Центр - Александр Морозов

Ценность Вселенной — в ее многообразии, и что уж так радоваться сдуру, если оказываешься права, что ее многообразие вовсе не так уж беспредельно, как этого некоторым хотелось бы. Не каждому на сцене танцевать, и если даже прочно знаешь, что твое место — в партере, то что же, только из-за этого кричать дурным голосом, что балет — пережитки невесомости в сознании людей?

А вторым фонарем, второй подсветкой почти прозрачной ее грусти служило то, что она, хороший в принципе-то человек, не может объяснить этого ясно и быстро своему мужу. Главное — быстро. Пока звонок не смолк.

Они чуть ли не столкнулись в дверях, два лучших друга, идущих на противоходе, каждый к тому, что другой считал для себя отработанным номером. Карданов пришел к людям, в данном случае к чете Гончаровых, а Гончаров уходил в пространство, потому что идти к Людмиле Рихардовне примерно это и означало. Он только успел пробурчать что-то на ходу, что-то озабоченно-пошловатое, вроде: «Вы тут не скучайте, а я мигом, в мент-момент», и был таков.

И, как говорилось в старых добрых романах, они остались наедине. Гончарова и Карданов. Виктор, правда, совершенно не представлял, что ему изображать: то ли мелкий подхалимаж перед будущим непосредственным начальником, то ли смущение невольного победителя перед будущим непосредственным подчиненным. И тогда он решил вести себя естественно, то есть улыбнулся, и Катя сразу поняла, что уж ему-то не надо объяснять, что она хороший в принципе-то человек. И упрекать ее никто, кажется, ни в чем не собирался. Никого не было в ее квартире, кроме Карданова, а ему, как известно, это и в голову-то никогда не могло прийти. Упрекать? Других?

XXXV

Юра пришел в квартиру, которую он не собирался больше навещать, и его встретили те же (Люда, Додик, Барсова) и другие. Других было много, они появлялись и исчезали, некоторые присаживались к столу посередине большой комнаты, за которым сидел и он, опрокидывали рюмаху-другую, подмигивали, крякали, а то и хлопали его по плечу — озабоченные, удовлетворенные, спешащие. Сначала Юра еще пытался определить, кто же из них входит в число тех людей, с которыми ему, как сказала по телефону Люда, необходимо повидаться, но потом понял, что в это число входят они все. Ему надо было повидаться с людьми, в этом Людмила была права, и такая возможность была ему предоставлена. Сама Людмила то появлялась в большой комнате, подходила к столу, говорила что-то односложное Юре или только что подсевшему гостю, подходила к буфету, что-то вынимала из него и снова удалялась в «детскую» или на кухню. Время уже было позднее, но интенсивность равномерной суеты не слабела, а оставалась именно равномерной, что Гончаров, технарь по образованию, не преминул окрестить «стационарным потоком жидкости». По телефону ему сказали, что это для него важно, но Юра понимал, что для осознания того, что же именно тут важного, надо и самому стать стационарным. То есть наполнять и осушать свою рюмку не чаще и не реже некоторого определенного темпа, удобного для организма.

В этот вечер в этой квартире — как, впрочем, весьма вероятно, и в другие вечера, — занимались интеллектуальным балдением. То есть доводили интеллект до полного обалдения, до массового, дружного атрофирования некоторых самых элементарных критических способностей. О чем говорили? Полный бред, наподобие того, что нес в прошлый раз Додик о необходимости натаскивания юного будущего директора вагона-ресторана в тонкостях дифференциального и интегрального исчислений. Происходил быстрый-быстрый гон интеллекта по полям отчаянной суеты, по оврагам бестолковых, квазитысячных проблем, по чащобам, через которые можно продираться только с помощью ловкости рук. Пестрое, жалкое, завораживающее действо. Словом, жизнь била ключом. И даже монтировкой.

Юра пощупал череп — голова вроде бы еще цела — и в очередной раз невесело задумался, чего он здесь забыл, в то время как жена, наверное, объясняет Витьке то, что объяснить невозможно. А именно, почему ее муж все еще не член коллегии хоть какого-нибудь министерства, почему все мужики суть явление для биосферы планеты Земля нехарактерное и почему она совершенно во всем этом не виновата.

Люда наконец задержалась около него, сама даже наполнила его рюмку и отрывисто сказала:

— Я тебе сказала, что помогу, значит, все. Ты только слушай.

А он и слушал. Он уже стал вполне стационарным и хорошо уже слышал гул, на фоне которого его легко могли убедить в чем угодно.

