Домби и сын - Чарльз Диккенс

— Какъ и меня?

— То есть, я столько же огорченъ ея выборомъ, сколько ты сердитъ на него.

— Сердитъ?

— Или сколько ты имъ недоволенъ. Прибери самъ приличное выраженіе. Ты понимаешь мою мысль и знаешь, что я не имѣю намѣренія обижать тебя.

— Всѣ твои поступки — обида для меня, — возразилъ приказчикъ, бросивъ на него гнѣвный взглядъ, за которымъ тотчасъ же послѣдовала язвительная улыбка. — Не угодно ли вамъ унести эти бумаги. Я занятъ.

Вѣжливый тонъ еще сильнѣе выражалъ скрытую злость. Младшій братъ, опустивъ голову, пошелъ изъ комнаты, но на порогѣ остановился опять.

— Когда Гэрріетъ, — сказалъ онъ, — упрашивала тебя за меня при первомъ обнаруженіи твоего справедливаго негодованія, когда она покинула тебя, Джемсъ, чтобы слѣдовать за своимъ погибшимъ братомъ, y котораго во всемъ свѣтѣ не оставалось никого, кромѣ ея, она была молода и прекрасна. Если бы ты согласился взглянуть на нее теперь, я почти увѣренъ, она пробудила бы въ тебѣ удивленіе и состраданіе.

Приказчикъ опустилъ голову и оскалилъ зубы.

— Въ тѣ дни, — продолжалъ братъ, — мы оба думали, что она, молодая и прекрасная, выйдетъ замужъ и будетъ счастлива. О, если бы ты зналъ, съ какимъ самоотверженіемъ отказалась она отъ этихъ надеждъ, съ какою твердостью пошла она по избранному пути, никогда не оглядываясь назадъ! Братъ, ты не можешь сказать, что ея имя чуждо для твоего слуха!

— Вотъ какъ! Это замѣчательно. Ты меня изумляешь.

— Могу я продолжать? — кротко спросилъ Джонъ Каркеръ.

— Сдѣлай одолженіе, — отвѣчалъ братъ съ язвительной улыбкой. — А, впрочемъ, не лучше ли тебѣ идти своей дорогой?

Джонъ Каркеръ вздохнулъ и тихонько поплелся къ дверямъ. Голосъ брата остановилъ его на порогѣ.

— Если она, какъ ты говоришь, твердо идетъ по пути, ею избранному, скажи ей, что я съ такою же твердостью иду по своей дорогѣ. Скажи ей, что рѣшенія мои неизмѣнны, и моя грудь, твердая, какъ мраморъ, неспособна оборачиваться назадъ.

— Я ничего ей не скажу. Мы никогда не говоримъ о тебѣ. Только разъ въ годъ, въ день твоего рожденія, Гэрріетъ вспоминаетъ твое имя и желаетъ тебѣ счастья. Больше никогда мы не говоримъ о тебѣ.

— Въ такомъ случаѣ потрудись съ этими словами обратиться къ себѣ самому, и пусть они будутъ для тебя урокомъ, что я менѣе всего расположенъ толковать съ тобой о предметѣ, который до меня не касается. Замѣть это хорошенько однажды навсегда. Я не знаю никакой Гэрріетъ Каркеръ. Такой женщины нѣтъ на свѣтѣ. У тебя есть сестра, и ты можешь любоваться ею, сколько хочешь. У меня не было и нѣтъ сестры.

Сказавъ это, м-ръ Каркеръ съ язвительной улыбкой указалъ на двери и отвернулся. По выходѣ брата онъ взялъ письмо, лежавшее на конторкѣ, сломалъ печать и съ величайшимъ вниманіемъ принялся за чтеніе.

