Апостол, или Памяти Савла - Павел Сутин

– Елки зеленые… – пробормотал Дорохов. – Какая божественная музыка в этих словах, Елена Даниловна! «Подписать договор». Чтоб я так жил…

– Обожаю дебютантов, – добродушно сказала Зубина и подперла кулачками подбородок. – Такие трепетные, такие скромные… В Союз писателей намерены вступать?

– К-к-куда вступать? – совсем как Лобода, спросил Дорохов. – Вы серьезно, Елена Даниловна?

– Миша, ну что вы все – «Елена Даниловна, Елена Даниловна»… Это бестактно, между прочим. Не такая уж у нас разница в возрасте. Просто – Лена.

– Ну… Это… Я так держу дистанцию, – нахально сказал Дорохов. – Мы же с вами два профессионала. Все уважительно и четко. «Елена Даниловна» – «Михаил Юрьевич».

– Это когда я вас Юрьевичем называла?

– А… Всё. Кругом вы правы. Всё, Лена.

– Договор завтра подпишите.

– Завтра же подпишу договор, – Дорохов нервно сглотнул.

Зубина посмотрела на его сияющее лицо.

– Миша, вы именинником выглядите… Смотреть приятно.

А Дорохов вдруг виновато подумал, что она из-за него сидит допоздна в редакции.

– А вы где живете, Лена?

– В Ясенево, на Тарусской.

– А какое там метро?

– Никакого нет пока. Года через два, говорят, построят.

– А давайте я вас на такси домой отвезу?

– Спасибо. У меня еще много работы, – сказала Зубина. – До завтра.

– До свидания, Лена, – тепло сказал Дорохов. – А вы есть не хотите?

– Нет, – недоуменно ответила она. – А что?

– Я бы принес. Там кулинария на углу. Пирожки с сердцем, эклеры…

– Ступайте, дебютант! – Зубина махнула рукой. – Эклер он мне принесет… До завтра. Паспорт не забудьте.

«…проконсулу Азии,

Его высокопревосходительству

Луцию Кассию Лонгину, сенатору.

Приветствую Вас, мой господин Кассий. Малука нашли в Дамаске. Однако его нашли слишком поздно, Малук мертв. Это доподлинно известно – Севела Малук мертв.

Малук пришел в Дамаск через три дня после того, как оставил под Каной отряд Агерма. Он был в доме шерстобитных дел мастера Анании Шехта, что на Прямой улице. Седьмого дня месяца иперберетая Малука видели в доме Шехта. Он выздоравливал после глазной болезни. Женщина по имени Мириам, невестка шерстобитчика, покупала в лавке врача лечебную мазь, и агент слышал, как они с врачом говорили о человеке из Ерошолойма. Агент проследовал за той женщиной до дома Шехта и видел во дворе человека, который в точности соответствовал описанию разыскиваемого дезертира, бывшего капитана Внутренней службы Малука, уроженца Эфраима, сына Иегуды Малука. Агент тотчас же поспешил в резидентуру и заявил об опознании. Претор Вителлий отдал приказ наладить слежку за домом Шехта до утра следующего дня. По статуту города Дамаска аресты в домах горожан находятся в ведении городских властей и не могут быть совершены без согласия магистрата. Претор намеревался получить таковое на следующий день, а до той поры были посланы два соглядатая. Также были усилены караулы на всех воротах Дамаска, а квартал, где стоит дом шерстобитчика Шехта, с наступлением темноты был скрытно оцеплен.

Увы, мой господин Кассий, все меры оказались тщетными. Поутру претор собрал в магистрате городских старшин и получил их согласие на обыск в доме Шехта. Но когда отряд из резидентуры вошел в дом, Малука там не было. Анания Шехт впустил офицеров Службы и показал, что в его доме, и вправду, гостил и отдыхал после болезни один приезжий. Странника, по словам Шехта, нашли бедуины и привезли в Дамаск. Тот человек ослеп от пыли и солнца. Учение же галилеян, к коим Шехт принадлежит, велит оказывать помощь странствующим. Человек назвался Саулом из Тарса, пошивщиком походных палаток. Он рассказал Шехту, что ехал в Дамаск со своим товаром. В дороге его ограбили и избили, а после он попал в пыльную бурю. Накануне вечером, как показал Шехт, приезжий неожиданно покинул его дом, а где он сейчас, Шехт знать не может. Поскольку улик, говорящих о нечестности Шехта, не было, офицеры покинули дом, обязав Шехта явиться в резидентуру к полудню для подробных объяснений. А еще через час стражники нашли у подножья городской стены тело. Рядом с мертвецом лежала ременная корзина, из тех, что используются в строительстве для поднятия кирпича и других материалов. Врач резидентуры осмотрел тело и сделал заключение, что человек погиб вследствие падения с большой высоты. Голова была разбита о камни, размозжена была также грудь и изуродовано лицо. На теле нашли жетон Внутренней службы – Севела Малук, капитан, Ерошолоймская резидентура. Один из стражников обратил внимание на то, что к корзине был привязан обрывок каната из пальмового волокна. Понятно было, что человека спускали со стены в корзине, канат оборвался, и человек разбился насмерть. Но другой стражник углядел, что канат надрезали ножом. Против Шехта нет улик. Он дал приют страннику, в том нет противозаконного. Претор Вителлий, не желая огласки, распорядился захоронить тело. Именной жетон Малука переправлен с курьером в Ерошолойм. В город Эфраим послали известие для Иегуды Малука о смерти его младшего сына Севелы.

