Противостояние.Том I - Стивен Кинг

Молодые деревца за ним гнулись до самой земли, их листья издавали свистящий шорох, как развевающиеся флажки в ветреный день. Одно или два переломились с легким треском, похожим на выстрел из духового пистолета. Обгоревшие куски цистерны начали падать по другую сторону шоссе, а некоторые угодили прямо на дорогу. Эти грохочущие куски металла со свисающими заклепками были такими же черными и искореженными, как первый кусок трубы.

КА-УАПППП!

Мусорщик снова уселся и увидал за парковочной стоянкой «Чири ойл» гигантский столп огня. Черный дым струился с его верхушки, поднимаясь на такую громадную высоту, на какой ветер был уже бессилен разорвать его и унести прочь. На огонь можно было смотреть, только почти полностью прикрыв глаза, а с противоположной стороны шоссе до него начал доходить жар, стягивающий кожу. Его глаза в знак протеста заслезились. Еще один горящий кусок металла, на сей раз больше семи футов в поперечнике, формой напоминавший алмаз, рухнул с неба, приземлившись в канаву футах в двадцати слева от него, и сухие листья на сыром мху мгновенно охватил огонь.

КА-УАППП-КА-УАППП!

Останься он здесь, он очень скоро превратился бы в скачущий и воющий клубок огня. Он поднялся на ноги и пустился бежать вдоль изгиба шоссе по направлению к Гэри; врывающийся в его легкие воздух становился все горячее и горячее. В нем появился привкус тяжелого металла. Время от времени Мусорщик щупал волосы, проверяя, не загорелись ли они. Сладковатый аромат бензина, казалось, окутывающий его с головы до ног, заполонил все вокруг. Обжигающий ветер рвал на нем одежду. Он чувствовал себя каким-то зверьком, пытавшимся вырваться из микроволновой печи. Дорога двоилась и троилась в его слезящихся глазах.

Раздался еще один громовой раскат, когда возрастающее давление воздуха разрушило здание офиса компании «Чири ойл». В воздухе зазвенели осколки стекла. Куски бетона и блочных панелей дождем посыпались с неба на дорогу. Свистящий кусок стали размером с четвертак и толщиной с брикет мороженого скользнул по рукаву рубахи Мусорщика, слегка оцарапав кожу. Этот кусок, которого хватило бы, чтобы превратить его голову во фруктовое желе, упал к самым его ногам и откатился в сторону, оставив после себя на шоссе приличную выбоину. Наконец Мусорщик очутился за пределами зоны «града» но продолжал бежать, и кровь стучала у него в голове, словно сам мозг облили бензином и подожгли.

КА-УАПП!

Взорвалась еще одна цистерна; сопротивление воздуха впереди него, казалось, исчезло, и громадная теплая рука мягко толкнула его в спину — рука, плотно облегающая каждую линию его тела с головы до пят; она несла его вперед так, что ноги его едва касались дороги, и на лице у него появилась испуганная ухмылка замочившего штаны мальчугана, которого привязали на ветру к самому большому на свете бумажному змею и отпустили полетать — «Лети, лети, детка, в небеса, пока не стихнет ветер», — оставив беспомощно барахтаться и вопить в полете.

Сзади раздалась целая серия взрывов; снаряды Господа взлетали вверх в пламени праведности, сатана штурмовал рай, а капитаном его артиллерии был яростно ухмыляющийся дурачок с красными пылающими щеками по имени Мусорщик, которому никогда уже снова не стать Дональдом Мервином Элбертом.

Перед глазами мелькали машины, сметенные с дороги, голубой почтовый ящик мистера Стрэнга с флажком наверху, дохлый пес, задравший вверх лапы, оборванная линия электропередачи в кукурузном поле.

Рука уже не толкала его в спину с такой силой. Спереди снова возникло сопротивление воздуха. Мусорщик рискнул оглянуться и увидел, что холм, где стояли цистерны, был весь охвачен огнем. Горело все. Казалось, там горела сама дорога, и он видел, как цветущие деревца пылали словно факелы.

Он пробежал еще четверть мили, а потом, задыхаясь, перешел на шаркающий шаг. Еще через милю он остановился отдохнуть и посмотрел назад, вдыхая приятный запах гари. Без пожарных машин и пожарников огонь пойдет туда, куда понесет его ветер. Он может пылать месяцами. Сгорит Поутэнвилл, и полоса огня ринется на юг, уничтожая дома, деревни, фермы, посевы, луга и леса. Огонь может добраться до Терре-Хота и спалить то заведение, где он когда-то был. Он может жечь и дальше! По сути дела, он…

Его взгляд снова устремился на север, к Гэри. Теперь ему был виден город с его огромными, безмятежно застывшими фабричными трубами, похожими на черточки мела на светло-голубой классной доске. За ним раскинулся Чикаго. Сколько там цистерн с бензином? Сколько бензоколонок? Сколько составов молча стоят на боковых ветках, полные бензина и легковоспламеняющихся удобрений? Сколько сухих, как поленья для растопки, трущоб? Сколько еще городов за Гэри и Чикаго?

