Центр - Александр Морозов

— Вы напишете. Вы сможете, — заверил Витю Кюрленис и направился к телефонному аппарату, стоявшему на столике, у которого час назад сидели три женщины из оргкомитета.

В отличие от профессора Кюрлениса корреспондент московского журнала Карданов очень хотел спать. Он чувствовал себя настолько вымотанным, что это даже как-то взбадривало, придавало его состоянию некий научно-популярный интерес, какие-то заголовки мелькала в уме, типа «Пределы возможности человеческого организма», какой-то первичный озноб пробегал, первичный — по отношению к возможности дальнейшего его анализа. То есть, анализу не поддающийся. Карданов знал, что в таком взвешенном, смешанном состоянии, смеси полнейшей вымотанности (автобус и частично поезд) и освеженности (ночной Ивано-Франковск и частично Кюрленис) ему иногда удается отлично поработать.

Так и на этот раз он сел к столу и начал двигать рукой по бумаге, предварительно зажав большим и указательным пальцами авторучку за тридцать пять копеек. Бесшумно она двигалась, но скрипела и не рвала бумагу, мягкий шарик, как колобок, знай себе катился да легко перепрыгивал между словами, как невесомая птичка-невеличка, подскакивающая на сверхневесомых своих лапках. Так катался он мало не два часа и накатал-таки, к полнейшему удовлетворению Вити Карданова, первую часть того материала, который и поручил ему изготовить Ростовцев. Первую, то есть собственно деловую часть, где излагалась программа работ будущего информационного центра, перечислялось материальное обеспечение, оргтехника, необходимая для развертывания этих работ, расстановка людей, с примерным указанием должностей и желаемой квалификации, с не примерным, а довольно-таки точным выведением баланса между тем, чего и сколько нужно во все это дело вложить, и что, какие информационные услуги удастся получить на выходе.

Хорошо он поработал. Этак бездумно. Отмобилизованно. В самую точку попал, значит, со своим состоянием.

Перечесть материал — занятие приятное, даже при закрывающихся глазах, если материал удался, — и на боковую.

…Ты помнишь Танечку Грановскую? Ты помнишь ночной Ивано-Франковск? Профессора Кюрлениса ты помнишь? Он спит в соседнем номере, не так ли? И три дня, три разговора с ним — ты помнишь? Конечно, помню, только не сегодня. Еще их не было, поэтому спросите об этом как-нибудь потом. Профессор Калниньш — это другой вопрос. Криминалистика и палеоантропология — только они с помощью еще десяти серьезных дисциплин могут разрешить проблему идентификации личности. На практике речь идет чаще всего об идентификации трупа. Кем был он, и сколько было ему лет? Какой национальности, и даже… мужчина это или женщина? Конечно, если бы при нем и паспорт… А если нет не только документов, но и лица, и прочих мышц? Один скелет… А паспорта даются по достижении шестнадцати лет. У него уже был паспорт, когда случилось нечто, когда произошли события, после которых он забыл Танечку Грановскую. И даже, как зовут ее мать, тоже забыл. Фамилия у нее была — Грановская. Вероятно, по мужу, он не уточнял. А звать…

XXXVII

Стояло лето, и бестолковые ребята, вырвавшиеся на свободу, не знали толком, что с ним делать. То ли угробить на подготовку к вступительным экзаменам в вуз, то ли угрохать на любовь, которую ведь полагалось им крутить, как это следовало согласно стихам и прозе журнала «Юность», телеспектаклям и перешептывающейся озабоченности учителей и родителей. Приходилось соответствовать, обнимать девчонок совсем не тех, а других, которых провожали после танцев, а с теми изредка перезванивались, в основном в разведочных целях, кто, да что, да куда думает сдавать, в основном чтобы услышать голос, потому что в разведочных целях достаточно было позвонить или зайти к Людочке — она знала про всех, приходилось листать учебники и не решаться, а когда кто-то решался и, отдав документы, сообщал об этом другим, то это только добавляло нервозности, другие быстро прикидывали: «Ну все, один только я не могу, подам документы, опозорюсь, нет, лучше делать вид, что наплевать и успеется».

