Записки разведчика - Иван Бережной

– В реке держаться за руки, — полетело, как шорох, вправо и влево и пропало в темноте…

Тягостно ожидание. Ждешь считанные минуты» а кажется, проходит целая вечность. Наконец, потревожив ночь короткой вспышкой, за спиной грозно рявкнула семидесятишестимиллиметровая пушка — сигнал для начала штурма, — и сразу же, как эхо, на противоположном берегу реки отозвался разрыв снаряда. Не ожидая команды, партизаны вскочили с земли и темной стеной кинулись в реку. Забыв о своем же предостережении, я прыгнул с берега в холодную, обжигающую тело воду и, борясь с быстрыми клокочущими волнами, устремился вперед. Но тут же услыхал голос Черемушкина: «Руку». Вытянув наугад левую руку, натолкнулся на автомат Мити и крепко ухватился за него. Справа за мой автомат держался Стрелюк.

Река оказалась неглубокой. Вода доходила до груди, но местами попадались ямы-водовороты, и тогда приходилось преодолевать их с помощью товарищей. Идти было очень трудно. Быстрым течением вырывало из-под ног неровное, скользкое, каменистое, загроможденное валунами дно. Партизаны изо всех сил старались быстрее выбраться из воды.

За взрывами снарядов и шумом водного потока мы не слышали автоматной и пулеметной стрельбы противника. Однако трассирующие пули, пролетавшие над головами, да множество вспышек на противоположном берегу напоминали об опасности.

Когда прошли быстрину реки и до берега оставалось метров двадцать, командир девятой роты Давид Бакрадзе, перекрывая шум Ломницы, рявкнул своим громовым голосом: «Огонь!» Отпустив автомат Черемушкина и высвободив свой из рук Стрелюка, я повернул его в сторону противника и одновременно со всеми дал первую очередь. Долина реки заклокотала от нескончаемого рокота автоматных и пулеметных очередей. Бредя по пояс в воде, партизаны не прекращали стрельбы. Надо было ошарашить врага.

Вот и берег! Дружное «ура» раскатами понеслось по долине реки и где-то вдали отозвалось эхом. По тому, как стрельба удалялась вперед от реки и в стороны, стало понятным – противник убегал.

– Драпают, драпают фрицы! Ура-а-а! — радостно закричал обычно тихий Павлик Лучинский, посылая очереди в спину гитлеровцам.

Миновав окопы и не обратив внимания на оставленные там пулеметы, мы продолжали преследовать противника, который убегал без всякого сопротивления. Видимо, гитлеровцев напугала дерзость партизан.

Через реку переправился кавалерийский эскадрон и черной молнией умчался влево, намереваясь захватить немецкую артиллерию…

Предоставив право кавалеристам, шестой и девятой ротам преследовать остатки гитлеровцев, я повел головную походную заставу по маршруту.

Наступил рассвет. Несмотря на усталость, шли быстро. Когда стало совсем светло, нас догнал связной Миша Семенистый.

– Командир приказал захватить переезд на железной дороге Станислав—Калуш, — сказал он.

– А как колонна? — поинтересовался Черемушкин.

– Переправляется полным ходом. Сидор Артемович и Семен Васильевич очень даже довольны сегодняшним боем, — радостно сообщил Миша…

– Эх, закурить бы, нет бумажки, да и портсигар полон воды, — сказал с сожалением Журов, выворачивая карманы.

– На месте покурим, — отозвался Черемушкин.

– Долго ждать – уши опухнут…

– Миша, слетай к Зяблицкому и привези нам махорки, — приказал я связному.

– А я хотел остаться с вами, — с огорчением начал было Семенистый, но круто повернул свою неутомимую лошадку и галопом понесся навстречу колонне.

Миша возвратился раньше, чем мы его ожидали. Еще издали он закричал:

– Сам Михаил Иванович Павловский пожаловал

вам скалатские сигары! Получайте.

Партизаны расхватывали сигары, разминали их пальцами, надкусывали и, прикурив, с наслаждением затягивались.

Вслед за Семенистым подлетели две тачанки. На передней восседал ездовой Вершигоры донской казак Саша Коженков.

– Садитесь, с ветерком прокачу! — сказал он, сдерживая резвых жеребцов.

– А Петр Петрович? — спросил Черемушкин.

– Он верхом на буланом…

Кое-как на две тачанки втиснул человек двадцать, оставив с остальными Черемушкина, приказал:

– Трогай, Саша!

Лошади с места взяли крупной рысью. Журов, стоявший на тачанке, во весь голос запел: 

Та ишов гуцул з полоныны… 

Он пел с душой. Его бархатный голос с особой торжественностью звучал в это ясное, чистое и радостное утро. Разведчики начали подтягивать. Не вытерпел и я. Нельзя сказать, чтобы от этого песня выиграла. Даже наоборот. Но никто об этом не говорил. Каждый считал, что именно в его исполнении песня звучит правильно. Только Журов, понимавший толк в песне, иронически улыбался и не пытался разочаровывать незадачливых певцов.

Так с песней мы и ворвались в деревню, расположенную перед железной дорогой. Белостенные хатки весело смотрели на улицу окнами, заставленными цветами. Возле каждой хаты – садик, обнесенный плетнем или заборчиком. Улицы пустынные, ни единой души. Мы насторожились. Повскакивали с тачанок. Но когда присмотрелись, то обнаружили жителей, исподтишка выглядывавших из-за плетней.

– Не бойтесь, мы вас не тронем, — весело сказал Журов и подморгнул молодице, прятавшейся за плетнем.

Скрипнула калитка, и со двора вышла женщина с бесштанным мальчонкой лет двух. Он левой рукой вцепился в подол матери, а два пальца правой держал во рту и смачно сосал их. Широко открытые черные, как переспелая вишня, глаза, не мигая, уставились на нас.

Стараясь не напугать ребенка, я тихо спросил женщину:

– Немцы в деревне есть?

Она отрицательно покачала головой.

– А полицаи?

– Щэ з вэчэра кудысь повтикалы… Мабуть, од вас, — ответила она тихим грудным голосом и опасливо посмотрела по сторонам.

Осмелев, жители выходили на улицу, обступали разведчиков, наперебой предлагали угощения, приглашали зайти в хату. Но мы не могли задерживаться, надо было спешить к переезду. Нас уже настигала колонна.

На железной дороге охраны не было. Выслав в обе стороны по отделению, я поднялся на высокую насыпь и стал ждать подхода рот, которые должны сменить моих разведчиков.

С насыпи хорошо было видно разведчиков с Гапоненко и третью роту, которые прошли под виадуком железнодорожного моста, поднялись из лощины на взгорок и уже втягивались в лес.

К переезду подошли главные силы. И тут-то оказалось, что я допустил оплошность, направив колонну под мост.

– Взорвать! — приказал Ковпак, указывая на мост.

– После прохождения колонны? — спросил я.

– Зараз, — ответил Сидор Артемович. — А для колонны найдите другой переезд.

Вскоре переезд был найден. Колонна взяла чуть правее и пересекла дорогу в другом месте. Подоспели минеры и стали готовить мост к взрыву. Когда же мост был заминирован и шнур подожжен, со стороны Станислава появился самолет-разведчик. Он летел низко вдоль железной дороги. Видимо, летчик заметил нашу колонну и старался подлететь ближе, чтобы получше рассмотреть. В тот момент, когда самолет оказался над мостом, произошел взрыв. Взрывной волной самолет несколько раз качнуло из стороны в сторону. Однако летчик выровнял машину, развернулся и, дав полный газ, улетел обратно.

– Как его передернуло, точно в судорогах, — с детским азартом закричал Семенистый.

– Чуть бы пониже летел, спикировал бы вместе с мостом…

– Теперь, хлопцы, ждите «юнкерсов» или «мессеров», — уверенно сказал Варшигора и приказал поторопить колонну.

И звено «мессеров» появилось. Колонна главных сил уже скрылась в лесу, и фашистские стервятники обрушились на арьергард, начали бомбить и обстреливать из пулеметов. Самолеты не отставали до тех пор, пока последняя партизанская подвода не вошла в лес. Да и после этого еще долго кружились над лесом. В результате налета авиации мы потеряли одного партизана и тридцать лошадей.

Черный лес! При первом знакомстве недоумеваешь, почему такое странное название? Наоборот, он очень зеленый. Но колонна медленно вползает все глубже в лес. И удивительное дело, твое мнение меняется. Чем дальше идешь по заброшенной, сырой дороге с прогнившими мостиками, тем темнее становится. Трудно верить, что сейчас десять часов утра. Ветки могучих грабов и сосен сплетаются высоко над нашими головами и не пропускают солнечных лучей. Между грабами и соснами тянется к свету густая молодая поросль. В лесу сыро и прохладно, как в глубоком погребе. Всю эту мрачную картину дополняет прелый запах перегнившего бурелома. И все-таки лучше было бы назвать лес не «Черным», а «Дремучим».

Однако, как бы лес ни назывался, какой бы он ни был, какое бы впечатление ни производил, никто из партизан не сожалел, что он встал на нашем пути. Наоборот, радовались ему, как спасителю. Здесь мы могли отдохнуть, спокойно передвигаться днем, не опасаясь авиации. Вот и сейчас вдоль и поперек над лесом с злобным воем пролетают фашистские самолеты, но все впустую. Нас укрывает лес. Нет, мы благодарны Черному лесу!