Домби и сын - Чарльз Диккенс

Въ это время долговязый Витерсъ началъ разносить чай. М-ръ Домби подошелъ къ молодой леди.

— Кажется, здѣсь не слишкомъ большое общество? — заговорилъ онъ, принимая джентльменскую позу.

— Очень небольшое. Мы почти ни съ кѣмъ незнакомы.

— Да и не съ кѣмъ знакомиться, — замѣтила м-съ Скьютонъ. — Порядочныхъ людей здѣсь вовсе нѣтъ.

— То есть, людей съ чувствительными сердцами? Такъ ли мама?

— Эдиѳь, какъ видите, смѣется надо мной, — проговорила мать, слегка качая головой. — Негодная шалунья!

— Вы бывали здѣсь и прежде? — спросилъ м-ръ Домби молодую лэди.

— Очень часто. Впрочемъ, мы, кажется, вездѣ перебывали.

— Прекрасная страна!

— Да, говорятъ.

— Твой кузенъ Фениксъ, Эдиѳь, бредитъ этими мѣстами, — проговорила мать, небрежно облокачиваясь на подушки.

Дочь граціозно повернула головкой и нахмурила брови, какъ будто хотѣла показать, что лордъ Фениксъ такого рода человѣкъ, о которомъ она думаетъ менѣе всего на свѣтѣ. Потомъ взоры ея снова обратились къ мру Домби.

— Всѣ эти мѣста, признаюсь вамъ, мнѣ ужасно наскучили.

— Неудивительно, если эти прекрасныя произведенія — вашей кисти, — отвѣчалъ м-ръ Домби, бросивъ взглядъ на дюжину акварельныхъ ландшафтовъ, представлявшихъ окрестности Лемингтона. Рисунки въ безпорядкѣ были разбросаны по столу.

М-съ Грэйнджеръ, не отвѣчая ничего, гордо сѣла на стулъ.

— Такъ это произведенія вашей кисти? — спросилъ м-ръ Домби.

— Да.

— И вы также играете и поете? это мнѣ извѣстно.

— Да.

На эти вопросы м-съ Грэйнджеръ отвѣчала съ крайней неохотой и съ тѣмъ замѣчательнымъ видомъ пренебреженія, который составлялъ характеристическую черту ея красоты. Впрочемъ, она въ совершенствѣ владѣла собой и отнюдь не была въ затрудненіи. Она не избѣгала и разговора, потому что ея лицо постоянно было обращено на м-ра Домби, даже когда онъ молчалъ.

— У васъ, по крайней мѣрѣ, много средствъ противъ скуки, — сказалъ м-ръ Домби.

— Вы знаете ихъ всѣ теперь, и другихъ y меня нѣтъ.

— Прекрасныя средства! Могу ли въ нихъ убѣдиться? — сказалъ м-ръ Домби съ торжественной любезностью, подходя къ арфѣ и положивъ на столъ одинъ изъ рисунковъ, которымъ онъ любовался.

— Очень можете, если вамъ угодно.

И сказавъ это, она вышла изъ комнаты, бросивъ на мать одинъ изъ тѣхъ выразительныхъ взглядовъ, всеобъемлющее значеніе которыхъ не можетъ быть объяснено цѣлою сотнею томовъ.

Между тѣмъ майоръ, вполнѣ прощенный предметомъ своей страсти, пододвинулъ къ Клеопатрѣ маленькій столикъ и усѣлся играть съ нею въ пикетъ. М-ръ Домби, не понимая игры, смотрѣлъ на нихъ для собственнаго назиданія, дожидаясь возвращенія Эдиѳи и вмѣстѣ удивляясь, зачѣмъ она ушла.

— Вы хотите слушать музыку, м-ръ Домби? — спросила Клеопатра.

— М-съ Грэйнджеръ такъ добра, что обѣщала доставить мнѣ это наслажденіе.

— О, это очень хорошо. Вамъ ходить, майоръ.

— Нѣтъ, вы еще не покрыли.

— Такъ вы очень любите музыку, м-ръ Домби?

— Я въ восторгѣ отъ нея.

— Это значитъ, натура съ избыткомъ надѣлила васъ изящнымъ чувствомъ, — отвѣчала Клеопатра, бросая на столъ трефоваго валета. — О, какъ много тайнъ имѣетъ натура. Если бы я рѣшилась когда прекратить свое земное существованіе, то единственно для того, чтобы разгадать эти тайны, сокрытыя отъ насъ мракомъ вѣчности. Вамъ ходить, майоръ!

Майоръ бросилъ карту. М-ръ Домби, не обращая теперь ни малѣйшаго вниманія на игру, начиналъ безпокоиться, отчего такъ долго не возвращается прекрасная леди.

Накоиецъ, она пришла, сѣла за арфу, и м-ръ Домби, ставъ подлѣ, приготовился слушать. Онъ не понималъ музыки и не зналъ, какую пьесу она играла; но эти звуки напоминали ему почти забытую мелодію, услаждавшую послѣдніе дни его сына въ борьбѣ съ предсмертными страданіями.

Зоркій глазъ Клеопатры, обращенный, казалось, только на карты, слѣдилъ по всѣмъ направленіямъ комнаты, особенно впиваясь въ безмолвнаго слушателя, недвижно стоявшаго подлѣ очаровательной артистки.

Кончивъ пьесу, гордая красавица встала, слегка кивнула на комплименты м-ра Домби и безъ малѣйшей паузы сѣла за фортепьяно.

Эдиѳь Грэйнджеръ! какую угодно, только не эту, ради Бога, не эту пѣсню! Эдиѳь Грэйнджеръ, ты прекрасна, голосъ твой великолѣпенъ, игра блистательна, но не эту пѣсню, которую отверженная дочь пѣла для умирающаго брата!

