Мария Кровавая - Эриксон Кэролли

Пять дней фламандские корабли ходили вдоль английских берегов, пережидая жестокий шторм, который начался сразу же после того, как Дюбуа покинул Молден. За это время им не встретился ни один английский корабль, хотя задолго до прекращения шторма в королевском Совете знали об их присутствии и догадывались о целях. Но видимо, либо от осведомителя из окружения Марии, либо каким-то другим путем им также стало известно, что бежать наследнице престола не удалось. Тогда же, очевидно, было принято решение сделать так, чтобы у нее никогда больше не было возможности покинуть Англию. 7 июля Сепперус отдал приказ возвращаться домой. Восемь судов держали путь в сторону Фландрии, а Дюбуа сидел в каюте вице-адмирала и писал подробный отчет о своих приключениях. С этой флотилией ушла последняя надежда Марии на бегство из страны.

ГЛАВА 27

Где же спокойствие? Где исцеленье?

Судьба — такова… Каково же спасенье?

О том, что Марию пытались вывезти из Англии, стало известно сразу же, как только корабли флотилии встали на якорь в порту Антверпена. В середине июля во Фландрии уже распространились слухи, что Мария живет при дворе своей кузины-регентши. Кто-то слышал предсмертный бред Ван дер Дельфта и рассказал фламандским купцам, которые всегда держали ухо востро по поводу любых смещений политического равновесия между Нидерландами[47] и Англией, и везде говорили, что бывший посол за несколько месяцев до смерти намеревался вывезти Марию и что теперь его миссию успешно выполнили другие.

Чтобы опровергнуть слухи, королевский Совет был вынужден предать гласности свою версию этой истории. То, что люди императора намеревались вывезти наследницу престола, — правда. Однако это им не удалось. Члены Тайного совета потрясены тем, что император «Священной Римской империи» мог предпринять нечто столь скандальное. Они даже не могут себе вообразить, что благородный и величественный монарх мог решиться причинить такой огромный вред королю и его Совету. Всем английским посланникам при иностранных дворах было предписано рассказать своим коллегам о бесчестном поведении императора и о весьма справедливом негодовании Совета. Неофициально говорилось также, что Карл собирался выдать Марию за своего сына Филиппа, у которого в этом случае появлялся повод вторгнуться в Англию для защиты прав супруги. Существовала и другая версия, согласно которой независимо от того, намеревался или нет император выдавать замуж Марию за Филиппа, все равно после ее бегства он планировал объявить Англии войну.

Тем временем Карл V предпринял решительное наступление на реформацию. В Англии стало известно о его недавних указах против ереси — «эдиктах нетерпимости», — в которых за малейший намек на еретические верования предусматривалось жесточайшее наказание. Распространять и даже читать работы Лютера, Кальвина или других реформаторов, разумеется, запрещалось. Но нельзя было также и обсуждать их доктрины. При этом за любой разговор с еретиком полагалось сразу несколько наказаний. Серьезным преступлением считалась продажа неподобающих или непочтительных изображений Девы Марии, святых или священнослужителей, что приравнивалось к проповедованию ереси. В этом случае виновные лишались и жизни, и имущества. Мужчинам отрубали головы, а женщин сжигали живьем. Потрясенные этими «эдиктами», англичане говорили друг другу, что император настоящий деспот и намеревается возродить «жуткую испанскую инквизицию». Двадцать отплывших в Антверпен английских торговых кораблей, когда их капитаны прочитали «эдикты», вернулись домой. Они не поверили обещанию, что иностранных купцов не будут преследовать за взгляды, «если только это не приведет к скандалу».

В воздухе опять запахло войной. Вместе со сменой власти в Совете сменилась и дипломатическая тактика. Герцог Сомерсет был склонен умиротворять императора, а Дадли не желал предпринимать для этого никаких усилий. Он был известен как сторонник союза с Францией. Закончив весной 1550 года войну, он продал Генриху II Булонь (внешние фортификационные сооружения уже были в руках французского короля), а затем, в апреле, торжественно сделал его рыцарем ордена Подвязки. Сближение с Францией еще сильнее ухудшило отношения Англии с империей. Война казалась неизбежной, и Дадли начал к ней готовиться. Воспользовавшись мобилизацией, проведенной во время восстаний 1549 года, он создал постоянную армию, которая подчинялась только ему. Глав военных гарнизонов в графствах (шерифов) заменили «лорды-наместники», а военачальники армии Дадли (его доверенные люди) оплачивались из королевской казны.

