Первая мировая война. Катастрофа 1914 года - Макс Хейстингс

3000 винтовок и восемь пулеметов одного российского полка расстреляли в тот день 800 000 обойм. Артиллерия нанесла противнику внушительный урон: российские артиллеристы продемонстрировали высокое мастерство, которое они еще подтвердят в будущих сражениях. Из немецкого строя были выбиты тысячи – каждый четвертый, и многие уцелевшие бежали в панике, не останавливаясь несколько часов. Лейтенант гренадеров, пытаясь подбодрить своих солдат, выкрикнул в запале, что русские – мазилы, и тут же упал, сраженный пулей. Тысячи раненых лежали неперевязанные. Кавалерию Макензена отрезали от пехоты, и воссоединиться с остальными ей удалось лишь несколько дней спустя, измотанной и выбившейся из сил. К ночи поле боя у Гумбиннена было усеяно телами погибших и раненых обеих воюющих сторон. Когда их наконец начали доставлять в полевые госпитали, один российский офицер увидел распростертого на носилках немецкого рядового с сигарой в зубах. И хотя сигара была не из дорогих кубинских, гусар поразился уровню жизни в стране противника – обычный пехотинец пользовался роскошью, о которой в российской армии и мечтать не могли.

Прусские формирования сильно разметало{574}. Собрать их офицерам удалось с большим трудом лишь к утру. На следующий день немецкое верховное командование испытало череду резких перепадов настроения. Одни высшие офицеры считали, что можно, закрепляя успех предыдущего дня на российских флангах, отбросить армию Ренненкампфа, возобновив атаку. Однако Притвиц, потрясенный потерями, и слышать не хотел о таком риске. Мольтке, отправляя его на Восточный фронт, поставил основную задачу – сохранить армию в целости. Поэтому главнокомандующий принял радикальное решение: оторваться от противника и отступить более чем на полторы сотни километров к западу, в сторону Вислы.

Приказ разозлил Макса Гофмана и многих других, не видевших в отступлении никакой необходимости. Кроме того, он вызвал хаос в тылу армии. 22 августа военные власти приказали перевезти весь скот и зерно на запад через Вислу, за пределы досягаемости русских. Беженцы потянулись в том же направлении. Текущий на запад поток людей, скота и продовольствия столкнулся со встречным потоком отправляемых на фронт припасов и войск подкрепления. Население позади немецкого фронта на несколько дней погрузилось в панику. Почти миллион жителей Восточной Пруссии – около четверти населения – бежали из домов в страхе перед наступающими русскими, прихватив лишь то, что могли унести.

Поток беженцев, хлынувший в приграничный город Шнайдемюль, побудил обратиться в бегство на запад его собственных обитателей. Нагруженные домашним скарбом скрипучие телеги, едущие в сторону вокзала, стали привычной картиной. Наслушавшись страшных историй о разрушениях, изнасилованиях и убийствах, впечатлительная экономка семейства Кюр Мари пригрозила уволиться и уехать. Горожане спорили, что делать с мальчиком-беженцем, отставшим от родителей. Рыдала мать, потерявшая детей по дороге с востока. Жена фермера уверяла с тоской, что в ее селении «камня на камне не осталось»: «Все горело… удалось забрать только одежду и немного денег»{575}. В другом пограничном прусском городе Эльбинг отчаявшиеся местные власти повесили на вокзале объявление: «Город переполнен беженцами. Пожалуйста, езжайте дальше»{576}. Согласно предвоенным планам Германии по обороне от российской армии предполагалось перекрыть дамбой реку Ногат, чтобы ценой затопления больших участков пахотной земли и деревень отрезать путь в центральную часть Пруссии. Штаб Притвица колебался, решая, идти ли на этот отчаянный шаг{577}. В конце концов от затопления отказались, поскольку оно вызвало бы еще одну огромную волну миграции.

Российскую сторону успех у Гумбиннена поверг в эйфорию, которая докатилась до самого Санкт-Петербурга и понеслась дальше по царской империи. Русские вообразили, будто немцы намерены отступать до прибрежной крепости Кенигсберг. Ренненкампф совершил один из роковых для кампании просчетов: упоенный своей маленькой победой и при этом страдая от нехватки снабжения, особенно боеприпасов, он решил дать войскам отдых и пополнить запасы, прежде чем двигаться дальше. Он даже не пытался преследовать отступающего врага. Если бы вместо отдыха он сразу же двинулся на юг, последствия этого маневра для Германии были бы весьма тяжелыми. Однако Ренненкампф решил просто отдохнуть.