Произошло событие первостепенной важности: Грановская пригласила его к себе на дачу, не понимая, что это могло означать, и все-таки понимая, в этом возрасте они так глупы, что с отчаяния — не ждать же сколько-то там лет, пока поумнеют, — делают решительные шаги. Теперь она ходила не в школьной форме, лето стояло жаркое, и когда он ее встретил, на ней был сарафан или тонкое открытое летнее платье — в общем, что-то легкое и прелестное на бретельках, — и плечи и спина, лопатки — еще не загорелые, а только чуть-чуть тронутые, припеченные всего только несколькими пучками солнечных лучей. Их возраст — не Виктора и Грановской, а лучей — составлял всего каких-то восемь с половиной минут, сколько нужно свету, чтобы долететь от Солнца до Земли, они не успевали опомниться, не успевали возмужать в суровой, стремительной жизни в холоде мирового пространства, как их уже ждала сладкая смерть на плечике Танечки Грановской, смерть в нежестком, почти безразличном прикосновении-поцелуе. Вите такого прикосновения было не дано, он тоже, правда, разбежался, но, не умея умереть, мямлил что-то, что вот-де Юрка Гончар нанес, мол, удар в спину, встретившись с ним в столовой на Маяковской, тот взял себе сразу два бифштекса — ты же знаешь, как он рубает — и вот, доканчивая второй, перед компотом, чуть ли не с полным ртом, спокойненько объявил, что он уже подал документы и уезжает к себе на дачу готовиться к экзаменам. Танечка сказала: «А у нас дачи почти рядом, моя ближе к станции, около пруда, сразу, как через мостик перейдешь, она такая, ее сразу заметишь, на втором этаже круглое стекло». Витя знал, что у Гончарова и Грановской дачи рядом, но она не для этого начала говорить. Она говорила-говорила, объясняла-объясняла, а потом на двести или на все триста процентов мимоходом, скороговоркой, с только жарким летом объяснимой небрежностью добавила (и ручкой, ручкой своей прикоснулась к его плечу): «Ну и пускай он подал. Он всегда такой. Я с завтрашнего дня тоже на даче. Вить, приезжай к нам, а? Мама специально отпуск подгадала, будет жить на даче и нам готовить. Витенька, ну приезжай. Мы за неделю с тобой все повторим. Ты приезжай. Отпросись дома — и к нам. Ты тоже ведь на гуманитарный?»

Из всего, что с ним в эти минуты происходило, ошалел он, собственно, от двух вещей: от того, что ее мама будет «нам» готовить, и от ручки, руки, пальчиков, слегка упиравшихся в его плечо.

Все стены громадного холла перед конференц-залом были обкноплены машинописными листками с тезисами выступлений, многие заголовки да и сами тезисы звучали сенсационно: «Генетический код как грамматическое предложение», «Годовые кольца деревьев и волосы Наполеона», «Стресс как перманентный эквивалент мутаций». Кроме конференц-зала, доклады читались и в отдельных кабинетах; в первую половину дня, до обеда, конференция работала, разбившись по секциям, а после обеда планировалось общее пленарное заседание, крупный доклад (регламент — до часа), и его обсуждение. Карданов уже имел все эти отпечатанные тексты у себя, поэтому в первую половину дня он мог или посидеть на одной из секции, или даже не сидеть нигде, а ходить между комнатами, там послушать пять минут, там — десять, важно было пропитаться общей атмосферой, поговорить с тем и другим из авторов тех сообщений, которые ему самому после предварительного прочтения тезисов показались наиболее интересными.

Во время обеда (все участники конференции — в одном зале, специально для этого накрытом) он примостился в одиночестве за столиком, стоящим на отшибе, как вдруг услышал голос, раздававшийся из-за двух необъятных спин на торце длинного стола:

— Представляете, плывет по реке голова. Натурально, нет туловища, нет и документов. По весне дело было. Доставили ее к нам. Черепные швы разошлись. Словом…

— Внешняя среда поработала? — Второй голос, с академическим спокойствием обвинивший внешнюю среду в неаккуратном обращении с таинственной головой, принадлежал профессору Кюрленису, а первый — сделал несложные умозаключения Карданов — профессору Калниньшу, специалисту по комплексной проблеме, имеющей научное, государственное и в некотором смысле философское значение, проблеме идентификации личности. Профессор Кюрленис, обладавший, по-видимому, повышенной восприимчивостью к воздействиям внешней среды, обернулся и громогласно приветствовал Карданова:

— О, Виктор! Почему один? Пресса должна знать своих героев. Подсаживайтесь к нам, у нас тут свободные места.

Виктор был не против, умение налаживать неформальное общение входило в набор профессиональных качеств журналиста, тем более что в данном случае налаживать ничего и не приходилось, все уже было налажено и без него, и два мощных мужа науки из Прибалтики выглядели столь колоритно, что просто загляденье. Судя по развитым бицепсам и дельтовидным мышцам, по загорелым рукам и лицам, этих двух вполне можно было представить не только за кафедрой, но и под парусом, участвующими в гонке судов класса «Финн» или «Звездный».