В тусклом стекле - Джозеф Шеридан Ле Фаню

Надежда

Едва графиня успела водрузить на стол мой претяжелый сундучок, как дверь с покойником отворилась и на пороге возникла фигура зловещая и неожиданная.

То был граф де Сент-Алир, который, как мне совсем недавно разъяснили, должен был находиться сейчас на пути к кладбищу Пер-Лашез. Некоторое время он недвижно, как портрет, стоял в темном дверном проеме. Тщедушная фигура его была облачена в глубочайший траур. В руке он держал черные перчатки и шляпу с черной креповой лентою.

Заметно было, однако, что граф пребывает в крайнем возбуждении; даже когда молчал, он беспрерывно поджимал губы или причмокивал и в общем имел вид злонамеренный и одновременно испуганный.

– Ну что? Эжени, миленькая, дитя мое, ну что? Все отлично, да?

– Да, – отвечала она довольно нелюбезно. – Но вы с Планаром не должны были оставлять эту дверь незапертой. Он вошел туда, – сурово продолжала она, – и принялся рассматривать все подряд; счастье еще, что он не сдвинул крышку гроба.

– Об этом должен был позаботиться Планар! – взвизгнул граф. – Ma foi![37] He могу же я за всем уследить.

Он просеменил с полдесятка осторожных шажочков к моему креслу и навел на меня лорнет.

– Месье Беккет! – несколько раз пронзительно крикнул он. – Эй! Вы что, не узнаете меня?

Затем он подошел совсем близко и внимательно всмотрелся в мое лицо; поднял и встряхнул мою руку, снова позвал по имени, после чего оставил меня в покое и сказал:

– Все вышло превосходно, моя прелестная mignonne![38] Когда это началось?

Графиня приблизилась и, стоя рядом с графом, смотрела неотрывно.

Трудно передать, как страшно глядели на меня эти две пары порочных глаз.

Дама перевела взгляд туда, где, как мне помнилось, была каминная полка; оттуда доносилось тиканье, казавшееся мне ужасно громким.

– Четыре… пять… нет, уже шесть с половиною минут, – медленно и бесстрастно произнесла она.

– Браво! Брависсимо! Ах ты, моя красавица! Венерушка моя! Ты настоящая героиня! Жанна д’Арк! Вот образцовая подруга!

Он уставился на меня со злорадным любопытством, одновременно пытаясь костлявыми стариковскими пальцами нашарить позади себя ее руку; но дама, не очень-то, смею заметить, жаждавшая его ласк, слегка отодвинулась.

– Ну все, ma chére[39], пора приниматься за дело. Что там у него? Бумажник? Или… или что?

– Да вон оно, – сказала дама, брезгливо указывая на стоявший на столе сундучок.

– Сейчас посмотрим, сколько их там, сейчас… – приговаривал он, дрожащими пальцами расстегивая ремешки. – Нужно хорошенько пересчитать, чтобы не ошибиться! Карандаш с блокнотом у меня есть… а где же ключ? Вот чертов замок! Ах ты… Что же это такое! Где ключ?

Он стоял, притоптывая ножкою от нетерпения и протягивая к графине трясущиеся руки.

– Откуда я знаю, где ключ? Поищи у него в кармане, – отвечала дама.

В следующее мгновение пальцы старого негодяя уже шарили в моих карманах. Он вытащил все, что в них находилось, и среди прочего несколько ключей.

Я пребывал точь-в-точь в том же состоянии, как тогда в карете с маркизом, и понимал, что сейчас меня будут грабить. Я не мог еще уразуметь всей драмы целиком, да и роль графини в ней оставалась туманною. Что, впрочем, немудрено, ибо женщины изрядно превосходят нас неизменным присутствием духа и артистическими талантами. Возможно, возвращение супруга и впрямь было для нее неожиданностью, а счастливая мысль исследовать содержимое моего сундука пришла графу в голову только что, на месте. Но с каждой минутою дело прояснялось, и очень скоро мне суждено было во всех подробностях постичь весь ужас моего положения.

Я ни на волосок не мог сдвинуть застывшие мои зрачки. Однако мои дальнейшие описания вполне точны, и при желании вы сами можете в этом удостовериться. Попробуйте сесть в конце просторной комнаты и уставиться в одну точку; комната войдет в поле вашего зрения целиком, за исключением небольшого пространства прямо перед глазами, но и в этом пространстве – благодаря, вероятно, преломлению лучей внутри самого глаза – можно, хотя и нечетко, различить предметы. Таким образом, почти ничто из происходившего в комнате не укрылось от моего взора.

Старик уже нашел ключ. Кожаный чехол был тотчас снят, граф отпер кованый сундучок и вывалил на стол его содержимое.

– Ага, в каждом столбике по сто наполеондоров. Один, два, три… Так, быстро записывай: тысяча наполеондоров. Один, два, три… так, хорошо. Пиши: еще тысяча. – И далее в том же духе, покуда, весьма скоро, все золото не было пересчитано. Потом пошли банкноты.

– Десять тысяч франков, пиши. Опять десять тысяч франков, записала? Еще десять тысяч; есть? Ах, что же все такие крупные купюры? Мелкими бы куда спокойнее. Запри-ка дверь. Планару ни к чему знать точную сумму: он, пожалуй, может позабыть о приличиях. Зачем ты не наказала ему брать мелкими купюрами? С этими всегда столько мороки. Ну да ладно теперь… Продолжаем, все равно уж ничего не поделаешь… Пиши: еще десять тысяч франков… Еще… Еще… – И так далее, покуда все мои денежки не были сочтены на моих глазах; я видел и слышал происходящее совершенно отчетливо, мысль моя работала с ужасающей ясностью; во всех же остальных отношениях я был мертв.

Каждую подсчитанную пачку и столбик монет граф тут же убирал обратно в