Чужого поля ягодка - Карри

…Яхи ощутил присутствие живого… Странно, во время Дождя неоткочевавшие большие звери спят в своих логовах… Нет, это не зверь! Яхи подошёл ближе и теперь определённо чувствовал живого. Уж не изгнанник ли умирает поблизости? Никто не осудит Яхи, если он подойдёт и побудет рядом. Яхи окликнул — никто ему не ответил. Может быть, уже поздно?

Да это же не ман! Голос совсем другой! Яхи застыл на месте, прислушался. Другой был недалеко. Яхи пошёл на голос, выведший его на прибрежный песок. Где-то здесь…

Яхи напряг все три лицевых глаза и даже затылочный, и, наконец, сквозь сетку дождя различил в полумраке на тусклом сером зеркале воды тёмное пятно.

Шагах в пяти от линии берега. Не шевелится, но живое. Яхи осторожно вошёл в воду, приблизился, замер и вслушался в слабый лепет, исходящий от неизвестного. Лепет не содержал угрозы или опасности, зато слабо взывал о помощи.

Яхи подошёл вплотную, наклонился и остолбенел: существо было человеком, девушкой! Едва живой, но настоящей — то ли горожанкой, то ли дикаркой — неважно! Яхи поднял её из воды, перенёс на песок, склонился, прикрывая от дождя, и внимательно исследовал.

Он нашёл, что её тело побито, в лёгких немного воды, в желудке, напротив — воды полно, что девушка крайне утомлена, но, в общем, цела и почти здорова. Более тщательно он осмотрит её потом, а сейчас он только вытряхнул из неё воду и постарался согреть. Она не приходила в себя, и он не стал более медлить — перекинул лёгкое тело через плечо и поспешил домой.

…Внутрь неё вливалось что-то горячее. Возражать она не могла и глотала вонючую солоноватую жидкость, пока вливали. Но вот сосуд от её губ отняли, голову опустили на изголовье — Миль обвела взглядом тёплый полумрак, и, так ничего и не рассмотрев, уснула.

Проснулась, по ощущениям, нескоро. В тепле, среди незнакомых запахов, под треск горящих дров и шум дождя. Шевельнулась — по всему телу тут же разбежалась боль. Открыла глаза: темнота, высокий каменный свод, слабо освещённый мечущимся отблеском огня, переходит в каменные же стены. Напротив её ложа — большой очаг.

«И где это я?» — помнились только темень, холод и удары, страх и удушье…

С трудом — ой, больно-то как! — выпростала из-под тяжёлой шкуры свои слабые, трясущиеся руки, в неверном свете огня разглядела многочисленные синяки и коросты, покрывавшие уже подживавшие ссадины. Не лучше выглядело и тело — не зря всё так ныло. Но хоть цело всё вроде. Кто-то позаботился о повреждениях, всё смазано и даже местами чем-то залеплено. Можно попробовать сесть… Ой… Голова здорово кружится… И звенит… Значит, вставать пока не следует.

Помещение было большое, но тёмное и основательно прокопчёное, освещалось только очагом, над которым в данный момент висел котелок с весело кипящим, и, судя по густому аппетитному запаху, мясным варевом… От которого желудок немедленно свело, а рот наполнился голодной слюной.

Но лезть в чужой котелок в отсутствие приютивших хозяев было бы невежливо… да и силёнок могло не хватить. Так что — хавчик подождёт. Желудок в недоумении взвыл. А я сказала — подождёшь!

А ещё у огня на палочках висели жалкие тряпочки и лоскуты — всё, что осталось от её одежды, то бишь от шортов, трусов и маечки. Если трусишки и шорты ещё можно было опознать, и даже, может быть, удастся надеть, то судьба майки печальна… Сандалиям, видимо, повезло и того меньше — их поблизости и вовсе не наблюдалось…

Это куда ж её занесло-то? Сквозь тяжесть в голове вроде бы помнилось, как длинной чередой шествовали мимо них с Беном землеройки… потом земля под ногами провалилась… а дальше-то что случилось? Плохое что-то — это определённо. Да не суть! Надо дать знать Бену, что жива, он же, небось, помирает от беспокойства!

…Но связаться с ним не получилось… От слабости или настолько далеко? Или это гроза так мешает? Ну просто хоть плачь…

Миль слезла с лежанки и доплелась до очага — ещё чего, наготой тут сверкать… Кроме лоскутов майки, всё остальное удалось приладить на тело. И лоскуты тоже сгодились — только-только на полосочку наскреблось… а вот завязать эту полоску сзади, на лопатках — никак не удавалось, ободранные, в коростах, руки не соглашались на такие тонкие операции, как вязание узлов, да ещё возле собственных качественно обшарпанных лопаток. Спина в целом тоже не желала, чтобы её тревожили… ну, ладно, обождём чуток, грудь можно прикрыть и так… ладошками… косу на крайний случай расплести… Да, «расплести» — а Гребень остался там, на полочке у постели… Зато браслет вот он, хотя и поцарапан…

Мысли текли по поверхности, все «не о том», лишь бы не думать о реальном положении дел, не впасть в отчаяние. Что она опять сделала не так?! За что её тычут носом в очередное дерьмо?!

