В тусклом стекле - Джозеф Шеридан Ле Фаню

– Ну что ж, возможно, состояние каталепсии продлится часов семь. Затем он придет в себя, но организм уже очистится и в желудке не останется ни единой частички жидкости.

Во всяком случае, было утешительно, что убивать меня они пока не собирались. Лишь тот, кому довелось испытать подобное, поймет весь ужас приближения смерти; голова ваша работает ясно, любовь к жизни сильна как никогда, и ничто не отвлекает от ожидания неизбежного, неумолимого, неотвратимого…

Причины столь нежной заботы о моем желудке были весьма необычайного свойства, но я пока об этом не догадывался.

– Вы, вероятно, покидаете Францию? – спросил бывший маркиз.

– Конечно. Завтра же, – подтвердил граф.

– И в какие края намерены держать путь?

– Еще не решил, – поспешно отвечал граф.

– Ну, другу могли бы и сказать.

– Ей-богу, сам не знаю. Дельце-то оказалось неприбыльное.

– Вот как? Ну, скоро увидим.

– А не пора его уже укладывать? – спросил граф, ткнув пальцем в мою сторону.

– Да, пожалуй, надо поспешить. Готовы для него ночная рубаха, колпак и прочее?..

– Все здесь, – отозвался граф.

– Мадам. – Доктор, несмотря на чрезвычайные обстоятельства, отвесил графине поклон. – Вам, я думаю, лучше удалиться.

Дама перешла в ту комнату, где я угощался предательским кофеем, и более я ее не видел.

Граф со свечою вышел и вскоре вернулся, неся под мышкою скатанное белье; запер на задвижку одну, потом вторую дверь.

И вот, молча и проворно, они принялись меня раздевать. На это им потребовались считаные минуты.

Меня облачили в какой-то длинный, ниже пят, балахон – вероятно, ночную рубаху, о которой говорил доктор; также надет был на меня убор – точь-в-точь дамский ночной чепчик; я и представить себе не мог, чтобы подобное красовалось на голове у джентльмена; и вот – этот чепчик натянут на мою собственную голову и завязан лентами под подбородком.

Сейчас, думал я, мошенники уложат меня в постель, дабы я самостоятельно приходил в себя, а сами тем временем скроются с добычею, так что погоня уже будет напрасна.

Однако очень скоро выяснилось, что на уме у недругов совсем, совсем иное.

Граф вместе с доктором удалились за дверь, располагавшуюся прямо передо мною. Некоторое время слышны были только приглушенные голоса и шарканье, потом продолжительный стук и грохот; потом шум прекратился, потом начался снова. Наконец они появились в двери – оба пятились спиною ко мне, волоча по полу какой-то предмет, но я не мог за ними рассмотреть какой, покуда они не подтащили его почти к самым моим ногам. И тогда – о милосердный Боже! – я увидел. То был гроб, стоявший в соседней комнате. Теперь они установили его возле моего кресла. Планар сдвинул крышку. Гроб был пуст.

Глава XXVI

Развязка

– Карета уже стоит у крыльца, и лошади как будто неплохие, а по пути мы их еще сменим, – говорил Планар. – Конечно, придется накинуть людям наполеондор-другой: в три часа с четвертью надобно со всем управиться. Ну, начнем; я поднимаю его стоймя, а вы заводите ноги на место, придерживаете и хорошенько подтыкаете под них рубаху.

В следующее мгновение, как и было обещано, я уже висел в объятиях Планара; ноги мои перекинули через борт гроба, и из этого положения меня постепенно опускали, покуда затылок мой не коснулся деревяшки. Затем тот, кого именовали Планаром, уложил мои руки вдоль тела, заботливо поправил оборки савана на груди и разогнал складки, после чего встал в изножье гроба и произвел общий осмотр, коим, по-видимому, остался вполне доволен.

Граф аккуратно собрал только что снятую с меня одежду, проворно ее скатал и запер, как я позднее узнал, в один из трех стенных шкафчиков, расположенных под панельною обшивкой.

Теперь я постиг их жуткий план: гроб предназначался для меня; «похороны кузена» – всего лишь подлог для обмана следствия; я сам отдал все необходимые распоряжения на кладбище Пер-Лашез, расписался в книге и оплатил погребение вымышленного Пьера де Сент-Амана, на месте которого в этом гробу буду лежать я; пластинка с его именем останется навсегда над моею грудью, гора глины придавит меня сверху; после нескольких часов каталепсии уготовано мне пробуждение в могиле, для того только, чтобы умереть самой ужасной смертью, какую можно вообразить. Случись кому впоследствии из любопытства или из подозрительности выкопать гроб и произвести осмотр тела, никакими химическими анализами нельзя будет установить следы яда, и самое тщательное исследование не обнаружит признаков насильственной смерти.

Я сам немало поусердствовал, чтобы сбить с толку полицию, сам подготовил собственное исчезновение и даже успел отписать моим немногочисленным корреспондентам в Англии, чтобы не ждали от меня вестей по меньшей мере недели три.

И вот, в минуту преступного моего ликования, смерть настигает меня, и спасения нет! В панике я попробовал молиться Богу, но в сознании промелькнули лишь грозные мысли о Страшном суде и вечных муках, да и они поблекли перед неотвратимостью более близкой расплаты.

Нет нужды вспоминать жуткие, леденящие душу мысли, обуявшие меня в тот миг; к тому же они все равно не поддаются