Любовник - Авраам Иехошуа

Наим хороший мальчик. Мне просто повезло. Моет пол, посуду, выносит мусор, ходит за покупками, помогает готовить. Истинное призвание арабов – домашнее хозяйство. И мужчины справляются с этим лучше женщин. Все делают без шума, тихо и не мусоря. Во времена турок у нас дома был слуга, старый шейх, настоящий шейх из Силуана. Весь дом, десять душ, держался на нем. Но вот газеты на иврите он не читал, ха, ха, – чего нет, того нет.

А этот мальчишка и газеты читает, развлекает меня. Я уже не могу ходить в кино, и он рассказывает мне содержание увиденных картин, и я как будто смотрю их его глазами. Но его рассказы немногого стоят, потому что он ничего не понимает. Сразу видно – путает. Самое главное для него – стрельба. Этот убил того, тот прицелился в этого, этот зашел сзади, тот прыгнул с дерева, этот выстрелил в ответ. А все, что было в фильме о любви, забыл. Иногда я, выслушав его рассказ, вынимаю из кошелька пять лир и посылаю его посмотреть фильм второй раз, за мой счет и для меня, чтобы он выяснил точно, кто кого любил, и кто изменил, и кто целовал, и кто разочаровался, и кто в конце концов женился.

Шатается себе по улицам целыми днями. С кем он видится и с кем разговаривает? Мне говорит – просто так. Просто со всякими людьми. Как это – просто так? А потом глядишь, еще один «фаттах» созрел, от нечего делать, от лишних мыслей. Самые опасные те, кого забывают.

Но расстаться с ним я не могу, все больше завишу от него. Я, которая была известна всем как мужественная и сильная женщина, хотя и одинокая. Десять лет я жила в этом доме без страха, а теперь вот начал одолевать меня страх.

Тело едва повинуется мне, а вот мысль, слава Богу, работает беспрестанно, до изнеможения. Трудно мне засыпать, видеть сны, я не могу позволить себе снова потерять память. Один раз стоило потерять – и вспыхнула война, сменилось правительство.

Обстановка плохая. Я уже не говорю о ценах, черт с ними, с деньгами, будем есть баклажаны вместо мяса, но газеты – пропало все удовольствие от чтения газет. Темень в глазах, а где же утешение? Слишком много подлецов, слишком велики ошибки, а мертвые слишком молоды. Он сидит в кресле напротив, молодой араб, собака проклятая, читает тихим голосом, чувствуется, что он получает удовольствие от всего этого, да и как не быть ему довольным нашими бедами? Прерывает чтение, поднимает голову, молча смотрит на меня, словно ему все равно, а может быть, и правда все равно.

Мне хочется заплакать из-за этого тяжелого положения, из-за этого страшного одиночества нашего государства, но я удерживаюсь: зачем мне доставлять ему лишнее удовольствие? Иногда я подхожу к телефону, чтобы позвонить Адаму и сказать ему: «Возьми его отсюда, пусть возвращается в свою деревню, мне будет лучше одной», но в последний момент одумываюсь. Не теперь, есть еще время.

Потому что некоторые его движения напоминают мне моего Габриэля. Особенно когда он с приближением вечера начинает бродить по комнатам или стоит молча и серьезно у окна, смотрит на открывающийся перед ним вид. Молодой, сильный, с белыми блестящими зубами. Когда он садится за стол и орудует ножом и вилкой, молча уничтожая еду, я думаю: «Горе мне, я ращу тут маленького бандита, который в конце концов зарежет меня».

Адам забыл о нем, а ему хоть бы что. Поместили его тут, и он живет себе. Забыл своих мать и отца, свою деревню, прижился. Приспособился прекрасно, будто родился здесь, а я – его бабушка. И эти тоже способны с легкостью лишаться своих корней. Денег у него достаточно, и он целыми днями ищет развлечений. И о чем он думает в глубине души? Иногда мне хочется проникнуть в его мысли. Посреди ночи я вхожу в его комнату, сажусь на кровать и пристально смотрю на него, парень все цветет, даже во сне.

Уже лето, на улице тепло. А он все еще ходит в своей старой зимней одежде. Я обнаружила у себя в шкафу кое-какие вещи Габриэля, которые остались еще с тех пор, когда Габриэль был в его возрасте, и решила отдать ему пару брюк и какую-нибудь рубашку. Была уверена, что он откажется, но он ничего не сказал и взял все. Ему ничего не стоит надеть подержанную одежду, принадлежавшую кому-то другому.

Снял все свое, надел то, что я дала ему, крутится у зеркала, улыбается, нравится сам себе. У меня прямо сердце болело, что я отдала ему такие хорошие вещи, у меня были совсем другие планы. Вдруг он подошел ко мне и поцеловал мне руку. Сам. Я не сказала ничего, не ожидала даже, что он поблагодарит меня. Сердце мое затрепетало от радости. Тронул меня до глубины души. Так мы, дети, в начале века целовали руку старикам, чтобы выразить свое уважение к ним. Откуда он научился этому? Его молодые губы на моей коже, приятное ощущение свежести. Назавтра я отдала ему пиджак бордового цвета. И снова он подошел и поцеловал мою руку. О Господи, немного отрады в конце жизни. Я чуть не сказала ему: «Не называй меня больше «госпожа Армозо», зови меня «хануна»[52]», но подумала, что это уж слишком.

Дафи

Сегодня на уроке истории в класс вдруг вместо нашего учителя вошла мама. Наш историк две недели назад ушел на военные сборы. Обычно мы в таких случаях играем в волейбол, вместо того чтобы изучать историю ишува.[53]

Все сразу же посмотрели на меня, а я покраснела, не знаю почему. Мама никогда не заходила в мой класс, я думала, она сделает вид, что не замечает меня, но она обратилась прямо ко мне и спросила, что было задано прочитать по учебнику. Я сразу же ответила, что мы вообще не принесли учебники, потому что учитель на сборах. Но оказалось, несколько учеников, и даже не так уж мало, все-таки пришли с учебниками. Подлизы. Кто-то сейчас же сказал ей, на какой мы странице, и она взяла книгу, протянутую одним из учеников, заглянула в нее на минутку и сразу же начала урок.

Сначала она стала задавать вопросы, а ученики ей отвечали. Удивительно, до чего она разбирается в материале, хотя специально и не готовилась. Она вела урок в виде вопросов и ответов, было немного шума и болтовни, некоторые хотели вывести ее из себя, хотя и знали, что она моя мама. Да и вообще большого желания учиться у нас не было, мы уже успели забыть все, что учили по истории.

Но постепенно в классе наступила тишина. Никогда я не видела ее такой симпатичной, уверенной в себе, запросто владеет классом. Выдает анекдоты, вовсе не смешные, на мой взгляд, но весь класс покатывается со смеху. Она знала некоторых девочек и, спрашивая их, обращалась к ним по имени. Особенно наладилась у нее связь с Оснат, которая почему-то вся воодушевилась. Как будто больше всего на свете ее интересует возникновение сионизма. То и дело тянет руку и умоляюще шепчет: «Учительница, учительница». И мама все время давала ей высказаться. Даже Тали немного оживилась.