права. Но отвоевывали у мирных граждан новое место для встречи Нового года мы уже все вместе!

– Талгат все время повторял: «Спокойно, граждане австрийцы. Руссо артисто. Облико морале!» Помнишь?

– А помнишь, как пили на раздевание?! Как танцевали стриптиз? Как голыми местных и туристов гоняли?!

– Стоп, Костя! С этого места поподробнее. Где я была? Почему не видела?

– Ой, Таечка, я проговорился. Караул!

– Негодник! Ты улизнул от меня, когда я уснула! Не стыдно?!

– Стыдно. Потому что наша «троица» угомонилась только часам к шести утра, а фантазия у нас аж через край била.

– В этот Новый год не будет так весело.

– Ну, что ты… Все будет по-семейному достойно, уютно и мило.

– Может, поедем в домик на Истре? Это же совсем рядом.

– Может, лучше в Питер? – предложил Обнаров.

Домик на Истре он продал еще в сентябре.

– Не хочу. Реагент, которым дороги поливают, в горле комом стоит. Хотя бы глоток свежего воздуха. На природу хочу. Стены давят. Странно… Там, в больнице, когда умирала, я почему-то про Новый год вспомнила. Подумала, жалко, что не доживу, елку не увижу… Сразу заплакала. Так себя жалко стало…

– Тая…

– Смотри, смотри! – она вскинула руку, указывая светящуюся точку в небе. – Самолет! Как чья-то летящая к Создателю душа… Ты видишь?

– Вижу.

Обнаров прижал жену к себе, коснулся губами ее цветной косынки, зажмурился. Слушать и вспоминать было больно.

– В детдоме мне всегда нравилось смотреть на летящие высоко в небе самолеты. После отбоя залезаешь на старый гараж на заднем дворе, ложишься, чтобы тебя не было видно, и ищешь высоко в ночном небе маленькие светящиеся точечки, похожие на звезды. Я смотрела вслед им собачьими глазами и мечтала. Мне представлялось, что когда-нибудь я сяду в самолет и полечу далеко-далеко, туда, где ждут и очень-очень любят, и уже на меня будут смотреть с земли… В Израиле я возненавидела эти самолеты! Они улетали, уносили тебя от меня, а я должна была оставаться. А сейчас… – она упрямо замотала головой. – Сейчас я никуда не хочу лететь. У меня есть все, что нужно счастливой женщине! – она обернулась, улыбнулась. – Ой! Ты совсем замерз. Ты же в одной рубашке. Я заговорила тебя. Идем скорее в тепло!

Он плотно прикрыл двери на балкон, помог жене снять шубу. В темноте уснувшей квартиры она потянулась к нему, обняла.

– Я сделала из тебя затворника. Ты почти две недели сидишь здесь, готовишь, моешь, стираешь, убираешь, присматриваешь за сыном и за мной, как за ребенком. Ты делаешь мне массажи, занимаешься со мной лечебной гимнастикой, готовишь соки, чистишь кедровые орехи, сочиняешь чаи на травах, и все время, решительно все время слушаешь бред перенесшей тяжелую психологическую травму женщины. Кажется, так это у психологов называется? Так не может продолжаться вечно!

Обнаров склонился, поцеловал жену в щеку, потом в уголок губ.

– Я так благодарен Богу, что он подарил мне тебя и Егора! Мне больше никто не нужен.

– Н-да… Да… Я знаю тебя. Без любимого дела в твоей голове начинают твориться очень нехорошие вещи.

Обнаров саркастически хмыкнул.

– Новость! Там никогда ничего путного не ночевало.

– Ты стал разговаривать во сне. Ты перед кем-то оправдываешься, кого-то просишь снизойти, кому-то жалуешься, что не нужен, кому-то доказываешь, что неправы.

– Серьезно?! Я снов не помню! – беззаботно резюмировал он.