Грязные улицы Небес - Тэд Уильямс

Ее кожа была холодной, как живот замороженной рыбы — гладкая и сухая в тех местах, где ее не касалось мое потное тело. Она пахла кровью и мускусом, и этот сладкий запах обволакивал меня, как змея, поймавшая в саду спящую птицу. Когда мое лицо прижалось к ее животу, на миг (только на одно мгновение) у меня возникло ощущение, что Казимира была ожившим трупом и что я целовал тело мертвой женщины. Я отпрянул в шоке, но один взгляд на ее лицо, искаженное пугающей потребностью в любви, подсказал мне, что наши отношения представляли собой нечто более сложное, чем просто ужасную нелепицу или хитрую уловку в долгой вселенской войне. Мы были существами из разных миров, однако в данный момент хотели одного и того же, не понимая точно, кем являлись на самом деле и к чему мог привести наш союз.

Она была стройной, как балерина. Никаких жировых отложений. Маленькие груди, как у юной девушки, венчались пурпурными бутонами ареол и сосками — такими холодными и твердыми, словно мороженое из холодильника. Я любовался мерцанием тонких светлых волос, спускавшихся почти невидимой линией от ее пупка через плоский живот к мягкой выпуклости лобка, соединяясь там с пушком почти белого цвета. Когда я раздвинул ноги Казимиры, мышцы ее бедер задрожали, и она застонала, будто сражаясь с рыданиями. С каким-то страстным отчаянием она приподнялась, прижала ладони к моей груди и, слегка оттолкнув меня назад, обхватила губами маленького Бобби. Я не могу объяснить, что она с ним делала, но ее пугающе холодный язык заставил меня повалиться на пол. Я долгое время лежал неподвижно, позволяя ей ласкать себя и надеясь, что это никогда не закончится. Ее руки продолжали двигаться, возбуждая мой член, то потирая его, то баюкая. Холодные и нежные пальцы Каз были везде — такие беспокойные… такие восхитительные!

Через пару минут она приподнялась на локте. Ее глаза мерцали в шаловливой усмешке. Мягко сжимая в руке возмужавшего Билли, она тихо спросила:

— Еще? Или тебе нужен покой?

Я ответил ей тем единственным способом, которым был доступен мне в тот момент. Перекатившись на бок и уложив графиню на пол, я начал свой восхитительный путь вниз от ее лица до пальцев ног, затем обратно. Поцелуи, щипки, лизание. Где-то на полдороге вверх я остановился и вновь раздвинул ее бедра. Она отдернула одну из плотных занавесей, прикрывавших постель, и позволила ей упасть на нас. Каз взяла край полога и, соорудив петлю, нежно набросила ее на мою шею — как узду, чтобы ускорять или замедлять движения. Пока я наслаждался ее изумительной и чудесной влагой, она хрипло выкрикивала мое имя. Наконец слова сменились менее разборчивыми звуками. Однако как бы мне ни нравилось целовать ее холодную кожу и теплую соленую плоть, я не мог ждать больше — фактически вообще не мог ждать.

Воспользовавшись тем, что Казимира судорожно ловила дыхание, я приподнял ее колени и занял позицию для глубокого погружения своего «батискафа». Но она не позволила мне этого — пока еще нет. Графиня перекатила меня на спину и, пресекая вопросы, приложила палец к моим губам. Она села надо мной на пятки, подразнивая меня своей шелковистой мягкостью, скользя над моим твердым членом манящим влагалищем, не позволяя мне проникнуть в него — вперед и назад, вперед и назад. Я был в таком же отчаянии, как в самые пугающие мгновения нашей борьбы, когда она прижимала нож к моему животу. И тогда, словно мы по-прежнему продолжали битву, я собрался с духом и перевернул ее обратно на спину. На этот раз я взял ее силой, и она задохнулась от крика, который звучал как агония. Ледяная кожа обжигала меня холодом, но внутри Казимира была горячей, как печь. Я тоже рычал от восторга — ошеломленный и шокированный немыслимым наслаждением.

— Он никогда не появлялся здесь, — сказала графиня, когда позже, голые и потные, мы перебрались на ее постель. — Герцог не знает об этой квартире.

— Я так и думал. Ведь это не было бы убежищем, если бы он знал о нем. И ты не могла бы прятаться тут от него.

Она кивнула. Я не мог оторвать взгляд от ее прекрасных безупречных черт: лицо школьницы и мудрые глаза старой женщины. Мне хотелось бы увидеть, как она выглядела на самом деле, хотя это было уже не так важно, как раньше.

— Я не просто прячусь, — прошептала она. — Я убегаю от него.

— О чем ты говоришь? И если он никогда не был здесь, почему ты хранишь в своем шкафу его одежду?

— Мою квартиру обустраивали подрядчики, которые строили все остальные наши… убежища. Я подделала документы, поэтому они думали, что выполняли заказ Элигора. Комплект его одежды в шкафу снимал с меня все подозрения. Счет на оплату их услуг я внесла в общую ведомость расходов. Кеннет Валд не интересуется такими мелочами — его не волнует, сколько стоят те или иные вещи. Он князь Ада. Деньги для него, как вода. Он открывает кран и наливает их себе сколько хочет. А я благодаря его щедрости обзавелась этим гнездышком. Естественно, стиль оформления мой. Наверное, ты нашел его ужасным, но я сама тут все устроила.

— Нет, мне нравится твой интерьер. Он немного… удивляет. Во всяком случае, я не ожидал такого.

— Я с детских лет мечтала о чем-то подобном. Не тревожься, милый. У меня имеется типовое бунгало со сказочным видом в колорадском Аспене, скучный манхэттенский пентхаус в Центральном парке и маленькое шале в швейцарском Гстааде. Но эту квартиру я считаю своим убежищем. Поэтому, если ты расскажешь о ней своим ангелам-мстителям и заставишь меня отказаться от нее, я убью тебя, Бобби Доллар.

Ее тон заставил меня приподняться на локте и посмотреть ей в глаза. Она не шутила.

— Я не совсем понял. Ты действительно… любила его?

Графиня пожала плечами и, перекатившись на бок, протянула руку к прикроватному столику. Она вытащила сигарету из тонкого золотого портсигара и предложила его мне.

— Нет, спасибо. Я отказался от этого годы назад.

Она устроилась на подушке, выпустила изо рта клуб сизого дыма и проследила за его ленивым дрейфом к высокому потолку.

— Не знаю, — сказала Каз. — Возможно, ты прав. Наверное, я любила не столько Герцога, сколько его деньги и власть. И мне было приятно, что я нравилась такой влиятельной персоне.

Она нахмурилась.

— Я не хочу говорить об этом.

— Тогда не говори. Тебя никто не заставляет, Казимира.

— Лучше Каз. Меня не называли Казимирой уже пару сотен лет.

Я посмотрел на нее. Похоже, она заметила мое удивление.

— Да, я очень старая, — произнесла она. — И долго живу на земле. А как насчет тебя?

— Мы не знаем своего возраста, и нам ничего не говорят об этом. Мои воспоминания начинаются с девяностых годов прошлого века, когда меня впервые отправили на землю.