Ho м-ръ Домби не узнаетъ этой аріи, a еслибъ и узналъ, какой напѣвъ дочери могъ бы растрогать огрубѣлое сердце чудовищнаго отца! Спи, одннокая Флоренса, спи, и да будутъ спокойны твои сновидѣнія. Горизонтъ омрачается, облака густѣютъ, сбираются тучи, и гроза уже виситъ надъ твоею головою.

Глава XXII

Мистеръ Каркеръ старшій управляетъ конторой

Приказчикъ Каркеръ сидитъ за письменнымъ столомъ, ровный и гладкій, какъ всегда, распечатываетъ письма, читаетъ, дѣлаетъ отмѣтки и разсылаетъ резолюціи въ департаменты конторы для приведенія въ исполненіе. Писемъ цѣлыя груды, и y м-ра Каркера много дѣла. Онъ раскладываетъ ихъ въ разныя пачки, беретъ одни, бросаетъ другія, читаетъ, перечитываетъ, хмуритъ брови, закусываетъ губы, снова вникаетъ въ содержаніе, стараясь постигнуть настоящій смыслъ каждой фразы, каждаго слова.

Словомъ, м-ръ Каркеръ въ этомъ положеніи очень похожъ на картежнаго игрока, и всякій, посмотрѣвъ на него, занятаго такимъ образомъ, непремѣнно пришелъ бы къ этому странному сравненію. Онъ ведетъ игру обдуманно и осторожно, подмѣчая всѣ слабыя и сильныя стороны своихъ противниковъ. Онъ знаетъ всѣ ходы, предвидитъ всѣ послѣдствія, разсчитываетъ всѣ случайности, пользуется всякой ошибкой и никогда не ошибается самъ.

Письма были на разныхъ языкахъ, но м-ръ Каркеръ прочитываетъ всѣ. Если бы въ конторѣ Домби и Сына нашлась бумага, которой онъ не можетъ прочитать, это бы значило, что въ колодѣ не достаетъ одной карты. Онъ пожираетъ рукопись глазами и быстро дѣлаетъ соображенія, объясняя одно письмо другимъ и переходя къ отдаленнымъ слѣдствіямъ отъ ближайшихъ основаній, какъ искусный игрокъ, который съ перваго выхода совершенно постигъ методъ своего противника. И сидитъ онъ одинъ за этой игрой, освѣщенный солнцемъ, которое бросаетъ на него косвенные лучи чрезъ потолочное окно.

Хотя въ инстинктѣ кошачьей или тигровой породы не открыто ничего, обличающаго умѣнье играть въ карты, за всѣмъ тѣмъ м-ръ Каркеръ, грѣющійся, такимъ образомь, на солнцѣ за своимъ столомъ, съ ногъ до головы похожъ былъ на кошку. Его волосы и бакенбарды, безцвѣтные всегда и особенно теперь, когда на нихъ падалъ яркій солнечный лучъ, имѣли удивительное сходство съ тигровою шерстью; a судя по его длиннымъ ногтямъ, тщательно срѣзаннымъ и заостреннымъ, масляному языку, острымъ зубамъ, плутовскимъ глазамъ, лукавымъ движеніямъ можно было причислить его прямо и рѣшительно къ породѣ домашнихъ кошекъ. При врожденномъ отвращеніи къ малѣйшему пятнышку, онъ вглядывался по временамъ въ пылинки, освѣщенныя въ воздухѣ лучемъ свѣта, тщательно сметалъ ихъ съ рукава или манишки и, терпѣливо засѣдая за своей работой, казалось, каждую минуту готовъ былъ броситься за мышью, если бы она вдругъ мелькнула въ какомъ-нибудь углу.

Наконецъ, всѣ письма разобраны и разсортированы, кромѣ одного особенно важнаго, которое онъ отложилъ въ сторону. Заперевъ секретныя бумаги въ ящикъ, м-ръ Каркеръ позвонилъ, и на этотъ призывъ явился его братъ.

— Развѣ я тебя спрашивалъ?

— Разсыльный вышелъ, a послѣ него моя очередь.

— Твоя очередь! — бормоталъ приказчикъ, — это мнѣ очень пріятно, особенно теперь.

Онъ съ презрѣніемъ отвернулся отъ брата.

— Мнѣ бы не хотѣлось безпокоить тебя, Джемсъ, — робко проговорилъ Каркеръ младшій, — но…

— Ты хочешь сказать что-нибудь? Я зналъ это. Ну?

Не измѣняя положенія, не поднимая глазъ на брата, м-ръ Каркеръ продолжалъ вертѣть бумагу въ рукахъ.

— Что-жъ ты не говоришь? — повторилъ онъ рѣзко.

— Меня очень безпокоитъ участь бѣдной Гэрріетъ.

— Это что еще? Я не знаю никакой Гэрріетъ.

— Бѣдняжка очень измѣнилась, и ея здоровье ослабѣло.

— Она измѣнилась давнымъ-давно, и мнѣ нѣтъ надобности о ней говорить.

— Если бы ты согласился меня выслушать…

— Къ чему мнѣ слушать тебя, братъ мой Джонъ? — возразилъ приказчикъ, дѣлая особое удареніе ыа послѣднихъ словахъ, произнесенныхъ саркастическимъ тономъ. — Гэрріетъ Каркеръ, говорю тебѣ, давнымъ-давно сдѣлала выборъ между двумя братьями, и раскаиваться теперь было бы поздно.

— Она и не раскаивается. Ты не хочешь понять меня, братъ. Малѣйшій намекъ на что-нибудь въ этомъ родѣ былъ бы съ моей стороны черною неблагодарностью. Повѣрь, Джемсъ, ея самопожертвованіе столько же огорчаетъ меня, какъ и тебя.

— Какъ и меня?