Любовник - Авраам Иехошуа

Таксистов это забавляет, сначала они удивляются, что девчонка так вот едет одна на прогулку, но потом безропотно возят меня по городу. Как-то один спросил, прежде чем я села, есть ли у меня вообще деньги, тогда я показала ему бумажку в сто лир и сказала:

– Но я не поеду с вами, потому что вы не поверили мне, – и пошла искать другое такси.

Я всегда сажусь на заднее сиденье, с правой стороны, записываю в записную книжечку имя шофера и номер такси на случай, если вдруг ко мне начнут приставать или еще что, держусь за петлю и раскатываю по городу, пока счетчик не покажет двадцать или двадцать пять лир. Иногда спускаюсь к порту, поброжу немного около ворот, посмотрю на корабли, куплю себе фисташек или швейцарский шоколад, быстро съедаю и возвращаюсь на автобусе домой.

Однажды меня чуть не обнаружила мама. Такси остановилось у светофора на расстоянии полуметра от маминого «фиата», я быстро пригнулась. Она сидела за рулем, глаза прикованы к светофору, словно это флаг, вся в напряжении. Я внимательно присмотрелась к ней. Лицо твердое, задумалась о чем-то, на секунду закрыла глаза, но, только зажегся желтый свет, сразу же ринулась вперед, самая первая, и исчезла среди других машин, словно опаздывает куда-то.

А дни становятся все длиннее, ночи бесконечней. В школе дела идут плохо. С той самой истории с сосунком я как бы вишу в воздухе, все время обсуждают мою судьбу, хотят исключить из школы. Учителя оставили меня в покое, не пристают ко мне, не спрашивают даже по тем предметам, по которым я делаю уроки, словно я не существую.

И я тоже рву все связи. Выхожу в три часа дня, сажусь в такси и еду в Нижний город. Я уже не ищу горы и не любуюсь красивым видом, а еду туда, где много народу, чтобы затеряться в толпе, среди потных и шумных людей, захожу в магазины посмотреть одежду или посуду, прицениться к овощам или фруктам. Меня все время толкают, общий поток куда-то несет меня, меня тошнит от всего этого, но я все слоняюсь. И вдруг кто-то слегка дотрагивается до меня и тихо говорит:

– Дафи…

Это Наим, его я не забыла.

Наим

Ну что ж, забыли меня. Уже шесть недель, как мы перестали буксировать машины и он забыл меня здесь. Две недели назад я пошел к нему в гараж, чтобы выяснить, что со мной будет. Зайти внутрь не решился, не хотелось, чтобы рабочие-арабы увидели меня и начали расспрашивать. Я ждал на улице, сидя на камне, пока он не появился. Он тут же остановил машину.

– Что-то случилось, Наим?

– Нет… я только хотел узнать, сколько еще времени мне у нее жить, у этой старухи…

Он растерялся (сразу заметно), обнял меня за плечи, ходит со мной вокруг машины и объясняет, как важно, чтобы я остался с ней, и что это будет мне засчитываться как работа в гараже. Чем плохо мне там? Если у меня не хватает денег, он даст, и он вытаскивает из своего бумажника двести лир и дает мне. Это для него самое легкое дело – всучить деньги, лишь бы я не начал задавать неприятные для него вопросы. Обнимает меня, говорит:

– Не волнуйся, я позвоню тебе, еще наладим связь. Я не забыл тебя, – и влезает в машину.

Что я мог сказать ему?

– Как поживает Дафи?.. – выпалил я, пока он не уехал.

– Хорошо… хорошо… она тоже не забывает тебя.

Он улыбается и уезжает.

С тех пор много дней прошло, и он не позвонил, никак не дал о себе знать. Забыл.

А зима совсем кончилась, и я все время шатаюсь по улицам. Фильмы мне уже надоели. Гуляю по городу, поднимаюсь в центр Кармеля, в самое сердце еврейского района, много хожу пешком. Один раз даже добрался до университета, но не пошел в канцелярию, не зашел, а заглянул в одну из аудиторий и послушал, как какой-то молодой парень с горячностью говорил о поведении мышей. Проходя мимо досок с объявлениями, я останавливался, интересовался, где какие лекции читают. Однажды забрел даже на вечер стихов в подвал районного Дома культуры. Народу было немного. Трое пожилых мужчин, несколько старух и я. Мы сидели в полутемной комнате и слушали в тишине, как двое парней в потрепанной одежде читают нерифмованные стихи о смерти и о своих страданиях. И после каждого стихотворения объясняют, что они имели в виду. Эти двое заворожили меня, и, когда они закончили, я пошел за ними в кафе и сел поблизости. Я слышал, как они жалуются организатору вечера, что публика состояла из стариков, говорят и шарят вокруг голодными глазами.

Я обратил внимание – меня уже никто не принимает за араба. Во всяком случае, евреи. Только у арабов еще возникает сомнение. Может быть, во мне изменилось что-то? Может быть, я уже не совсем я?

Изредка я езжу в деревню, повидать отца с матерью. Привожу им подарки. Один раз – зонтик, другой – две пижамы, которые я купил на распродаже в том же магазине в Нижнем городе, где когда-то купил себе. Они очень радовались и мне, и подаркам и даже в честь меня пригласили родню посмотреть на меня. «Он крупный автомеханик», – говорит папа всем. А мне стыдно признаться, что уже больше месяца мои руки не касались мотора и я только ухаживаю за старухой еврейкой, меняю масло и отлаживаю тормоза.

Своих блужданий по городу я не прекращаю, иногда встаю в шесть утра и выхожу на улицу, иногда нежусь в кровати до двенадцати. Стал заходить в кафе, заказываю себе пиво, закуриваю сигарету, слушаю, о чем говорят вокруг, и все больше взрослею.

Иногда я чувствую себя настолько взрослым, что по ошибке могу зайти поздно ночью в сомнительный бар, сажусь рядом с накрашенной женщиной и вежливо улыбаюсь ей, пока официант с ублюдочным лицом не выгонит меня:

– Ну-ка, дуй отсюда, мальчишка, можешь привести сюда свою сестру или мать, если она еще в пригодном состоянии.

Вот подонки…

Есть люди, которые меня притягивают. Арабы с территорий, настоящие палестинцы, отупевшие рабочие, которые бродят по городу какие-то затюканные. Ничего не понимают и не ориентируются. И я помогаю им. Показываю дорогу, перевожу на другую сторону, и они очень удивляются, узнав, что я тоже араб. Они рассказывают мне по пути, переходя улицу или садясь в автобус, о своих делах, о том, как все дорого, говорят что-нибудь о великой палестинской проблеме. Иногда какая-нибудь девушка улыбнется мне, что-нибудь скажет, а я думаю – пришло время влюбиться в кого-нибудь другого, внимательно смотрю вокруг – ищу.

Старуха становится все тише. Распространяет вокруг себя запах смерти. Целыми днями сидит в кресле не двигаясь, все больше и больше нуждается во мне. Я спросил ее:

– Что, у тебя нет никаких друзей или родственников?

Но она ничего не ответила. Наверно, вот-вот умрет. Мне надо бежать отсюда, а то скажут, что я виноват в ее смерти. Я все время хочу позвонить Адаму, но в последний момент не решаюсь.