Письмо было отъ м-ра Домби, изъ Лемингтона. М-ръ Каркеръ, быстро пробѣжавшій всѣ другія бумаги, читалъ теперь съ большой медленностью, останавливаясь на каждой фразѣ, взвѣшивая каждое слово. М-ръ Домби писалъ, между прочимъ:

"Путешествіе, сверхъ ожиданія, доставило мнѣ много наслажденій, и я не расположенъ назначать срока для своего возвращенія. Было бы недурно, Каркеръ, если бы вы потрудились сами пріѣхать въ Леминтонъ и лично извѣстить меня о ходѣ нашихъ дѣлъ…" Особенно замѣчателенъ былъ постскриптъ: "Забылъ сказать о молодомъ Гэѣ. Если "Сынъ и Наслѣдникъ" не отправился и стоитъ еще въ докахъ, назначьте въ Барбадосъ другого мальчгіка, a Гэя удержите въ лондонской конторѣ. Я еще не рѣшился, что изъ него сдѣлать".

— Какъ это жаль! — сказалъ м-ръ Каркеръ, оскаливая зубы и еще разъ перечитывая постскриптъ. — Летитъ теперь далеко племянникъ дяди Соля, летитъ на всѣхъ парусахъ, какъ выразился мой пріятель капитанъ Куттль. Право, очень жаль!

Онъ положилъ письмо въ конвертъ и постукивалъ имъ по столу, повертывая его на всѣ стороны. Было ясно, м-ръ Домби задалъ многосложную работу для его мозга. Въ эту минуту постучался въ дверь разсыльный и, войдя на цыпочкахъ, перегибался на каждомъ шагу, какъ будто низкіе поклоны были наслажденіемъ его жизни. Подойдя къ столу, м-ръ Перчъ съ благоговѣніемъ подалъ своему повелителю нѣсколько бумагъ.

— Прикажете сказать, сэръ, что вы заняты? — спросилъ м-ръ Перчъ, потирая руками и склонивъ голову на бокъ, какъ человѣкъ, хорошо понимавшій, какою грубостью было бы держаться прямо въ присутствіи такой знатной особы.

— Кто меня спрашиваетъ?

— Пожалуй, что никто, сэръ, или, то есть, почти все равно, что никто. Приходилъ старикъ Гильсъ, инструментальный мастеръ, съ уплатой долга, да я ужъ сказалъ, что ваша милость ужасно заняты.

— A еще былъ кто-нибудь?

— Нѣтъ, сэръ, еще никого не было. Тотъ парнишка, что приходилъ вчера и на прошлой недѣлѣ почти каждый день, шляется и теперь около дома, да вѣдь нельзя же докладывать вашей милости о всякой сволочи. Какой-то бездомный прощалыга, сударь, свиститъ себѣ да гоняетъ воробьевъ.

— Вы не знаете, что ему нужно?

— Да говоритъ, сэръ, что y него нѣтъ мѣста, ваша милость, говоритъ, не пристроитъ ли его на доки: рыбу, говоритъ, умѣю ловить; ну да вѣдь…

Здѣсь м-ръ Перчъ сомнительно покачалъ головою и кашлянулъ изъподъ руки.

— Кто же онъ такой?

— Бездомный прощалыга, какъ я осмѣлился докладывать вашей милости. Шляется безъ куска хлѣба. Да только, видите ли, сэръ, — прибавилъ м-ръ Перчъ, толкнувъ колѣномъ въ дверь, чтобы увѣриться, хорошо ли она заперта — нахалъ этотъ говоритъ, что мать его была кормилицей нашего молодого джентльмена; вотъ онъ и надѣется, что авось, дескать, какъ-нибудь… народъ грубый. Нѣтъ, это не по-нашему. М-съ Перчъ выкормила для м-ра Домби дѣвочку на славу, a небось, заикался ли я, что вотъ-де жена моя была кормилицей; опредѣлите меня въ доки.

М-ръ Каркеръ оскалилъ зубы, какъ акула и, казалось, о чемъ-то размышлялъ.