Тем временем Самсонов, услышав о Гумбиннене, ухватился за возможность отрезать разбитые войска Притвица и одержать историческую победу. Он двинул свою армию вперед, надеясь воспользоваться плодами успеха Ренненкампфа и демонстрируя тем самым катастрофически неверную оценку положения и намерений немецких войск. Через несколько дней после боя под Гумбинненом блестящий начальник оперативного командования Притвица убедил генерала отказаться от прежнего решения отступать к Висле. Макс Гофман доказывал, что великие возможности еще открыты. Разведка докладывала, что Ренненкампф никуда пока не собирается. Полковник призывал Притвица, оставив позади небольшое прикрытие, чтобы наблюдать за 1-й армией, воспользоваться отлаженной немецкой железнодорожной сетью и перебросить два корпуса на юг, где нанести (если повезет) сокрушительный удар Самсонову. 2-я армия выглядела на удивление слабой, особенно на флангах.

Несмотря на то, что немцы не раз обсуждали именно такой сценарий победы над российскими войсками на своей территории, странно, что Притвиц в своем подавленном состоянии согласился на дерзкий план. Так начался один из решающих в этой войне маневров. Но когда войска уже грузились на поезда, везущие их на юг, вмешалось верховное командование. Мольтке в Кобленце, не веря своим ушам, узнал про Гумбиннен и про планировавшийся Притвицем отход к Висле. Пережив приступ ярости со слезами, Мольтке принялся обзванивать командующих корпусами в Восточной Пруссии, чтобы услышать их мнение. Они по очереди подтверждали, что решение Притвица ошибочно и необоснованно. Днем 22 августа в штаб 8-й армии в Мариенбурге на западной границе Восточной Пруссии пришел краткий приказ: Притвиц смещен с должности. На смену ему вызвали из отставки старого генерала Пауля фон Гинденбурга; на фронт его должен был сопровождать новый начальник штаба армии, мрачный, угрюмый Эрих Людендорф, только что отличившийся при Льеже.

Гинденбург, крепкий 66-летний военный, прошел пехотным офицером прусские войны с Австрией в 1866 году, затем с Францией четыре года спустя. В отставку он вышел в 1911 году и с тех пор все свободное время посвящал трубке, чтению газет и путешествиям по Италии. Во время мобилизации Гинденбурга (к его огорчению) не спешили звать обратно в строй. «Сижу тут, как старуха у печи», – сердито ворчал грузный генерал. Однако 22 августа в его ганноверскую квартиру пришла телеграмма с вопросом, может ли он немедленно вернуться на службу. «Готов», – лаконично ответил генерал. В 4 часа утра на следующий день особый поезд, в котором уже ехал новый начальник штаба, забрал Гинденбурга с полутемной платформы ганноверского вокзала и помчался дальше в Восточную Пруссию.

Гинденбург был назначен на должность лишь для отвода глаз. Его кандидатура не рассматривалась в числе первых на эту должность – просто требовался офицер подходящего ранга для командования 8-й армией, а Гинденбург очень удачно проживал на пути следования начальника штаба на фронт. Это на него, Людендорфа, Берлин возлагал надежды по перелому хода кампании, и именно его отобрал Мольтке, прежде чем назначить номинального главнокомандующего. 49-летний Людендорф был простолюдином, своим трудом и талантом дослужившийся до высоких чинов в армии, где заправляла аристократия. Суровый кадровый военный до мозга костей, он считал войну естественным для человечества занятием. Людендорф служил в Генеральном штабе при Шлиффене, который по-прежнему оставался его кумиром. Десять лет он воодушевленно поддерживал ключевой принцип немецкой доктрины – Восточную Пруссию поберечь, с Францией разделаться.

Человек холодного рассудка, он обладал при этом крайне нервной душевной организацией, и в 1904 году совершил единственный в своей жизни романтический поступок, влюбившись в замужнюю мать четверых детей фрау Маргариту Перне. Они познакомились на улице под проливным дождем, когда Людендорф галантно прикрыл Маргариту своим зонтом. Она развелась с мужем, вышла замуж за Людендорфа, и союз их сложился на редкость удачно. И вот теперь Мольтке писал ему: «Перед вами стоит новая сложная задача. <…> Я не знаю никого, кому я мог бы доверять столь же безоговорочно. Возможно, вам еще удастся спасти положение на востоке. Не держите на меня зла за то, что срываю вас с поста, на котором, возможно, вы готовите решающую операцию – дай Бог, чтобы она завершилась успехом. <…> Кайзер тоже в вас верит». Последнее было неправдой. Людендорф получил под Льежем орден «За заслуги» из рук Вильгельма II за час до отхода своего поезда на восток. Кайзер был в ярости, что Мольтке провел оба назначения в 8-й армии, не посоветовавшись с ним, и считал нового начальника штаба плебеем и честолюбивым авантюристом.