В тусклом стекле - Джозеф Шеридан Ле Фаню

Еще проще оказалось опознать искусно сработанные вставные зубы, которые самолично подгонял один из лучших парижских дантистов. Благодаря неординарности случая зубной мастер сохранил слепки с готового изделия, и слепки эти в точности соответствовали золотым коронкам, обнаруженным у черепа во рту. Также и след от перелома над коленом нашелся как раз в том месте, где некогда срослась конечность Габриэля Гаярда.

Полковник Гаярд, приходившийся ему младшим братом, был взбешен исчезновением Габриэля, а еще более – его денежек: он давно уже рассматривал их как причитавшийся ему по закону памятный подарок, который младшему брату так или иначе придется принять, когда бы смерть ни избавила старшего от тягот бытия. Благодаря своей хваленой проницательности он довольно скоро заподозрил, что граф де Сент-Алир и его прекрасная спутница – графиня или кем уж она ему приходилась – обобрали его братца; к этому подозрению примешивались и другие, более зловещие догадки, но поначалу то были лишь плоды слепой ярости, которая, как известно, не нуждается в доводах разума.

В конце концов полковник каким-то образом вышел на верный след. Подлец Планар вовремя почуял, что шайке, и ему в том числе, грозит опасность. Тогда он выговорил для себя условия и стал осведомителем. Потому-то Карманьяк и появился в Шато де ла Карк в самый решающий момент, когда все было готово, чтобы взять сообщников Планара с поличным, выдвинув при этом безупречное обвинение.

Не стану описывать тщание, с каким полиция собирала улики. Упомяну лишь, что в замок вместе с жандармами приехал сведущий врач, который, если бы Планар вдруг не пожелал сотрудничать, мог провести необходимое медицинское освидетельствование.

Моя поездка в Париж, как вы уже поняли, оказалась не такой приятной, как я предвкушал. Я сделался главным свидетелем обвинения в этом cause célèbre[40] со всеми вытекающими из этого завидного положения последствиями. Оказавшись, как выразился мой друг Уистлвик, «на волоске от неминуемой гибели» и чудесным образом спасшись, я простодушно рассчитывал на благосклонный интерес ко мне парижского общества, на деле же, к моему глубокому разочарованию, стал лишь объектом добродушных, но уничижительных насмешек. Я был balourd, benêt, un âne[41] и фигурировал даже в газетных карикатурах. Я превратился в своего рода народного героя, однако

и я бежал от этой чести при первой возможности, так и не успев навестить моего друга, маркиза д’Армонвиля, в его гостеприимном клеронвильском замке.

«Маркиз» вышел из этой истории безнаказанным. Граф, его сообщник, был казнен. Прекрасная Эжени, благодаря смягчающим обстоятельствам – состоявшим, сколько я мог судить, в ее замечательной наружности, – отделалась шестью годами заключения.

Полковнику Гаярду возвратили часть денег его брата, изъяв их из довольно скромного состояния графа и soi-disant[42] графини, – что, вкупе с казнью графа, весьма воодушевило полковника. Нисколько не настаивая на возобновлении нашего поединка, он, напротив, милостиво жал мне руку и уверял, что раны, нанесенные набалдашником моей трости, получены им в честной, хотя и проведенной без некоторых формальностей дуэли, так что у него нет причин сетовать на допущенные нарушения.

Мне остается упомянуть лишь две детали. Кирпичи, что видел я в комнате около гроба, лежали до того, обернутые соломою, в гробу – для веса, дабы пресечь подозрения и кривотолки, какие могли возникнуть в связи с прибытием в замок пустого гроба.

И во-вторых, гранильщик, осмотрев великолепные бриллианты графини, заявил, что фунтов за пять их, пожалуй, можно было бы продать какой-нибудь актрисе, которой потребуются фальшивые драгоценности для роли королевы.

Что касается графини, то за несколько лет до событий она считалась одной из самых способных актрис во второразрядном парижском театрике; там ее и подобрал граф, сделав своей главною сообщницей.

Именно она, искусно изменив внешность, рылась в моих бумагах в карете в тот памятный ночной переезд в Париж. Она же сыграла колдуна на балу в Версале. В отношении меня сия сложная мистификация имела целью поддержать мой интерес к графине, каковой в противном случае, опасались они, мог постепенно угаснуть. При помощи того же паланкина предполагалось воздействовать также на жертвы, намеченные после меня; однако о них нет надобности здесь говорить. Появление настоящего трупа – добытого с помощью поставщика, снабжавшего парижских анатомов мертвыми телами, – не подвергало мошенников никакому риску, зато добавляло таинственности и подогревало интерес к новому пророку – в особенности среди тех простаков, коих он удостоил своей беседою.

Остатки лета и осень я провел в Швейцарии и Италии.

Не берусь судить о том, умудрил ли меня сей опыт, но был он воистину горек. Жуткое впечатление, произведенное на меня этой историей, во многом имело, несомненно, чисто нервическую природу и вскоре прошло; однако остались другие чувства, более глубокие и серьезные. Они сильнейшим образом повлияли на всю мою последующую жизнь и помогли прийти – хотя годы спустя – и к некоторым серьезным мыслям. Я не устаю благодарить всемилостивого нашего Творца за этот ранний и страшный урок, преподанный мне на пути греха.

Кармилла

Пролог

В записке, которая была приложена к нижеследующему повествованию, доктор Хесселиус дает подробный комментарий и