Первая мировая война. Катастрофа 1914 года - Макс Хейстингс

На Восточном фронте здравый смысл должен был бы подсказать ставке – царскому верховному командованию, что ключевым для России противником выступает Германия: если удастся одержать быструю победу над относительно небольшой кайзеровской армией в Восточной Пруссии, она окажет решающее влияние на ход всей войны. Именно этого добивалось французское правительство, уговаривая Россию предпринять такую попытку. Однако генерал Алексей Шпейер, самый уважаемый из российских стратегов, призывал разгромить австрийцев, прежде чем связываться с немцами. Царская ставка, обосновавшаяся в сосновом лесу у железнодорожного узла в Барановичах (Белоруссия), медлила, колебалась, затем совершила ту же ошибку, что и Конрад Гетцендорф. Россия разделила свои войска на две части и попыталась атаковать обоих врагов одновременно. Две трети готовых выступить сил – 1,2 миллиона человек – послали сражаться с австро-венграми в южной Польше, и еще около 600 000 – с немцами в Восточной Пруссии.

Мольтке сильно рисковал, развернув против российских войск лишь блокирующую группу, и теперь предстояло выяснить, насколько этот риск оправдан. Восточные подданные кайзера особенно остро ощущали, что ненавистный и страшный враг уже у порога. Берлинская Neue Preußische Zeitung носила в обиходе прозвище Kreuzzeitung – «газета с крестом» – из-за железного креста в названии. 6 августа 1914 года она заявила, что «крест тевтонских рыцарей Пруссии» вновь поднимается на борьбу с полчищами восточных варваров. В первые недели войны о рыцарях вообще вспоминали часто. Просыпались глубинные страхи перед «русскими ордами», которые двинутся на Берлин, сметая все на своем пути, грабя и убивая.

На исходе лета 1914 года собранная со всех уголков империи Николая II вооруженная мощь матушки-России хлынула в польскую колонию – плацдарм для операций против Германии и Австрии. Царь хотел лично руководить армиями в бою, однако его убедили назначить главнокомандующего. Им стал его дядя, великий князь Николай, которого часто называли «Николай высокий», чтобы не путать с императором. Личный поезд великого князя медленно полз по Витебской дороге к театру военных действий. Пассажирам подавались обеды и ужины из трех блюд, сопровождаемые кларетом и мадерой. Французский военный атташе генерал маркиз де Лагиш досадовал: «Подумать только, 39 лет службы мечтать о такой оказии – и когда час пробил, застрять здесь!»{550}

В одном из случайных разговоров великий князь – заядлый охотник – признался британскому военному атташе генерал-майору Альфреду Ноксу, как ему не терпится попасть в Англию на охоту, едва закончится война. Он не скрывал своей неприязни к немцам, утверждая, что Германскую империю после победы необходимо будет раздробить. Как и всякий августейший военачальник, Николай внушал некоторое уважение, однако он был скорее муштровщиком, чем полководцем. Ему не хватало как авторитета, так и характера, чтобы координировать работу российских генералов в Польше. Когда воскресным утром 16 августа поезд наконец прибыл в Барановичи, легкомыслие все еще било через край. Чиновник Министерства иностранных дел с иронией поинтересовался у Нокса: «Ваши вояки, должно быть, говорят нам спасибо за возможность поразмяться в небольшой безобидной войне?» «Поживем – увидим, насколько она окажется безобидной», – осторожно ответил Нокс{551}.

Поезд за поездом везли в Варшаву и далее личный состав, лошадей и орудия одной из самых экзотических армий в мире. Многие пехотные офицеры имели крестьянское происхождение, тогда как большинство генералов и командиров кавалерии принадлежали к аристократии. Не все российские командиры отличались некомпетентностью, хотя в первые месяцы войны их военный гений являл себя не намного чаще, чем у французских и австрийских полководцев. В те первые месяцы кавалерии на Восточном фронте отводилась гораздо более важная роль, чем на Западном. Особенно экзотическими выглядели в глазах иностранцев колоритные полки донских, туркестанских, уральских казаков – «рыжебородые исполины дикого вида»{552}. Офицеры возили в своих высоких кубанках карты, немало врагов приняли смерть от казачьей пики. Поражало и количество лошадей в российской армии: для одной только операции корпус генерала Новикова развернул 140 эскадронов. О личном же составе корреспондент Алексей Ксюнин писал: «У хат ослепляют яркими бликами желтые и пурпуровые халаты туркменов. В папахах невероятных размеров, черные и косматые, с диким видом, в своих восточных одеяниях, живописные и величественные на конях, они наводили не меньшую панику, чем блиндированные автомобили. Угощаю папиросой, пробую заговорить. Никакого толку, по-русски не понимают. “Спасибо, господин” – и больше ни слова»{553}.