Мой господин Кассий, что Вы думаете о том? Я же полагаю, что позорное дело о дезертирстве капитана Малука может быть окончено.

Секст Афраний Бурр,

Гриф «служебное».

Сексту Афранию Бурру, претору в Ерошолойме.

Ах, что же за интрига завязалась в Ерошолойме, мой Бурр! И как я люблю такое! Какие типажи – только лишь в театре и увидишь!

Мятежный капитан, повинуясь малопонятному порыву, нарушает присягу. Добрый странноприимец в Дамаске покрывает беглеца. И милосердный бедуин, и загадочная гибель дезертира. Обожаю Восток, Бурр. Только там еще можно наблюдать яркую интригу.

И только там еще водятся тугодумные преторы.

А ведь я не раз я советовал Вам пристальнее вглядеться в офицера Малука. Надо бы оставлять высокомерие в тех случаях, когда дело идет о незаурядных людях. А офицер Малук – человек незаурядный. Надо исследовать людей, Бурр, надо понимать их. Даже капитанов надо понимать, даже капралов и стражников – тогда меньше неприятностей они доставят.

Почему капитан Малук предал своего начальника, мне понятно. Коли Джусем Пинхор хоть отчасти похож на Амуни (тот теперь гостит на моей вилле, он воистину очаровательный человек, мы проводим вечера в теософских беседах), то я понимаю Малука. Люди той породы, к которой принадлежат Амуни с Пинхором, имеют свойство привлекать к себе сердца. Вот посудите сами. Выдержка моего гостя достойна восхищения. Ни разу он не заговорил о том, когда ему будет позволено вернуться в Провинцию. Иногда мы спорим с ним, но спорить с Амуни это то же, что бросать камешки в прибой. Ни разу он не возразил мне, когда я подвергал осмеянию Книгу и ее толкование галилеянами. Он выслушивал меня с самой любезной миной, а после заводил разговор о чем-то таком, что имело к предмету спора косвенное отношение. Я не успевал и глазом моргнуть, как оказывался вовлеченым в живейший диспут. А еще через полчаса я, полемическим умением почтенного Амуни, сам незаметно приходил к опровержению сказанного мною ранее. И ни разу этот человек не сказал мне: «Вы заблуждаетесь, сенатор». Он лишь заговаривал со мной о другом, проводил наш разговор, как искусный судоводитель проводит квадрирему мимо рифов прямо к пирсу. И вскоре я упирался носом в собственное заблуждение, как квадрирема в причал. Таким людям нет нужды спорить. Они мягко берут оппонента за руку и приводят к тому месту, где заблуждение последнего становится очевидным. Видимо, что-то подобное и Пинхор проделывал с капитаном Малуком. Они ведь немало вечеров провели вместе.

Теперь скажу Вам о Малуке, претор.

Этот молодой человек родился в глуши. Удача Малука, что отец его богат, не то Малук так бы и прожил жизнь в той глуши и умер там же. Отец послал его учиться в Яффу, и парень увидел, что кроме Вифлеема и Бет-Цура (или откуда он там?) есть еще огромный мир. И уже вырвавшись из глухомани, уже окончив Schola в Морешев-Геф, парень сохранил ненависть к захолустью. Я в глаза не видел этого Малука. Я лишь прочел его послужной список, представления Светония, аттестацию Цестия Плацида и донесения каллиграфа из отдела Гермес. Я даже велел написать инспектору в Эфраиме, чтобы тот перлюстрировал письма, приходящие к Иегуде Малуку. Там перехватили два письма – одно от Севелы Малука и одно от его старшего брата Рафаила. Очень трогательные письма. Севела Малук настаивает на том, чтобы отец перепоручил часть дел управляющим и больше заботился о своем здоровье. Он пишет отцу, что всякий день вспоминает отцовские наставления и отправляет свою службу так, чтобы отец им гордился. А Рафаил Малук сокрушается о том, что огорчил отца, когда подался в театральное дело. Он нежно благодарит отца за денежное содержание в юности и сообщает, что две трети своих теперешних гонораров он исправно перечисляет в казну дома Малуков.