Новый Мир ( № 11 2007) - Новый Мир Новый Мир

Уж не знаю, как это происходит, но каждый из нас обустраивает внутреннее пространство в автономном времени, совпадающем с эпистолами самых разных эпох. Воспитание, традиции, личные пристрастия, умственные возможности, наконец.

Психоаналитики говорят о застревании на оральной или анальной стадиях развития, определяющих весь дальнейший жизненный уклад. Но можно предположить, что есть персонажи, чьи представления о мире вполне соответствуют эпохе отказа от крепостного права, а чьи-то только-только выбираются из-под обломков Гражданской войны или даже дремучего Средневековья.

Когда я пытаюсь нарисовать эти умозрительные соответствия между эпохами и человеками, то начинаю представлять воды времени, сомкнувшиеся над головой носителя в тот или иной исторический момент.

Точно так же происходит и когда ты берешь в руки сводную театральную афишу. На одной и той же сцене, в одном и том же театре вполне могут сосуществовать пропахшие нафталином традиционные постановки и самый что ни на есть радикальный авангард.

Что уж тут говорить о разных театрах, из посещения которых складывается наша культурная повседневность? И ничего, справляемся, никакой шизофрении — принимаем правила игры, четко раскладывая впечатления по разным культурным полочкам.

Особенно четко ментально-временные соответствия проявляются в прочтении классических опусов, и если в драматическом театре при постановке известных пьес временные и творческие сдвиги микшируются (нет одного на всех канона постановки традиционных названий), то в музыкальном театре разница подходов оказывается судьбоносной.

Эта разница подходов кажется мне особенно интересной. Когда на первый план вылезают моменты ранее сокрытые, ну, скажем, зависимость современной театральной режиссуры от кинематографического языка.

1. “Борис Годунов” (М. Мусоргский — А. Пушкин) Александра Сокурова в Большом театре. Перед началом самого первого, официального показа спектакля к зрителям вышел Михаил Швыдкой и сказал о том, что сначала премьеру хотели перенести, так как она совпадает с похоронами Бориса Ельцина и в стране объявлен траур. Но поскольку “Борис Годунов” — главная русская опера, то творческий и постановочный коллектив театра решил посвятить спектакль памяти первого президента России. И попросил почтить его память минутой молчания, официально исключив нынешний спектакль из разряда “зрелищно-развлекательных мероприятий”.

По сути все верно, тяжеловесный “Борис Годунов” — отнюдь не развлечение, но, напротив, серьезное испытание не только для исполнителей, но и для зрителей, отвыкших от широкоформатных зрелищ и жирных, одышливых блюд.

Зрители следуют указанию бывшего министра культуры и встают, оказываясь точным воплощением финальной ремарки пушкинской трагедии. “Народ безмолвствует”, как ему и положено, но на этот раз в затакте: не в финале, но в прологе. По ту сторону рампы.

Поразительная выходит загогулина!

...Ну что ж, главная так главная, душеподъемная так душеподъемная, тем более, что совпадение вышло действительно поразительное — опера про царя Бориса, заканчивающаяся его смертью, оказывается эпическим эпилогом эпической личности.

Хотя кинорежиссер Александр Сокуров, поставивший нынешнего “Бориса Годунова”, как мог старался уйти от исторических параллелей и аллюзий на современность.

Ан нет, жгучая актуальность нагоняет оперу, пронизывает ее своими токами и звонками мобильных телефонов в зале, из-за чего все происходящее начинает напоминать сорокинский “День опричника”.

Хочешь ты этого или нет, но более невозможно отрешиться от внешних обстоятельств. Отныне сокуровский “Борис Годунов” будет тем самым легендарным спектаклем, который возник в день памяти Ельцина.

И здесь кончается искусство и дышат почва и судьба. В интервью, приуроченных к премьере, Александр Сокуров говорил, что ставит спектакль про счастливого царя — ведь Борис умирает, добившись верховной власти и осуществив свое предназначение. “Прославим власти сумрачное бремя, ее невыносимый гнет”, — писал Мандельштам в 1918 году.

Сокуров славит просветление, оказавшееся сильнее силы власти. Свои страсти-мечты осуществляют и Шуйский, и Марина Мнишек, и даже ее духовный отец, иезуит, претендовавший на половину российской казны.