Американский журналист описывал эскадрон кубанских казаков так: «Сотня полудиких гигантов, одетых в старинную форму своего загадочного славянского народа, главное дело которого – воевать и который служил в царской армии с 15 лет и до 60. Высокие меховые шапки, длинные, утянутые в талии черкески малинового, синего или зеленого цвета с косыми полосами газырей на груди, кривые ятаганы с золотой и серебряной чеканкой, кинжалы с необработанными драгоценными камнями на рукояти, сапоги с загнутыми носами. <…> Они напоминали детей-переростков»{554}. Кавалерией 1-й армии командовал старый хан Нахичеванский, который однажды утром рыдал у себя в палатке, измученный геморроем, не дающим ему сесть в седло.

Среди царских офицеров были преданные делу профессионалы, но были и такие, которые обращались с подчиненными как с холопами. Иностранцы поражались, глядя, как командиры, когда полк останавливался на ночлег, отправлялись «по бабам», оставляя вверенных им людей и лошадей устраиваться самим. Бывало, что казаки останавливали бегущую с поля боя пехоту ударами нагайки. Снабжение было налажено кое-как: считалось, что армия должна кормиться с земли, впрочем, у каждого имелись запасы сухарей в вещевых мешках.

Польша играла решающее значение для Российской империи, поскольку оттуда царская армия могла взять врага в «клещи», однако и для нее оставалась опасность угодить под контрудары. Впервые попавшие на польскую землю российские солдаты удивлялись условиям жизни местных крестьян, в домах которых имелись и кружевные занавески, и мягкая мебель. Вперемешку с поляками жили немецкие поселенцы, и в этом многоязычном регионе трудно было угадать, какой язык быстрее поймут местные. Когда российский офицер сперва по-польски, затем по-русски допытывался, есть ли у хуторян что-нибудь на продажу, ответом ему были непонимающие пустые взгляды. Тогда офицер перешел на немецкую речь: «А припасы у вас есть?» – «Нет… Какие припасы…» Старый хуторянин испуганно заерзал на месте. «Так-таки ничего не запасли за все лето?» – не поверил офицер. «Мы все продавали…»{555}

Восточный театр военных действий представлял собой колониальный регион, где под властью крупных держав – России, Австрии, Германии – проживали меньшинства – поляки, боснийцы, чехи, сербы, евреи, чья преданность своим империям находилась под большим вопросом. В результате, когда войска трех империй столкнулись у соответствующих границ, нездоровые подозрения в шпионаже и саботаже расцвели еще более пышным цветом, чем на Западном фронте. Особенно доставалось евреям, которые всегда были «красной тряпкой» для любого великодержавного шовиниста. Когда поезд Белебеевского пехотного полка остановился на два часа на польской станции Тлущ, многие улизнули в город и принялись хватать в еврейских лавках товар без оплаты. В ответ лавочники закрыли окна ставнями, после чего солдаты начали высаживать двери и безнаказанно обчищать торговцев с попустительства офицеров, которые смотрели, никак не препятствуя{556}. Инцидент остался бы незамеченным вовсе, если бы не возмутился случившийся рядом генерал. На следующий день в Люблине было разграблено 20 еврейских лавок. Как писал Джош Самборн, «солдаты знали, что их слову поверят больше, чем слову еврея, и даже убийство ограбленного еврея чаще всего сходило с рук»{557}.

Российский жандарм докладывал начальству телеграммой, что в Вышов «под предлогом покупки лошадей прибыли два немца, которые переночевали в амбаре еврея Гурмана, а потом отправились в Остроленку»{558}. 18 августа в Тарчине неожиданный обстрел российских колонн, проходивших через город, сразу же свалили на евреев, которые якобы «сигнализировали врагу о передвижении наших войск»{559}. Арестовали 14 попавшихся под руку несчастных. Позже их, вопреки обыкновению, выпустили, когда местный начальник полиции заключил, что выстрелы были случайными, однако украденные товары не вернули и не компенсировали. Волну погромов, прокатившуюся в последующие месяцы по еврейским местечкам, устраивали в основном (хоть и не исключительно) казаки. Значительное число евреев бежало в Варшаву, откуда потом их принудительно отправили на восток.