Мария Кровавая - Эриксон Кэролли

В окружении Марии также заболели несколько человек, и она была вынуждена переехать из Болье в другое место. Находясь там, принцесса в середине августа получила письмо с предписанием, чтобы ее управляющий Рочестер и двое дворян из свиты, Эдвард Уолгрейв и Франсис Ингелфилд, явились на заседание Совета. Через некоторое время все трое наконец прибыли ко двору — задержка произошла из-за Рочестера, без которого в хозяйстве Марии вначале нельзя было обойтись, — и от них потребовали выполнить волю Совета. Было сказано, что поскольку Мария отказывается подчиниться королевским законам, а любая попытка добиться этого вызывает скандал, то остается единственное: заставить принцессу принять новую веру, используя ее окружение. Марию испугать тюрьмой нельзя, но ее приближенных — другое дело. Рочестер, Уолгрейв и Ингелфилд были удивлены, услышав, что, оказывается, они «главные подстрекатели, вынуждающие принцессу держаться за старую веру». Им заявили, что без их наущений она бы уже давно приняла протестантство. Приближенные Марии, напуганные этими огульными обвинениями, пытались убедить советников, что «в вопросах религии и совести» Мария «никогда не спрашивает ничьего совета, и, более того, никто из ее окружения не осмеливается обсуждать такого рода темы в ее присутствии». Но это не помогло. Вернувшись во временную резиденцию Марии в Копт-Холле в графстве Эссекс, они были вынуждены распорядиться, чтобы капелланы перестали служить мессу.

Разумеется, из этого ничего не вышло. Как они и ожидали, Мария разгневалась, сказав, что находит «очень странным и неразумным, чтобы советники и слуги обладали такой властью в ее доме». Она категорически запретила этим трем членам свиты выполнять приказ Совета. Они вернулись в Хэмптон-Корт, где на них с яростью набросились Дадли и его приспешники. Им снова было велено прекратить все мессы в Копт-Холле. Вначале они пытались возражать. Говорили, что любые усилия в этом направлении бесполезны, а затем категорически отказались. 23 августа всех троих заточили в Тауэр.

Попытка наставить Марию на путь истинный с помощью приближенных не удалась. Совету оставалось либо заставить ее силой соблюдать свои законы, либо терпеть их упорное нарушение. Возможно, советники ощутили перемену в настроении императора. Теперь, кажется, его позиция в отношении возможности кузины служить католическую мессу перестала быть такой бескомпромиссной. Высказывался он по этому поводу по-прежнему твердо. Например, в июне в разговоре с Воттоном бросил: «Я не допущу, чтобы она страдала от злого обращения, которое они себе с ней позволяют», — имея в виду Совет, и, казалось, намерен был продолжать угрожать войной. Однако чуть позднее он вдруг заявил, что «если из-за всего этого ее постигнет смерть, то она будет первой принцессой-мученицей, которая умерла за нашу святую веру, и тем заслужит вечное блаженство». А в письмах к Схейве требовал, чтобы тот убеждал Марию не слишком провоцировать Совет, потому что, даже если капелланам будет запрещено служить мессу, она ничем не согрешит, если не заменит ее протестантской литургией. Регентша тоже считала, что как «жертва насилия» Мария «в глазах Господа безгрешна».

Вот так обстояли дела, когда в конце августа в Копт-Холл прибыли Рич, Питри и Уингфилд, чтобы с корнем выкорчевать все остатки католицизма. Канцлер протянул Марии письмо Эдуарда, которое — она это знала — содержало очередное требование подчиниться догматам англиканской церкви. Она приняла его, преклонив колени, и «сказала, что целует письмо, потому что оно подписано королем, а не из-за его содержания, которое составлено Советом». Затем Мария прочла письмо в их присутствии, тихо воскликнув в конце, но достаточно громко, чтобы услышали советники: «О, я вижу, искусный мистер Сесил приложил здесь немало усилий».