Медленно, ведя рукой по каменным стенам, она обошла помещение, но не нашла никакого входа-выхода. Стены, состоявшие из очень точно подогнанных блоков, казались бы монолитными, если бы не эти тоненькие стыки. Бросив бесполезные поиски, угрелась у огня, и задремала, не переставая звать Бена даже в полусне… И проснулась, почуяв чужое присутствие. Очаг догорел, угли под котелком едва тлели и не давали света… А где-то там, в дальнем, самом тёмном углу, стоял кто-то огромный, чёрный, и смотрел на неё пылающими красными глазами.

Может быть, ей показалось, что он так огромен и чёрен… Но нерассуждающий детский страх, о котором она давно забыла, осыпая ознобом по самую макушку, выполз из темноты и стиснул душу мохнатой лапой, затмив всякий разум, заставив зажмуриться и отползать… пока было, куда… тоненько подвывая от ужаса и ничего не соображая… А когда кто-то коснулся её вскинутых рук, она замолчала и отключилась.

Яхи был огорчён. Она испугалась его так же, как и все другие женщины. Плохо, что она совсем молоденькая, почти ребёнок, и увидела его впервые в темноте, а темноты все дети боятся … Она так испугалась, что совсем не слышала его — а ведь он посылал ей только приветствие и миролюбие.

Он убрал похлёбку с углей и подбросил дров, чтобы осветить дом. Укутал девушку мягкой шкурой, устроил у огня и постарался привести в сознание, а когда она приоткрыла глаза, он тут же положил на них свою ладонь — не надо ей ещё раз его пугаться, к добру это не приведёт. Пусть сперва почувствует, что ей не причинят зла, пусть поймёт это без помощи зрения.

…Пахло чем-то резким, почти удушливым. Мотнув головой, Миль хотела открыть глаза — но на них легла ладонь. Большая, тёплая. Не смотреть? Ладно. А дальше что?

Дальше её стали гладить мягкой ладонью по голове, по щеке… Вот поправили укрывавшую Миль пушистую шкуру… Это было не страшно. Миль слышала менто — без слов, только эмоции, только образы — грустное и ласковое, оно успокаивало и просило о чём-то.

Она нащупала закрывавшую ей глаза ладонь и удивилась: ну ОЧЕНЬ большая ладонь, широкая, просто огромная… с шестью пальцами… Натуральная лопата. И другие ладони, которые ей было позволено обследовать, оказались столь же велики. Сколько же около неё народу? Менто вроде одно.

…Выше кисти руку покрывала густая шерсть… а уж мышцы под этой шерстью — куда там Бену! Миль пальцами обеих своих рук не смогла обхватить даже запястья… Каких же размеров может быть существо с этакими ручками?! А вот примерно таких, как то… напугавшее…

Страх опять метнулся, перехватывая дыхание…

Гладящие руки замерли, но через секунду вернулись к своему занятию.

Миль собралась с духом и сказала:

«Ладно. Я готова тебя увидеть».

Её как будто услышали: гладящие руки остановились в раздумьи — можно ли этому верить — и ладонь с её лица отстранилась.

Сначала Миль увидела перед собой его руки. Чёрные. На них действительно было по шесть пальцев. И они в самом деле были очень большие. И покрытые чёрной же шерстью. Шерсть, сначала короткая, росла, начиная с тыльной стороны кистей, и чем выше, тем гуще и длинней: на предплечьях, как у домашней кошки… на плечах — уже длинная и шелковистая. А сами плечи непомерно широченные… и голова на этих плечах казалась маленькой… А на голове…

Миль зажмурилась. Посмотрела ещё раз. Да, три глаза, расположенные треугольником. Два на обычных местах, третий — на лбу. Совершенно красные, с чёрным зрачком. Нос, широкий, один, рот тоже. Больше из-за шерсти ничего не разобрать. Что называется, дьявольское лицо… если бы не мягкая грусть в глазах. Во всех трёх… Ой, мама!

Руки!! Эти громадные руки!!! Их четыре… Как минимум… Нет, раз, два… точно — четыре. Вторая пара позади первой. А ног сколько? Нет, ног две. И запашок этот…

Он без одежды. Ну, правильно, с такой-то шерстью — зачем ему одежда… На талии, правда, есть что-то, вроде, пояс. И определённо — это самец… то есть мужчина. Но какой же огромный-то!!! И вовсе не такой страшный, каким показался сперва.

Он — ой, мама, вот это зу-убки-и… — улыбнулся!! Лучше не надо… хотя, в чём дело, раз это человеческое существо… ну, более или менее. Наверное, это и есть мутант, о которых она столь наслышана.