Трактовка эта мало подтверждена сценической логикой — оплывающий айсберг “Бориса Годунова” получился не совсем про “политику”, но в первую очередь про страсть.

Любовную, властную, самолюбивую.

Сбивчивую, неврастеничную.

Амбиции и сильные чувства движут персонажами, заставляя их совершать странные и нетипичные поступки. Историософская составляющая приглушена, и на первый план выходят страсти роковые.

Для оперы такой сюжет кажется нетипичным — в центре опуса Модеста Мусоргского вовсе не мелодраматические перипетии или личные трагедии, но, если воспользоваться словами Л. Толстого, “мысль народная”.

Тем не менее постановщик и оркестр ему в помощь (премьерой дирижировал Александр Ведерников) словно бы растягивают камерные сцены “Бориса Годунова”, замедляя музыкальные темпы и создавая паузы, с тем чтобы личные отношения персонажей перетянули густую хтоническую массу густонаселенных картин.

Сокуров пытается примирить форму и содержание, вернуть массивной глыбе человеческие очертания и человеческое измерение, что вполне в духе его последних фильмов, все, как один, посвященных лидерам да вождям.

Все время высматриваешь черты кинематографичности и специфического медитативного сокуровского стиля, однако же основа концепции заключается только в том, что массовка, пребывающая на сцене, не замирает ни на мгновение.

Постоянное шевеление, избыточность движений, суеты, перебежек, подкидывания шапок, пьяных танцев, хромающих юродивых. Все это кипит и пенится, мелькает, не давая сосредоточиться на сюжете. Особенно эффектными выглядят первые картины с Красной площадью, перезвоном колоколов, величественным появлением Бориса (Михаил Козаков).

На этот тесный, телесный пластилин накладывается сложносочиненная световая партитура — давно уже не встречал спектакля, в котором свет играл бы такую важную сценическую роль.

Прожектора с разных сторон и стена света, выполняющая роль “зтм”, киношного затемнения, под спудом которого переставляют декорации, рассеянные лучи, отделяющие протагонистов от второстепенных персонажей, дрожащие блики, словно бы от переменной облачности или же густой зелени, и постоянная смена подсветки, выкрашивающей сцену в марганцово-алое, а то в дагерротипно-серое.

Из-за всего этого постоянного колыхания кажется, что действие “Бориса Годунова” происходит на дне морского царства, под толщей густой, переливающейся воды.

Особенно сильно это ощущение в начале четвертого действия. Сцена у фонтана, исполненная в насыщенном зеленом цвете, переливается невидимой чешуей.

Вот где помогло кинематографическое мышление постановщика, использующего в своих фильмах полутона и оттенки, полуподвижные, медитативные картины, оживающие из-за внутренних перетеканий цвета и света, полустертых цветов и приглушенных всполохов.

Ощущение отстраненности происходящего подчеркивает еще и то, что сценограф (Юрий Купер) выстроил декорацию таким образом, что мы смотрим на события в опере как бы немного сверху.

Полузатонувшая атлантида “Бориса Годунова” исполнена в шершаво-сероватой гамме, что идеально подходит музыке — то неожиданно вскипающей медными, а то и расползающейся, словно бы старая дерюга.

В этом спектакле использована вторая авторская редакция М. Мусоргского (без последующих оркестровок Н. А. Римского-Корсакова и Д. Д. Шостаковича), из-за чего хор и оркестр звучат свежо и чисто. Точнее, очищенно.

Крупные планы выдаются солистам, отбрасывающим длинные тени и принимающим пафосные, статичные позы. Главные герои двигаются мало и, по контрасту с массовкой, скупо.

Вторая авторская редакция включает большой “польский акт” с большим количеством сольных партий, зато изъята многолюдная “Сцена у собора Василия Блаженного”.

Акценты смещаются в сторону частности, частного. Бытовых деталей. Неожиданно выходит на первый план тема “отцов и детей” — Марины Мнишек (Марианна Тарасова) и ее сурового наставника иезуита Рангони (Петр Мигунов), но и более существенный лейтмотив отношений Царя Бориса и его маленького наследника.