— Какъ же прикажете, сэръ? — продолжалъ м-ръ Перчъ послѣ короткой паузы, — не сказать ли этому сорванцу, что его притянутъ въ судъ, если онъ станетъ надоѣдать? Оно бы, пожалуй, я пригрозилъ ему переломать бока, да только наживешь хлопотъ за тѣлесный страхъ, {(Bodily fеаг). То есть, м-ръ Перчъ боится, какъ бы обиженный не пожаловался на него въ судѣ. Въ такомъ случаѣ, по англійскимъ законамъ, ему, какъ обидчику, слѣдовало бы явиться въ судъ и дать подписку за денежнымъ поручительствомъ двухъ особъ, что онъ, обидчикъ, не выполнитъ своей угрозы и впередъ клятвенно обязывается на. блюдать общественную тишину, he will be bound to keep the peace. Прим. перев.} a y меня и безъ того голова идетъ кругомъ по поводу теперешняго положенія моей жены. Судъ — бѣдовое дѣло. Струхнешь, — и какъ разъ подпишешь присягу.

— Приведите сюда этого сорванца. Я хочу его видѣть.

Вскорѣ за дверьми послышался стукъ тяжелыхъ сапогъ и пронзительный голосъ м-ра Перча, который говорилъ: "Тише, тише". Въ комнату, вслѣдъ за разсыльнымъ, вошелъ дюжій парень лѣтъ пятнадцати, съ красными круглыми щеками, съ круглымъ и гладкимъ лбомъ, съ круглыми черными глазами, съ круглымъ туловищемъ, и въ довершеніе общей круглоты, имѣя круглую шляпу въ рукахъ съ оторванными полями.

По мановенію м-ра Каркера, Перчъ немедленно удалился, едва успѣвъ представить неуклюжаго просителя. Оставшись съ нимъ съ глазу на глазъ, м-ръ Каркеръ, безъ всякихъ предварительныхъ объяснеиій, схватилъ его за горло и началъ душить безъ милосердія.

Ошеломленный мальчишка думалъ, что наступилъ его послѣдній часъ. Вытаращивъ глаза на своего палача съ бѣлыми зубами и на конторскія стѣны, онъ старался передъ послѣднимъ издыханіемъ разгадать, за что предаютъ его лютой казни. Мало-по-малу онъ опомнился и хриплымъ голосомъ закричалъ:

— Да оставьте же меня! что я вамъ сдѣлалъ?

— Тебя оставить, мерзавецъ! Вотъ я тебѣ дамъ! Я задушу тебя, каналью!

— За что же? Связался съ бѣднымъ парнемъ! Я никого не трогалъ. Душить, такъ души равнаго себѣ, a не меня! Вотъ нашелъ…

Но слова эти замерли въ притиснутомъ горлѣ, и озадаченный мальчикъ, потерявъ всякое мужество, залился горькими слезами.

— Что же я вамъ сдѣлалъ? — пробормоталъ Котелъ, онъ же и Робъ, онъ же и Точильщикъ, онъ же и Тудль, старшій сынъ м-съ Ричардсъ.

— Мошенникъ! — вскричалъ м-ръ Каркеръ, медленно высвободивъ жертву изъ когтей и останавливаясь передъ каминомъ въ своей обыкновенной позѣ. — Зачѣмъ ты слоняешься здѣсь каждый день?

— Я искалъ работы, сэръ, — всхлипывалъ Робъ, вытирая слезы кулакомъ и приставивъ другую руку къ горлу, — y меня не было дурного умысла. Я никогда не приду сюда.

— Ты, лжешь, мерзавецъ, что искалъ работы! Развѣ ты не первый бродяга въ цѣломъ Лондонѣ? Негодный Каинъ!

На такое обвиненіе грѣшный Тудль на нашелся, что отвѣчать. Онъ со страхомъ и трепетомъ смотрѣлъ на строгаго джентльмена, какъ будто взоръ м-ра Каркера оцѣпенилъ его.

— Развѣ ты не воръ? — спросилъ м-ръ Каркеръ, запустивъ руки въ карманы фрака.