Людочка опять то появлялась, то исчезала, но ему это было уже все равно, он уже ко всему приноровился и не воспринимал перерывов в ее речах. Его охмуряли, но он уже решил, что так тому и быть, тем более когда Люда сказала, что «уже занималась его делами» и даже «вышла на небезызвестную тебе Ольгу Свентицкую», которая производит очень-очень хорошее впечатление. На самого Юру Свентицкая тоже произвела хорошее впечатление, поэтому он и решил, что даже если его и охмуряют, то делают это грамотно, и… так тому и быть. И поэтому-то он, как бычок под обух, поднялся и пошел к телефонному аппарату после того, как Люда нашептала ему, что это ничего, что жена сейчас одна с Кардановым, это даже хорошо и может оказаться полезным.

— Ты же его знаешь, — нашептывала она баском. — Для него существуют табу. Так что там ничего такого быть не может. Но ухажнуть — это даже не вредно. Она же почувствует себя обязанной, понимаешь? Чем-то человеку ведь надо ответить на доброе отношение. Она же должна понимать.

У слушавшего ее Гончарова возникали, конечно же, неслабые ощущения, что он сходит с ума, постепенно и весело, но, с другой стороны… Все эти ее речи были даже и логичны, ложились на фон, выморачивали… Это была фирменная логика стационарного интеллектуального балдения. Он набрал свой номер и сказал Кате, что он неподалеку, но до дома дойдет не скоро, и чтобы она без него отметила с Витькой отбытие того в командировку, но чемодан Витьке не собирала, потому что у него есть мать, которая о нем заботится и не позволит, чтобы в это вмешивалась другая женщина, даже если это жена друга, которая не позволит себе ничего лишнего. А он, ее муж, никогда ее ни в чем не обманывал, поэтому не обманывает и сейчас, то есть до дома ему так просто не дойти, потому что он находится в параллельном переулке, а параллели, как известно, не пересекаются.

Он хотел еще ее заверить, что и насчет параллелей он ее не обманывает, и если уж на то пошло, она может уточнить это у Эвклида или у того же Карданова, но Катя уже повесила трубку.

Гончаров вернулся к столу, и Люда сразу же, как будто никакого телефонного разговора и не было, начала ему дальше нашептывать, что, конечно, его Катаринхен — баба мировая и, может, лучше, чем кто другой, но все-таки она, Люда, совершенно не понимает, почему Юра тогда, сразу после десятого, не женился на Танечке Грановской.

— Потому что мне никогда не стать нобелевским лауреатом по физике, ты же знаешь, — ответил он как попроще, а сам снова подошел к телефону и позвонил к себе домой, и Катя хотела сразу же повесить трубку, но он попросил позвать Витю, и она позвала, а он только сказал: «Ты помнишь Танечку Грановскую?» — и сам нажал на рычаг.

А потом снова вернулся к Люде, и теперь, что бы она ему ни говорила, он уже чувствовал себя удовлетворенным. Он хорошо знал, что Витька «не ходит по людям», не умеет пользоваться другими, даже если это приводит других в бешенство, короче, что он не умеет становиться стационарным, а значит, у него нет Людочкиного телефона, когда-то имел, но с того времени шестьсот записных книжек потерял или исписал вдрызг, значит, сейчас не имеет, значит, не сможет позвонить ему сюда и ответить. И вот поэтому Юра и чувствовал себя удовлетворенным. Он твердо знал правила этой игры: вопросы задаются только тогда, когда невозможно получить на них ответ. Карданов не ответит. Он тоже играет по правилам.

Пришла новая ватага и принесла с собой почему-то два портфеля фирменных пузырьков с тоником. Имелся тоник, но не было джина, и отчаяние компании, казалось, уже готово было перейти в полнейшую безысходность, но тут пришел Додик (в третий, что ли, раз он уже приходил) и принес две бутылки джина, два стеклянных симпатичных параллелепипеда. Сразу же все повеселели и обсели стол, возбужденно и враз заговорили, как будто вот только что была решена сложная техническая проблема.

Стали пить джин с тоником, а Юра уже решил времени даром не терять и произвести кое-какие изыскания. Он начал пить один тоник, чтобы получше определить, что это за штука.

— А я пью тоник без джина, — с готовностью объяснил он квадратному мужичку с бородой типа «смерть парикмахеру».

Но квадратный спокойно ему объяснил, что он, Юра, пьет джин без тоника. Юра поник, вынужден был признать, что запорол эксперимент, и начал пить без джина и без тоника. Женщина, соседка квадратного по столу, одна только могла оценить эту его способность и сказала Людмиле Рихардовне: