Противостояние.Том I - Стивен Кинг

Конечно, он понимал, в чем проблема. Она была одновременно и объективной, и личной. Все происходящее действовало и на него тоже, но не столь глубоко и стремительно. Что же касается ее, то за последние часов двадцать в ней, казалось, сломался какой-то внутренний стержень.

Объективно, он полагал, дело было в запахе. Он просачивался с балкона на кухню и в комнату вместе с холодным утренним ветерком, который позже уступит место неподвижной устойчивой жаре, если нынешний день будет походить на три или четыре предыдущих. Трудно было найти этому запаху определение, которое звучало бы точно и вместе с тем менее болезненно, чем голая правда. Можно было сказать, что он похож на запах гнилых апельсинов, или протухшей рыбы, или на тот, что иногда чувствуешь в туннеле метро, когда в поезде открыты окна, но… Все это не совсем верно. То был запах гниющей плоти — тысяч трупов, разлагающихся в жару за закрытыми дверьми домов и квартир, — вот что это было, если называть вещи своими именами, но от этого хотелось как-то увильнуть.

Энергоснабжение еще работало в Манхэттене, но Ларри сомневался, что это продлится долго. Большинство других районов уже были обесточены. Прошлой ночью, когда Рита заснула, он стоял на балконе и сверху обнаружил, что огни потухли в доброй половине Бруклина и во всем Куинсе. От 110-й и до самого острова Манхэттен тянулся черный карман. Глядя в другую сторону, можно было видеть яркие огни Юнион-Сити и, возможно, Бейонна, но в Нью-Джерси было темным-темно.

Тьма означала не просто выключенные огни, не просто отсутствие света. Помимо всего прочего, она означала отключение кондиционеров — современного удобства, дающего возможность жить, в частности, в этом громадном железобетонном городском муравейнике в конце июня. Она означала, что все те, кто тихо умер в своих квартирах и домах, теперь гнили в духовках, и стоило ему подумать об этом, как его мысли возвращались к тому, что он видел в общественном туалете на перекрестке № 1. Ему часто снилось это, и во сне черное сладкое угощение оживало и манило его к себе.

Чисто же субъективно, по его мнению, ее угнетало то, что они обнаружили, гуляя вчера по парку. Выходя на прогулку, она была весела и радостно болтала, но, вернувшись, начала стареть прямо на глазах.

На одной из дорожек в огромной луже собственной крови лежал провозвестник пришествия монстров. Очки с разбитыми линзами валялись рядом с его вытянутой окоченевшей левой рукой. Какой-то монстр все-таки явно побывал здесь. Человека проткнули не один раз. При виде его у Ларри вместе с подступающей дурнотой мелькнула мысль о схожести трупа с подушечкой для иголок.

Она вопила без остановки, а когда ее истерика наконец стихла, потребовала, чтобы они похоронили его. Что они и сделали. А по дороге домой она стала превращаться в женщину, которую он увидел сегодня утром.

— Ничего страшного, — повторил он, — обыкновенный легкий ожог. Кожа почти не покраснела.

— Я принесу мазь. Там есть, в аптечке.

Она повернулась и хотела было пойти в ванную, но он мягко взял ее за плечи и заставил сесть. Она подняла на него глаза, и он увидел под ними темные круги.

— Что ты сейчас сделаешь, так это поешь, — сказал он. — Яичницу, тосты, кофе. Потом мы раздобудем какие-нибудь карты и посмотрим, как лучше выбраться из Манхэттена. Видишь ли, нам придется идти пешком.

— Да… Наверное, так.

Не желая больше видеть немую мольбу в ее глазах, он прошел на кухню, достал два последних яйца из холодильника, разбил их в миску, выбросил скорлупу в мусоропровод и стал взбивать яйца.

— Куда ты хочешь идти? — спросил он.

— Что? Я не…

— В какую сторону? — нетерпеливо перебил он, добавляя молоко в яйца и ставя сковородку на плиту. — На север? Там — Новая Англия. На юг? Вряд ли в этом есть, смысл. Мы могли бы отправиться…

Сдавленный стон. Он повернулся и увидел, что она смотрит на него блестящими глазами, стиснув руки на коленям Она старалась взять себя в руки, но у нее плохо получалось.

— Что случилось? — спросил он, подходя к ней. — В чем дело?

— Вряд ли я смогу есть, — всхлипывая, выдавила она. Я знаю, ты хочешь, чтобы я поела и… Я постараюсь, но… Этот запах…

Он пересек гостиную, дернул раздвижные балконные; двери и плотно закрыл их.

— Вот так, — небрежно произнес он, надеясь, что раздражите, которое она вызывала у него, незаметно. — Лучше?

— Да, — с готовностью согласилась она. — Намного. Теперь я смогу поесть.