Под летним солнцем лежала целая страна, созревшая для костра.

Ухмыляясь, Мусорщик поднялся на ноги и пошел вперед. Кожа у него уже покраснела как у рака. Но сейчас он не чувствовал этого, хотя ночью она не даст ему сомкнуть глаз и заставит бодрствовать в каком-то странном возбуждении до рассвета. Впереди его ждали костры побольше и получше. Его взгляд был мягким, радостным и совершенно безумным. То был взгляд человека, открывшего для себя главную ось своей судьбы и ухватившегося за нее обеими руками.

Глава 35

Я хочу убраться из города, — не оборачиваясь, сказала Рита. Она стояла на маленьком балконе, утренний ветерок подхватывал полы ее прозрачного халатика, задувая целые ярды ткани в распахнутые двери.

— Ладно, — сказал Ларри. Он сидел за столом и ел сандвич с жареным яйцом.

Она повернула к нему изможденное лицо. Если в тот день, когда он встретил ее в парке, ей можно было дать элегантные сорок, то теперь она выглядела женщиной, балансирующей на острие черты, отделяющей шестьдесят с хвостиком от почти семидесяти. Между пальцами у нее была зажата сигарета, и кончик ее трясся, выпуская дрожащие струйки дыма, когда она подносила сигарету ко рту и курила не затягиваясь.

— Я не шучу. Я серьезно.

— Я знаю, — сказал он и утерся своей салфеткой, — и вполне тебя понимаю. Нам надо уходить отсюда.

Мышцы ее лица расслабились, изображая что-то вроде облегчения, и с почти (но не совсем) подсознательным отвращением Ларри подумал, что это делает ее еще старше.

— Когда?

— Почему бы не сегодня?

— Ты чудный мальчик, — сказала она. — Хочешь еще кофе?

— Я могу сам налить.

— Ерунда. Сиди, где сидишь. Я всегда подавала своему мужу вторую чашку. Так он требовал. Хотя за завтраком я вечно видела лишь его макушку. Все остальное скрывалось за «Уолл-стрит джорнэл» или еще каким-нибудь кошмарным солидным чтивом. Чем-то не просто важным и значительным, а буквально нашпигованным важностью. Бёлль, Камю… О Господи, Мильтон! Ты — как свежая струя. — Она оглянулась через плечо на кухню с плутоватой усмешкой. — Было бы просто позором прятать твое лицо за газетой.

Он рассеянно улыбнулся. С утра ее остроумие казалось натужным, как, впрочем, и весь вчерашний день. Он вспомнил, как впервые встретился с ней в парке и как подумал тогда, что ее разговор похож на небрежную россыпь алмазов по зеленому сукну бильярдного стола. Со вчерашнего дня ее речь стала больше походить на блеск цирконов — почти совершенных копий бриллиантов, которые, в конце концов, все же были обыкновенными стекляшками.

— Прошу. — Она стала ставить чашку на стол, и из-за того, что ее рука все еще дрожала, горячий кофе выплеснулся ему на локоть. Он отпрянул от нее, зашипев от боли.

— Ох, прости… — На ее лице отразилось не просто огорчение, а почти неприкрытый ужас.

— Ничего страшного…

— Нет, я сейчас… холодный компресс… не… не вставай… неуклюжая я дура… тупица…

Она издала хриплый стон и разрыдалась так, словно не обожгла его немножко, а стала свидетелем кровавой смерти своего лучшего друга.

Он встал, обнял ее и не особо обрадовался тому, как конвульсивно она обняла его в ответ. Сжала как в тисках… «Космическая хватка» — новый альбом Ларри Андервуда; невесело подумал он. А, черт. Никакой ты не славный парень. Снова здорово.

— Прости, я не знаю, что со мной, такого никогда не; бывало, прости, пожалуйста…

— Все в порядке, ничего страшного, — продолжал он механически утешать Риту, водя ладонью по ее волосам цвета соли с перцем, которые выглядели гораздо лучше (кстати, вся она выглядела куда лучше) после того, как она долгое время провела в ванной комнате.

Конечно, он понимал, в чем проблема. Она была одновременно и объективной, и личной. Все происходящее действовало и на него тоже, но не столь глубоко и стремительно. Что же касается ее, то за последние часов двадцать в ней, казалось, сломался какой-то внутренний стержень.

Объективно, он полагал, дело было в запахе. Он просачивался с балкона на кухню и в комнату вместе с холодным утренним ветерком, который позже уступит место неподвижной устойчивой жаре, если нынешний день будет походить на три или четыре предыдущих. Трудно было найти этому запаху определение, которое звучало бы точно и вместе с тем менее болезненно, чем голая правда. Можно было сказать, что он похож на запах гнилых апельсинов, или протухшей рыбы, или на тот, что иногда чувствуешь в туннеле метро, когда в поезде открыты окна, но… Все это не совсем верно. То был запах гниющей плоти — тысяч трупов, разлагающихся в жару за закрытыми дверьми домов и квартир, — вот что это было, если называть вещи своими именами, но от этого хотелось как-то увильнуть.