Жизнь графа Дмитрия Милютина - Виктор Петелин

Строго были распределены обязанности Преображенского и Семеновского гвардейских полков, Гвардейского корпуса, Зимний дворец, Эрмитаж, другие императорские дворцы и великокняжеские резиденции должны все время оставаться под охраной гвардейцев. Воспоминания о тревожных днях после 19 февраля широко распространились в обществе.

Александр Второй записал в этот день: «День прошел совершенно спокойно, несмотря на все опасения. Особые меры предосторожности по войскам и полиции». В дневнике П.А. Валуева, вскоре оказавшегося на посту министра внутренних дел, есть запись о происходящем за 20 февраля:«3десь были приняты вчера странные меры, не только комплектовали войска или часть войск в казармах и командировали по полувзоду в каждую полицейскую часть, но раздавали боевые патроны и держали наготове артиллерию. Кроме того, оба Адлерберга и князь Долгоруков будто бы оба ночевали во дворце и… имели готовых лошадей для государя. Придворная прислуга даже рассказывает, будто бы государь не ночевал в своих апартаментах, но перешел на половину великой княгини Ольги Николаевны».

5 марта Валуев записал в своем дневнике: «Новая эра. Сегодня объявлен, в Петербурге и Москве, Манифест об отмене крепостного состояния. Он не произвел сильного впечатления в народе и по содержанию своему даже не мог произвести этого впечатления. Воображение слышавших и читавших преимущественно остановилось на двухгодичном сроке, определенном для окончательного введения в действие уставных грамот и окончательного освобождения дворовых. «Так еще два года!» или «Так только через два года!» – слышалось большею частью и в церквах, и на улицах. Из Москвы тамошнее начальство телеграфировало, что все обошлось спокойно «благодаря принятым мерам». Государь на разводе собрал офицеров и сказал им речь по поводу совершившегося события. При выходе из манежа народ приветствовал его криком «Ура!», но без особого энтузиазма. В театрах пели «Боже, царя храни!», но также без надлежащего en train (подъема. – Ред.). Вечером никто не подумал об иллюминации. Иностранцы говорили сегодня: «Как ваш народ апатичен». Это не столько апатия, сколько сугубое последствие прежнего гнета и ошибок во всем ходе крестьянского дела. Правительство почти все сделало, что только могло сделать, чтобы подготовить сегодняшнему Манифесту бесприветную встречу». Главное, что беспокоило императора и правительство, заключалось в том, что крестьяне думали о свободе и забывали об обязанностях, особенно о том, что за помещичью землю тоже надо платить, а потому введены и повинности для крестьян, «законно приобретенные помещиками права не могут быть взяты от них без приличного вознаграждения или добровольной уступки, что было бы противно всякой справедливости пользоваться от помещика землею и не нести за сие соответственной повинности».

Юрий Самарин поскакал в деревню, чтобы самому услышать Манифест в церкви среди своих земляков: «Я прожил в деревне четыре дня, – писал Юрий Самарин князю Черкасскому 23 марта 1861 года, – но в этот срок манифест не дошел до священника, а долее я оставаться не мог ради распутицы и спешных занятий по губернскому присутствию. Таким образом, я не слыхал манифеста. Минута, которая так долго меня занимала, от которой я ожидал такой полноты живых ощущений, пронеслась мимо меня».

В мае 1861 года Юрий Самарин, как один из «главных и усерднейших деятелей редакционной комиссии», по высочайшему повелению был награжден орденом Владимира 3-й степени.

