Дети и тексты. Очерки преподавания литературы и русского языка - Надежда Ароновна Шапиро
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«До Булгакова русская литература как‑то обходила Киев – разве что Куприн, да и то очень уж довоенный. А тут все близко, рядом – знакомые улицы, перекрестки. Святой Владимир на Владимирской горке с сияющим белым крестом в руках (увы, этого сияния я уже не помню), который был “виден далеко, и часто летом, в черной мгле, в путаных заводях и изгибах старика-реки, из ивняка, лодки видели его и находили по его свету водяной путь на Город, к его пристаням”»[340], – писал киевлянин Виктор Некрасов, известный писатель, автор романа «В окопах Сталинграда». Именно В. Некрасов в очерке «Дом Турбиных», напечатанном в «Новом мире» в 1967 г., почти сразу после того, как проза М. Булгакова пришла наконец к читателям, рассказал о доме, где жил писатель и где он поселил семью Турбиных. Остановимся у дома № 13 по Андреевскому (в романе – Алексеевскому) спуску «постройки изумительной (на улицу квартира Турбиных была во втором этаже, а маленький, покатый, уютный дворик – в первом)»[341], чтобы вспомнить, какие события, описанные в романе, происходили здесь. А потом пойдем вверх по Андреевскому спуску вместе с Алексеем Турбиным, который спешит к месту сбора бойцов мортирного дивизиона. Свернув на Владимирскую улицу, вспомним, что здесь Турбину встретилась похоронная процессия: над толпой плыли гробы – «Прапорщик Коровин», «Прапорщик Гердт» – «мужики с петлюровцами начисто всех порезали»[342].
На Софийской площади прочитаем: «То не серая туча со змеиным брюхом разливается по городу, то не бурые, мутные реки текут по старым улицам – то сила Петлюры несметная на площадь старой Софии идет на парад…»[343]; дойдя по Владимирской до Малоподвальной (в романе – Малопровальной), представим себе, как бежит круто вниз Алексей Турбин от петлюровцев, поднимавшихся по Прорезной и легко опознавших в нем офицера: погоны он по приказу Малышева сорвал, а кокарду на фуражке оставил. Там, на Малоподвальной, крикнет ему загадочная женщина Юлия Рейсс: «Офицер! Сюда!» – и спасет. На этой же улице встретит потом Алексей Николку, который «почему‑то смутился, как будто его поймали с поличным: “А я, Алеша, к Най-Турсам ходил…”»[344].
Дойдя до Оперного театра, на Театральной улице (улице Лысенко) разыщем «длинный и бесконечно высокий желтый ящик дома, приютившего мадам Анжу»[345] – его двор и сейчас тянется «вплоть до низкой стенки, отделявшей соседнее владение управления железных дорог»[346]. Здесь Булгаков разместил модный магазин, в помещение которого пришел Алексей с друзьями записываться в дивизион, куда прибежит он, обнаружив, что на плацу Александровской гимназии стоят пушки без замков, и застанет полковника Малышева, со сбритыми усами, жгущего бумаги; тот скажет Алексею, что все кончено и надо бежать. Подойдем к описанному в романе Педагогическому музею, прочитаем, как «громадные стекла двери дрожали поминутно, двери стонали, и в круглое белое здание музея, на фронтоне которого красовалась золотая надпись: “На благое просвещение русского народа”, вбегали вооруженные, смятые и встревоженные юнкера»[347]. Рядом – «боковые разломанные ворота, ведущие на плац Александровской гимназии»[348]. «Стовосьмидесятиоконным, четырехэтажным громадным покоем окаймляла плац родная Турбину гимназия»[349] – родная и писателю Михаилу Булгакову, окончившему ее, и многим другим известным людям, например Константину Паустовскому, оставившему о ней и о ее учениках интересные воспоминания в «Книге о жизни». Вход в нее (теперь это здание принадлежит университету) за углом, на бульваре Шевченко (бывшем Бибиковском). Если повезет и удастся войти внутрь, можно там прочитать, как на лестнице, «поднимая аргамака на дыбы, сияя улыбкой, в треуголке, заломленной с поля, с белым султаном, лысоватый и сверкающий Александр вылетал перед артиллеристами»[350], как преобразился «необъятный двусветный актовый зал»[351] (в действительности довольно скромных размеров), где, «как на Бородинском поле, стали сотни ружей в козлах»[352].
Есть в Киеве и другие места, упомянутые или описанные в романе, например бывшее здание цирка недалеко от Крещатика: «В апреле восемнадцатого, на пасхе, в цирке весело гудели матовые электрические шары и было черно до купола народом. Тальберг стоял на арене веселой, боевой колонной и вел счет рук… выбирали “гетьмана всея Украины”»[353].
В подвале отеля «Континенталь» (на нынешней улице Городецкого) помещалось литературное кафе «ХЛАМ» (художники, литераторы, актеры, музыканты), упомянутое в романе как «клуб “Прах” (поэты – режиссеры – артисты – художники) на Николаевской улице». (Кстати, именно здесь, по воспоминаниям Н.Я. Мандельштам, она в 1919 г. впервые встретилась со своим будущим мужем – поэтом О. Мандельштамом.)
И, конечно, нельзя не посмотреть на Днепр с Владимирской горки и не прочитать: «Как многоярусные соты, дымился, и шумел, и жил Город. Прекрасный в морозе и тумане на горах, над Днепром. <…> Сады красовались на прекрасных горах, нависших над Днепром, и, уступами поднимаясь, расширяясь, порою пестря миллионами солнечных пятен, порою в нежных сумерках, царствовал вечный Царский сад. <…> Играл светом и переливался, светился, и танцевал, и мерцал Город по ночам до самого утра…»
Севастополь
Очень литературной может стать поездка в Севастополь.
Во-первых, Крым вообще с конца XVIII в., когда полуостров был присоединен к России, становится важной темой для многих русских поэтов, начиная с С. Боброва, который служил в походной канцелярии адмирала Мордвинова, вместе с ним объехал Крым и написал поэму «Таврида, или Мой летний день в Таврическом Херсонесе» (1798):
Художник, – рудослов, – певец,Мудрец, списатель, – фармацевтик, —Друид, – пустынник и любовник, —Пастух, – философ, – самодержец, —Несчастный и счастливый смертный, —Все здесь найдут изящну область[354].Стихи К. Батюшкова и А. Пушкина о «брегах Тавриды»[355], «земли полуденной»[356] «волшебных краях»[357], воспринимаемых как земной рай, стоит читать вне зависимости от того, где именно и о каких конкретных местах они написаны.
Во-вторых, серьезный отклик в литературе вызвала Крымская война и в особенности героическая оборона Севастополя в 1854–1855 гг. Как остро переживали эти события русские поэты, можно понять, прочитав стихотворение Ф. Тютчева «Вот от моря и до моря…», заканчивающееся словами: «Уж не кровь ли ворон чует // Севастопольских вестей?» (написано 13 августа 1855 г., за две недели до сдачи Севастополя), или отрывки из некрасовской «Тишины»: «Свершилось! Рухнула твердыня, // Войска ушли… кругом пустыня, // Могилы…»[358].
Но, конечно, в центре