Чтобы заинтересовать юного короля ратным искусством, Дадли приказал устраивать для его забавы различные военные представления. 19 июня на Темзе было проведено состязание, организованное лорд-адмиралом Эдвардом Клинтоном. Для этого был возведен плавучий замок со сторожевой башней, окруженный с трех сторон стенами. Его обороняли пятьдесят воинов в желтом и черном. В их распоряжении была также окрашенная в ярко-желтый цвет галера с военным снаряжением. Замок штурмовали четыре полубаркаса. Нападающие отталкивали желтую галеру и атаковали защитников «крупными комьями земли, петардами, горящими прутьями и дротиками». Затем, когда они проникли за стены, к ним на подкрепление пришли еще четыре судна под командованием адмирала. В конце концов «замок захватили штурмом, повалили башню и взяли в плен коменданта и его помощника».

Военные приготовления внушали беспокойство населению. «Глядя на все это, — писал в начале августа Схейве, — люди начали страшиться приближающейся войны. В народе царит всеобщая растерянность».

После неудачной попытки бегства окрестности резиденции Марии в Болье наводнили сотни стражников. Во все ближайшие порты были посланы вооруженные группы с наказом строго следить за всеми прибывающими и убывающими кораблями и при малейшем подозрении поднимать тревогу. Слышали, как английский посол при французском дворе сказал, что Совет теперь намерен охранять Марию много строже, чем прежде, и что своим недавним поведением она заставила советников пересмотреть свое отношение к «религиозному своеобразию» принцессы.

«Она будет вынуждена принять ту религию, которую исповедует король, — сказал посол, — иначе ей придется горько сожалеть о своем упрямстве».

Предстояло нешуточное противостояние Марии с Советом. И кроме решимости, никакого другого оружия против них у нее не было. Конечно, кузен-император сделал для Марии уже больше, чем в свое время для ее матери, и в будущем у него оставалась возможность оказывать влияние на происходящее, однако все это делалось на расстоянии, а его посол при дворе Эдуарда, Схейве, как дипломат ничего собой не представлял, даже не знал английского языка. Вот на что приходилось опираться Марии, когда она должна была отражать начавшееся в июле 1550 года наступление на мессу.

Покидая Вудхем-Уолтер, Мария послала вперед одного из своих капелланов, чтобы тот подготовил к ее прибытию в Болье мессу. Она вовремя не приехала, но он все равно отслужил мессу в присутствии всех домочадцев. А советники только и ждали повода, чтобы придраться. Дело в том, что Уильям Парр, нетерпимый маркиз Нортгемптон, был также и графом Эссексом. А поскольку резиденция Марии находилась именно в этом графстве, он повелел шерифу наказать капеллана Франсиса Молита за нарушение «королевских эдиктов и установлений, касающихся религии». Аналогичное обвинение было предъявлено и второму капеллану Марии, Александру Баркли. В результате Молит был подвергнут порке. Правда, Баркли пока остался в доме Марии и продолжал служить мессу.

Этот случай предоставил Совету повод преследовать Марию много месяцев. Станет ли она помогать шерифу, чтобы эти два капеллана предстали перед правосудием? Как она может заявлять, что ее капелланам была обещана возможность свободно служить мессу, когда подобных обещаний никогда и никто не давал? Не могла бы принцесса быть столь любезной и явиться во дворец, чтобы нанести визит его королевскому величеству, ее брату? В последнем случае это был не приказ, а приглашение, которое доставили канцлер Ричард Рич и секретарь Совета министр Питри. Они лично передали Марии письма от короля и Совета. Было очевидно, что советникам важно убрать Марию подальше от побережья, поближе к столице, лучше всего в королевский дворец, где действия принцессы можно было бы легко контролировать. Она сослалась на недомогание, что было правдой. С наступлением осени Мария, как обычно, заболела. Было послано еще одно письмо, в котором говорилось, что в этом случае тем более следует переехать во дворец, так как перемена обстановки, несомненно, пойдет ей на пользу. В конце ноября она пишет ответ: «Мое заболевание не связано с плохим климатом в Эссексе. Дом, в котором я живу, и окрестный воздух здесь ни при чем. Просто наступило время года, когда опадают листья, а в эту пору я уже много лет редко избегаю недомогания такого рода».