Рассказы о привидениях - Монтегю Родс Джеймс

Пока они приближались к своей находке, порыв ветра приподнял змея и тот как будто уселся нижним концом наземь и уставился на приятелей большими круглыми «глазами», намалеванными красной краской; под ними виднелись выведенные тем же цветом печатные буквы: «ОМП»[37]. Мистера Мэннерса это зрелище позабавило, и он принялся внимательно рассматривать надпись.

– Оригинально, – заключил он наконец. – Вырезано из настенного плаката, разумеется. О, кажется, я знаю, каков был изначальный текст: «ПОЛНЫЙ КОМПЛЕКТ ДОКУМЕНТОВ».

Мистер Бартон со своей стороны не нашел в этом ничего забавного и, изловчившись, насквозь проткнул змея концом трости.

– Осмелюсь сказать, так ему и надо, – заметил мистер Мэннерс, впрочем, с некоторым сожалением, – хотя ему пришлось изрядно повозиться, чтобы смастерить эту штуку.

– Кому? – отрывисто выпалил мистер Бартон. – А, понятно, вы про мальчишку.

– Конечно, про кого же еще! Но давайте-ка спускаться: мне нужно сделать некоторые распоряжения до ланча.

Когда они свернули на главную улицу, до них донесся приглушенный, хриплый голос:

– Берегись! Я уже близко!

Оба приятеля замерли, точно от выстрела.

– Кто это был? – вопросил Мэннерс. – Будь я проклят, если что-нибудь понимаю! – Затем он со смешком указал тростью через дорогу, туда, где в открытом окне висела клетка с серым попугаем. – Ей-богу, я не на шутку перепугался; да и вас слегка тряхнуло, не так ли?

Бартон ничего не ответил.

– Я ненадолго оставлю вас, – продолжал Мэннерс. – Можете пока свести знакомство с этой пташкой.

Но когда он снова присоединился к Бартону, бедняга, судя по его виду, не был расположен беседовать ни с птицами, ни с людьми. Он успел уйти вперед и удалялся довольно торопливым шагом. Мэннерс на миг задержался возле окна с попугаем и тут же залился смехом. Нагнав друга, он поинтересовался:

– Ну что, пообщались с попкой?

– Нет, конечно! – раздраженно ответил Бартон. – Какое мне дело до этой мерзкой твари?

– Что ж, в любом случае вы бы не преуспели, – заметил Мэннерс. – Погодя я вспомнил, что птица уже не первый год неподвижно маячит в окне. Это чучело.

Бартон как будто хотел что-то сказать, но воздержался.

Весь день ему решительно не везло. За ланчем он подавился, потом сломал курительную трубку, споткнулся о ковер и уронил книгу в садовый пруд. Позже ему позвонили (так он, во всяком случае, заявил) и потребовали свернуть пребывание в гостях, где он рассчитывал провести неделю, и назавтра же вернуться в город. Вечером обычно жизнерадостный Бартон впал в столь мрачное расположение духа, что мысль о предстоящем расставании с приятелем уже не вызывала у Мэннерса острого чувства досады.

Во время завтрака мистер Бартон не стал распространяться о том, каково ему спалось, однако признался, что подумывает навестить врача.

– Поутру меня охватила такая дрожь, – сообщил он, – что я не рискнул взять в руки бритву.

– Искренне сочувствую, – сказал мистер Мэннерс. – Мой слуга помог бы вам с этим, но теперь уже нет времени привести вас в порядок.

Они попрощались. Каким-то образом и по какой-то причине мистер Бартон ухитрился забронировать себе целое купе (в котором, как и в других купе этого поезда, был собственный выход на платформу). Однако от подобных мер предосторожности мало проку, когда имеешь дело с разгневанным на тебя мертвецом.

Не буду ставить отточия или звездочки, ибо не люблю их, а сразу скажу, что, по-видимому, в поезде кто-то пытался побрить мистера Бартона – и не слишком удачно. Тем не менее он удовлетворился результатом: на некогда белоснежной салфетке, расправленной на груди мистера Бартона, алыми буквами было выведено «Дж. У. FECI»[38].

Разве поведанная выше история (если она, конечно, правдива) не подтверждает мою догадку о том, что злокозненность мира вещей – это проявление чего-то, наделенного душой? И разве она не наводит на мысль, что, когда такое происходит, нам следует хорошенько присмотреться к своим недавним поступкам и насколько возможно выправить линию нашего поведения? И наконец, разве она не склоняет нас к выводу, что мистер Бартон, как и господин Корбес, был или очень дурным, или очень невезучим человеком?

Зарисовка

Перевод С. Антонова

Представьте себе просторный сад при загородном доме приходского священника, примыкающий к парку площадью в несколько акров и отделенный от него полосой немолодых уже деревьев, которую в окру́ге называют «рощица». В ширину она достигает тридцати-сорока ярдов. К ней ведет дорожка, огибающая сад изнутри и упирающаяся в калитку из тесаного дуба; чтобы проникнуть в рощицу, нужно просунуть руку в квадратную выемку, проделанную в калитке, и сдвинуть засов; пройдя дальше, оказываешься у железных ворот на границе рощицы и парка. Следует добавить, что из некоторых окон дома, стоящего несколько ниже рощицы, частично видны дорожка и дубовая калитка. Иные деревья на заднем плане – шотландские сосны и прочие – достигают довольно внушительных размеров, однако в них нет ровным счетом ничего, что создавало бы таинственный мрак, навевало бы зловещий дух, вызывало бы меланхолические или похоронные ассоциации. Местность вокруг дома обихожена, и хотя в зарослях попадаются глухие закутки, они не пробуждают в душе гнетущего чувства бесприютности и тоски. Поневоле удивишься тому, что по какой-то причине столь заурядный и жизнерадостный уголок связан для меня с нервными опасениями, – тем более что ни в раннем моем детстве, когда мы там жили, ни в более поздние годы, когда человеку свойственна повышенная любознательность, никаких легенд или воспоминаний о случившихся там давних либо недавних несчастьях не выплывало наружу.

И тем не менее они добрались до меня – меня, который вел исключительно безмятежное и благополучное существование, меня, которого охраняли (не строго, но с необходимой тщательностью) от жутких фантазий и страхов. Впрочем, подобные меры предосторожности не способны уберечь от всего и вся. Я затруднюсь назвать точную дату, когда меня впервые посетило некое смутное опасение насчет калитки, открывавшей путь в рощицу. Возможно, это случилось незадолго до того, как я пошел в школу, возможно, в какой-то из более поздних, смешавшихся в памяти летних дней, когда я возвращался после одиноких блужданий по парку или, что вероятнее, после чаепития в Холле. Так или иначе, я был один и, уже собираясь свернуть с дороги на тропу, ведущую к рощице, столкнулся с деревенским жителем, также направлявшимся домой. Мы пожелали друг другу хорошего вечера, и спустя минуту-другую, ненароком оглянувшись, я с некоторым удивлением обнаружил, что прохожий застыл на месте и смотрит мне вослед. Однако он не окликнул меня, и