15 июня 1861 года Юрий Самарин отказался от ордена и послал письмо В.Н. Панину: «Милостивый Государь, граф Виктор Никитич, Начальник Самарской губернии передал мне присланные ему на мое имя знаки ордена Святого Равноапостольного Князя Владимира 3-й степени и конверт, содержащий в себе грамоту на упомянутый орден, и письмо от 27 прошлого мая, коим Ваше Сиятельство изволили меня почтить. Обдумав зрело последствия этой награды в теперешнем моем положении, я пришел к убеждению, что мне нельзя принять ее, и потому я считаю себя обязанным и вместе с тем имею честь покорнейше просить Ваше Сиятельство позволить мне, с полной откровенностью, высказать те причины, по которым я решился от нее отказаться. Всем известно, что члены от Правительства Губернских Комитетов и в особенности тех из них, которые впоследствии вызваны были в Редакционные Комиссии, невольно навлекли на себя нерасположение большинства дворянства. Нетрудно было предвидеть, что неизбежное столкновение мнений в вопросе об освобождении крестьян подаст повод к несправедливым нареканиям и к заподозриванию самых намерений. Вступая в Комитет или Комиссии, всякий знал наперед, чему он подвергается, и готовился перенести терпеливо эти временные неприятности; в то же время если не все, то многие, в том числе и я, надеялись, что, благодаря совершенно независимому положению, которым пользовались члены от Правительства и члены-эксперты, их нельзя будет заподозрить ни в угождении Правительству, ни в желании выслужиться. Эта надежда оправдалась. Не раз, в минуты крайнего раздражения, зарождались обвинения в отступничестве от сословных интересов дворянства, рассчитанном на желании отличиться и получить награду; но оно падало само собою, потому что Правительство не давало ему пищи и не на что было указать. Я желал бы и впредь оставаться в этом отношении неуязвимым… Напротив, я обязан отклонить от себя все то, что, не принося никакой пользы делу, могло бы послужить поводом к подозрениям и помешать мне заслужить доверенность местного дворянского общества. Знаю наперед, что, отказываясь от пожалованной мне награды, я подвергаю себя другому подозрению в дерзком желании выказать пренебрежение к знакам отличия. Как ни чужда мне подобная мысль, но против этого обвинения я ничем себя оградить не могу… Возвращая при сем присланные мне орденские знаки и грамоту, с глубочайшим почтением и полною преданностью имею честь быть – Вашего Сиятельства – покорнейший слуга – Юрий Самарин. Самара, июня 15-го 1861».

19 мая 1861 года Юрий Самарин писал Николаю Милютину: «Народ преобразился с ног до головы. Положение развязало ему язык, разбило узкий круг его мыслей, в котором народ, как заколдованный, бесцельно вращался, не имея выхода из своего положения. Его речь, его манера, его походка – все изменилось. Уже сейчас вчерашний крепостной выше казенного крестьянина, конечно не в экономическом отношении, но как гражданин, знающий, что у него есть права, которые он должен и может защищать».

Много слухов, достоверных вестей, домыслов доходило и до Дмитрия Милютина во время различных светских бесед и донесений в Военное министерство, но он твердо знал, что 64 пехотных, 16 кавалерийских полков и 7 отдельных батальонов принимали участие в наблюдении за приятием или неприятием Положения 19 февраля 1861 года. И кое-где действительно эти Манифест и Положения не были приняты, возникли критические ситуации, когда крестьяне отказывались принимать эти решения Александра Второго и его правительства. В селе Бездна Спасского уезда Казанской губернии вспыхнуло недовольство крестьян, жаждавших полной воли и настоящего права на землю. Антон Петров истолковал Положение 19 февраля 1861 года именно в том духе, как это представлялось большинству крестьян: немедленная воля и никаких повинностей перед помещиком. К этим волнениям крестьян села Бездны подключились и соседние села Спасского уезда, крестьяне отказывались от барщины, раздавались гневные голоса, что пора расправиться с помещиками. Местные власти забили тревогу. В Бездну выехал генерал-майор граф Антон Степанович Апраксин (1817–1899) с войсками. Ни местная полиция, ни предводитель дворянства Молоствов, ни Апраксин, прибывший в село с двумя адъютантами казанского губернатора генерал-майора Козлянинова, не могли убедить крестьян в справедливости императорского решения крестьянского вопроса – сразу ничего не делается, нужно подождать, через два года постепенно все привыкнут, в том числе и действительный тайный советник граф Михаил Николаевич Мусин-Пушкин (1795–1862), сенатор и бывший попечитель Санкт-Петербургского учебного округа. Но все было тщетно, крестьяне не расходились, вооруженные дубинами и кольями. Апраксин дал приказ своим ротам стрелять в крестьянскую толпу, несколько залпов крестьяне выдержали, упали мертвые и раненые, тогда из толпы вышел Антон Петров с Положением 19 февраля 1861 года на голове. Он был арестован и предан суду военно-судною комиссией, смертный приговор тут же был приведен в исполнение.