Сесил являлся секретарем Дадли, и смысл этого замечания был, разумеется, ясен всем. Закончив чтение, она отрывисто заговорила раздраженным, почти грубым тоном. Когда советники предложили ей обратить внимание на имена тех, кто был против того, чтобы она служила мессу, Мария их резко оборвала: «Мне безразлично, что это за имена, потому что я знаю — все они думают одно и то же. То есть это как бы один человек. И я лучше положу голову на плаху, чем стану служить какие-то другие обряды, чем те, которые были предписаны во время правления моего отца».

Она также добавила, что прекрасно осознает непричастность ко всему этому Эдуарда, поскольку «Его Величество, наш добрый славный король, имеет больше понятий, чем любой в его возрасте, и все же ему невозможно в настоящий момент быть судьей по всем вопросам религии». Что же касается намерения заставить замолчать ее священников, то она перенесет это со смирением, хотя введения англиканской литургии в своем доме не потерпит ни при каких обстоятельствах.

«Если случится так, что моим капелланам не будет дозволено служить мессу, то мне, как и моим бедным слугам, не придется ее слушать. Священникам же я дарую право поступать по своему разумению. Если под угрозой заточения в тюрьму они откажутся служить мессу, пусть так и будет, но новые литургии ни в одном из моих домов никогда звучать не станут. А если такое где-нибудь произойдет, я не задержусь там и часа».

Рич рассказал Марии о том, что трое ее приближенных — Рочестер, Уолгрейв и Ингелфилд — проявили упрямство и отказались выполнить повеление Совета, за что были брошены в тюрьму. Она восприняла новость со смешанным чувством. С одной стороны, это ее, несомненно, огорчило, но в то же время Мария испытала большое удовлетворение.

«Приятно убедиться, — сказала принцесса, — что они оказались более достойными людьми, чем я даже предполагала. А с вашей стороны, мои лорды, было глупо пытаться заставить моих слуг управлять мною, поскольку из всех людей, живущих на этом свете, я, наверное, одна из самых последних, кого удастся склонить подчиняться тем, кто всегда имел обыкновение безоговорочно подчиняться мне».

Когда советники вновь начали муссировать вопрос об обещаниях, которые были даны Ван дер Дельфту и Карлу V, Мария потеряла терпение, заявив, что у нее имеется письмо от кузена, в котором ей выражена полная поддержка, а ему она доверяет больше, чем всем членам Совета, вместе взятым.

«Но даже если вы такого невысокого мнения об императоре, — сказала она, — все равно вам бы следовало проявить ко мне больше любезности, хотя бы ради памяти моего отца.

Ведь большинство из вас поднялись до нынешнего высокого положения только благодаря ему. Вы пребывали в ничтожестве, это он вас сделал такими».

Заговорив об отце, Мария разволновалась. В ответ на заявление советников, что на место Рочестера ей будет назначен новый управляющий, она ответила достаточно резко, властно заявив:

«Я уже давно достигла совершеннолетия, и потому у меня в доме будут служить только дворяне, назначенные мной. А если в мои ворота въедет ваш управляющий, то я тотчас же из них выеду, поскольку нам двоим все равно вместе не ужиться. — Мария посмотрела на канцлера Рича. — У меня не очень крепкое здоровье, но все равно, не дожидайтесь, по своей воле я умирать не стану. Но если такое случится, милорд, то я открыто заявляю, что в моей смерти будете виновны лично вы и весь Совет. — В заключение она снова преклонила колени и, сняв с пальца одно из колец, попросила передать его Эдуарду. — Пусть это будет символом того, что я до самой своей смерти останусь его верной подданной и сестрой и подчинюсь ему во всем, за исключением вопросов религии. Боюсь только, — добавила она перед тем, как покинуть комнату, — что слова эти вы никогда Его Величеству не передадите».

Радуясь тому, что Мария всего лишь разгневалась, а не ударилась в слезы, как они ожидали, канцлер и его коллеги собрали слуг принцессы и сообщили, что отныне месса в этом доме запрещена. Нарушение запрета считается государственным преступлением, заявили они. Трех присутствующих капелланов Марии предупредили особо: если они проведут любой обряд, не входящий в принятую в 1549 году «Книгу общественного богослужения» англиканской церкви, то будут немедленно объявлены предателями. Священникам пришлось дать обещание подчиниться. (Чтобы освободить капелланов от этого обещания, а также от мук совести, Мария на следующий день их официально уволила.)