Пути неисповедимы (Воспоминания 1939-1955 гг.) - Андрей Трубецкой

В Восточной Пруссии, судьба которой была предрешена, жестокость победителей почему-то не осуждалась и не пресекалась. В такой отвратительной форме этого не было на остальной территории Германии. А здесь жестокость была нормой, жестокость, граничащая с садизмом. Видно, антинемецкая пропаганда, столь ярко выраженная в статьях Эренбурга, так воспринималась и так воплощалась.

В этот день мы прошли километров двадцать пять и заночевали в пустой деревне, на центральной улице которой в грязи, завалившись на бок, застряло тяжелое немецкое орудие, длинный ствол которого был причудливо раскрашен узорами для камуфляжа. Ночевали в огромном сарае, уже чисто прибранном под казарму, с дневальными, свежим сеном для спанья, дымящейся кухней. Чувствовалась заботливая рука хорошего армейского хозяина.

Весь следующий день шли лесами, безоружные, и мне думалось, что вот, напади на нас несколько человек с автоматами — всех перестреляли бы. Но никого. В одном месте только было видно, как наши солдаты заготавливают лес. К вечеру колонну встретили грузовики и повезли нас во мглу. Среди ночи высадились в лесу. Вдалеке погромыхивало. Иногда там с визгом и воем, прямо-таки сатанинским, что-то проносилось. Это били немецкие реактивные установки — родные братья наших «катюш». Новое пополнение принял заспанный лейтенант в поношенной шинели, ссутулившийся от ночной непогоды. Он провел нас к чуть тлеющим кострам. Нас покормили, и время до утра мы провели у этих костров.

Утром мылись в банях-палатках. Устроено было неплохо: пол выстлан лапником, посередине раскаленная печка-бочка — с одной стороны печет, а с другой подмораживает. После бани нас стали распределять по ротам. Командиры выкрикивали: «Пулеметчики, ко мне!» — «Минометчики ко мне!» Памятуя совет Ивана Петровича, данный при расставании с партизанами, я не торопился записываться в роту. Вскоре я заметил капитана, который, прохаживаясь среди толпы солдат, спрашивал разведчиков. Я подошел, назвался, сказав, что я партизан и хочу в разведку. Он меня записал и предложил набирать отделение разведчиков. Теперь я уже стал ходить и выкрикивать: «Разведчики, ко мне!» Записались человек шесть — народ малостреляный и совсем не разведчики, все молодежь. Доложил капитану. Он сказал, что отныне мы — отделение батальонной разведки — подчиняемся ему, начальнику штаба батальона, должны находиться при штабе, а сейчас будем получать оружие и принимать присягу.

Оружие нам выдавали прямо с повозок. Это были автоматы б/у — бывшие в употреблении. Тут же строем принимали гвардейскую присягу. Отныне мы стали гвардейцами, ибо попали в 50 гвардейскую стрелковую дивизию, в 148 гвардейский стрелковый полк.

Так началось мое очень короткое на этот раз пребывание на фронте в той самой Восточной Пруссии, где я прожил до этого тринадцать месяцев.

Ночью спали на месте костра, который жгли днем, а утром пьяный старшина дал нам по сто граммов холодной, обжигающей водки. После завтрака мы двинулись поближе к фронту. Остановились в лесу и стали окапываться. Вялая стрельба здесь была слышна отчетливо. Мое отделение стало строить блиндаж для штаба. Поодаль окапывались солдаты батальона. Делали они это неумело и неохотно. Многие выкопали небольшие лунки, величиной с тазик, постелили туда мох и сидели. И тут вдруг в расположении батальона взорвался снаряд, предварительно прошипев какое-то мгновение в воздухе. Батальонное начальство и мы вперемежку попадали в выкопанную яму. А вот новички оказались на поверхности и, вероятно, почувствовали себя неуютно. Это резкое, но оказавшееся безобидным, предупреждение — никто не пострадал — подействовало: все начали копать глубокие щели.

В тот день со мной беседовал некий капитан с чеховской фамилией Костогрызов — начальник Особого отдела контрразведки полка «смерш» — смерть шпионам. Он попросил рассказать автобиографию и только. И тогда, и впоследствии такие беседы удовольствия мне не доставляли, и я всегда вспоминал слова Василия Ивановича Смирнова, что мне придется доказывать, что я не верблюд.

На другой день командир батальона майор Братков, молодой крупный, круглолицый блондин с открытым характером сказал: «Разведчик, пошли», — и мы двинулись смотреть позиции, которые вечером должны были занять. За одноколейной железной дорогой лежала деревня, за которой проходила передовая, и где слышалась вялая перестрелка, да редко и как-то очень тяжело рвались крупные снаряды, пускаемые немцами откуда-то издалека — говорили, что это из крепости Пиллау бьет береговая артиллерия. Подошли еще командиры, стали обсуждать, как двигаться, где располагаться. Я стоял поодаль и смотрел вокруг на следы войны — чистые разрушенные домики маленького поселка, в лужах трупы немцев в касках, так что видны только лицо да носки сапог. На дороге у переезда разбитый, осевший немецкий бронетранспортер.

К вечеру батальон стал выстраиваться. Братков крепко выпил. Приглашал и меня. Я отказался. Тронулись по той дороге, которую смотрели утром, перешли переезд. В стороне справа неслись трассирующие пули. За деревней, вдоль нее, проходила шоссейная дорога, по краям которой росли старые большие деревья. Батальон рассредоточился в придорожной канаве, а Братков, взяв меня под руку, стал прогуливаться по шоссе взад и вперед. Еще раньше я заметил, что он симпатизировал мне. Братков начал рассказывать эпизоды из своей жизни, не обращая внимания на окружающую обстановку. Ходили мы, перешагивая через сбитые обстрелом крупные ветви. Некоторые надо было даже обходить. Иногда новые ветви падали на дорогу — редкий обстрел деревни продолжался, в ней было много войск. Было неуютно, но раз командир не боится, то и мне этого показывать нельзя. Изредка над невидимым лесом со стороны немцев поднимались острые, как кинжалы, огни — следы реактивных снарядов, а потом слышался их скрежет и вой. Если огни эти поднимались не вертикально, а вкось — значит били не сюда. Краем глаза я за этим следил. Но вот огни поползли прямо вверх. Я потащил Браткова в канаву. «Да, брось, это они по деревне, а не сюда». — «Да ведь, деревня-то рядом». И тут с оглушающе резким треском начало рваться вокруг. Потом опять хождение по дороге и рассказ, как Братков был изгнан из летной школы за то, что он показывал своей мамаше, приехавшей на базар, фигуры высшего пилотажа, и на базаре поднялась паника, начавшаяся четвероногими.

«Братков, Братков!» — взывали из канавы представители части, которую мы должны были сменять. «Чего вы там ползаете, идите сюда», — звал он их к себе. Наконец сговорились, и батальон пошел через шоссе к передовой по непролазному проселку, чуть поднимающемуся в гору. Остановились в поле и стали занимать окопы, на дне которых хлюпала вода. Отделению разведчиков было приказано выкопать наблюдательный пункт метрах в пятидесяти за окопами. Сразу стало жарко, и мы скинули шинели, работая в телогрейках. Со стороны немцев иногда поднималась в туманной ночной мгле оранжево-желтая осветительная ракета. Тогда мы кидались на землю. Иногда нас обстреливали из минометов, и тогда мы тоже, правда с опозданием, быстро валились. Братков то уходил, то приходил, а потом сказал: «Ну, я тут посплю»,— и лег на наши шинели.