Он вернулся в кухню и помешал уже начавший пузыриться на сковородке омлет. В ящике среди кухонной утвари он нашел терку и потер кусок американского сыра; получившуюся небольшую горку он высыпал в омлет. За его спиной Рита что-то делала, и через мгновение квартиру заполнил Дебюсси, слишком легкий и слащавый, на взгляд Ларри. Ему не нравилась легкая классическая музыка. Если уж хотите слушать классическую бодягу, идите до конца и упивайтесь своим Бетховеном, или Вагнером, или кем-нибудь в этом роде. Зачем придуриваться?

Она уже спрашивала его небрежным тоном, чем он зарабатывает на жизнь… несколько задевшим его тоном человека, который никогда не был озабочен такой простой вещью, как «зарабатывать на жизнь». Я был рок-певцом, сказал он ей, слегка поразившись тому, как безболезненно прозвучало это в прошедшем времени. Пел то с одной группой, то с другой. Иногда делал студийные записи. Она кивнула, и на этом все закончилось. Он не хотел рассказывать ей про «Детку» — теперь это уже отошло в прошлое. Разрыв между прежней и нынешней жизнью был так велик, что он еще до конца не осознал его. В той жизни он убегал от кокаинового дельца, в этой — мог похоронить человека в Центральном парке и принять это (более или менее) как данность.

Он положил омлет на тарелку, соорудил чашку растворимого кофе, щедро сдобренного сливками и сахаром, как она любила (сам Ларри был приверженцем шоферского кредо: «Если хотите чашку сливок с сахаром, зачем портить кофе?»), и поставил все на стол. Она сидела на пуфике, скрестив руки и повернувшись лицом к проигрывателю. Дебюсси растекался из колонок как тающее масло.

— Кушать подано, — позвал он.

Со слабой улыбкой она уселась за стол, посмотрела на омлет, как участник марафона по пересеченной местности взглянул бы на ряды частоколов, и начала есть.

— Вкусно, — пробормотала она. — Ты был прав. Спасибо.

— Рад стараться, — сказал он. — А теперь слушай. Вот что я предлагаю. Мы идем по Пятой до Тридцать девятой и поворачиваем на запад. Попадаем в Нью-Джерси по туннелю Линкольна. Дальше можем двинуться по четыреста девяносто пятой на северо-запад до Пассейика и… Яйца свежие? Не испортились?

— Чудесные. — Она улыбнулась, отправила в рот еще один кусочек омлета и запила глотком кофе. — Как раз то, что мне было нужно. Продолжай, я слушаю.

— Из Пассейика мы пойдем своим ходом на запад до тех пор, пока дорога не освободятся настолько, что можно будет ехать на машине. Потом, я думаю, мы повернем на северо-восток и направимся к Новой Англии. Мы делаем крюк, понимаешь, что я имею в виду? На вид получается дальше, но, по-моему, это в конечном счете избавит нас от многих неприятностей. Может, найдем домик на берегу океана в штате Мэн. Например, в Киттери, Йорке, Уэлсе, Оганкуите, или в Скарборо, или в Будбей-Харборе. Как тебе это?

Говоря, он задумчиво смотрел в окно, а теперь повернулся к ней. Открывшееся его взору зрелище на какое-то мгновение жутко испугало его — ему показалось, что она рехнулась. Она улыбалась, но это была гримаса боли и ужаса. Пот выступил на ее лице крупными каплями.

— Рита? О Господи, Рита, что…

— Прости… — Она вскочила, опрокинув стул, и ринулась вон из комнаты. Ногой она зацепилась за пуфик, на котором раньше сидела, он упал и покатился по полу. Она сама едва не свалилась.

— Рита?

Но она уже была в ванной, и до него донеся резкий рыгающий звук, с которым ее завтрак выходил наружу. В раздражении он стукнул ладонью по столу, встал и пошел за ней. Черт, он терпеть не мог, когда люди блевали. От этого всегда появляется чувство, словно тебя самого рвет. От запаха побывавшего в человеческой утробе американского сыра его чуть не стошнило. Рита сидела на голубом кафельном полу, поджав под себя ноги и безвольно склонив голову над унитазом.

Она вытерла рот куском туалетной бумаги и подняла на него умоляющие глаза. Лицо ее было белым как бумага.

— Прости, Ларри, я просто не могла есть. Правда… Прости меня.

— Но, Господи, если ты знала, что этим кончится, зачем же ты пыталась?

— Потому что ты так хотел. А я не хотела, чтобы ты рассердился на меня. Но теперь ты сердишься, да? Ты злишься на меня…

Он мысленно вернулся к прошлой ночи. Она занималась с ним любовью с такой бешеной энергией, что впервые он поймал себя на мысли о ее возрасте и испытал легкое отвращение. Это было все равно что очутиться привязанным к какому-то тренажеру. Он быстро кончил, словно в целях самообороны, а она лишь значительно позже откинулась на спину, запыхавшаяся и ненасытившаяся. Потому когда он уже засыпал, она тесно прижалась к нему, и он снова ощутил запах ее саше — более дорогой вариант духов которыми всегда пользовалась его мать, когда они отправлялись в кино. Она пробормотала слова, выдернувшие его из сна и не давшие заснуть еще часа два: «Ты ведь не оставишь меня, правда? Не оставишь меня одну?»