Друзья поневоле. Россия и бухарские евреи, 1800–1917 - Альберт Каганович

Во многих городах, где бухарские евреи проживали до русского завоевания, синагоги открыто или тайно существовали еще при мусульманской власти. Синагоги у бухарских евреев, так же как и у ашкеназских, были не только религиозными центрами, но и местами сосредоточения общинной жизни[1370]. Как указывалось выше, мусульманская власть часто не разрешала бухарским евреям перестраивать и ремонтировать синагоги. После русского завоевания старые синагоги продолжали действовать, для чего они, очевидно, были отремонтированы. Для открытия же новых синагог и молитвенных домов бухарские евреи обычно испрашивали разрешения местной администрации. О первом случае обращения бухарских евреев к русской власти с просьбой разрешить постройку и открытие новой синагоги рассказывалось в первой главе. Тогда, в 1870 году, «устроитель Туркестанского края» Кауфман рассматривал бухарских евреев дважды покоренного Самарканда в качестве союзников и поэтому они не встретили никаких затруднений с разрешением. Власти придерживались такой политики в течение всего периода управления Кауфмана краем (1868–1881). Так, бухарским евреям города Туркестана в 1875 году было разрешено открыть молитвенный дом. Спустя два года, в 1877-м, бухарские евреи получили разрешение перестроить обветшавший молитвенный дом и в Коканде. Открылся он лишь в 1892 году, но такая задержка произошла по вине самих бухарских евреев. В 1882 году администрация разрешила бухарским евреям открыть молитвенные дома в русской и азиатской частях Ташкента. В марте 1889 года бухарские евреи получили разрешение военного губернатора на открытие в азиатской части этого города еще одного молитвенного дома, который был пожертвован общине богатыми бухарскими евреями Пинхасом Абдурахмановым и Давидом Ильяжановым (отцом Юсуфа Давыдова). В 1893 году бухарским евреям Самарканда местная администрация разрешила устроить молитвенный дом в русской части города[1371].

В то же время бухарские евреи часто открывали молитвенные дома и не спрашивая разрешения администрации: в селении Пейшамбе – в 1871 и 1878 годах, в городе Туркестане – в 1875-м, в городе Чимкенте – в 1904-м, в Коканде – в 1878 году (в доме Хаима Симхаева, на шестьдесят мест), в 1887-м (в доме Рафаэля Вадьяева, тоже на шестьдесят мест) и в самом начале XX века (в доме Натана Давыдова, на 130 мест). Когда администрация спустя несколько десятков лет после открытия молитвенного дома узнавала об этом, она его, как правило, уже не закрывала[1372].

Терпимое отношение туркестанской администрации к бухарским евреям проявилось и в вопросе строительства шалашей во время праздника кущей (Суккот). Дело в том, что Министерство внутренних дел, ссылаясь на строительный устав, запрещавший возведение подобных пожароопасных сооружений, не разрешало евреям в черте оседлости строить традиционные шалаши[1373]. Тем не менее туркестанская администрация не препятствовала бухарским евреям в соблюдении этого обряда. Правда, архивные документы канцелярии туркестанского генерал-губернатора не содержат никакой релевантной переписки по данному поводу. Но сохранившаяся фотография, на которой запечатлены бухарские евреи, отмечающие этот праздник в шалаше (на иврите – сукка), а также факт посещения Лансделлом (сопровождаемым русским чиновником) в 1882 году одного из шалашей свидетельствуют, что указанного запрета в крае не было[1374].

Попутно отмечу, что представители местной администрации нередко посещали кварталы бухарских евреев, где встречались с их калантарами, раввинами и купцами[1375]. Сюда они часто приводили и западных путешественников, живо интересующихся такими «экзотическими» евреями. Русские чиновники, а также предприниматели посещали и торжества бухарских евреев[1376].

Местная администрация снисходительнее относилась к открытию бухарскими евреями синагог и молитвенных школ в туземных частях городов, чем в русских частях, куда бухарские евреи переселялись все время, и особенно с начала XX века. На упомянутую в пятой главе просьбу группы бухарских евреев в апреле 1916 года о разрешении открыть в русской части Самарканда молитвенную школу администрация ответила отказом, и поэтому в декабре того же года к ней с аналогичным прошением – о постройке синагоги на собственном участке земли – обратился самаркандский житель Юнатан (Йонатан) Муллокандов. Из материалов административной переписки видно, что вопрос об открытии синагоги был разрешен только после Февральской революции 1917 года[1377].

Отрицательные ответы по некоторым общинно-религиозным вопросам были обусловлены, прежде всего, отрицательным отношением к бухарским евреям со стороны Военного министерства. Его позволения на принятие того или иного решения туркестанские генерал-губернаторы с конца XIX века просили в случае любого, даже самого мелкого вопроса, касавшегося евреев. Последний же генерал-губернатор, Куропаткин, – сам в 1898–1904 годах военный министр – вслед за своим предшественником насаждал в министерстве антиеврейскую атмосферу. Негативное отношение к бухарским евреям со стороны Военного министерства особенно ярко проявилось в решении вопроса их подсудности.

В сукке. Самарканд, начало 1870-х годов (Туркестанский альбом: часть этнографическая. Т. 1. Л. 81). Библиотека Конгресса США, Отдел эстампов и фотографий, LC-DIG-ppmsca-14470

2. Подсудность бухарских евреев в Туркестанском крае

Желая, подобно французам в Алжире, поменьше вмешиваться в традиционный уклад жизни мусульманского населения[1378], русская власть после завоевания края сохранила, хотя и с некоторыми изменениями, у мусульман суды казиев (у узбеков и таджиков) на основе шариата и суды биев (у казахов, туркмен и киргизов) на основе адата. (Адат, или урф, – основанное на семейных и родовых обычаях право, восходящее к домусульманским социальным традициям, позже включившее некоторые элементы шариата.) В то же время все было не столь уж и однозначно. Так, исследовавший в течение пяти лет судебное право у казахов Туркестанского края офицер Григорий Загряжский подчеркивал, что распространенный у них суд биев опирается на традиционное право – зан – и тем отличается от суда на основе адата, испытавшего сильное воздействие шариата[1379]. C другой стороны, как показал Паоло Сартори, и шариатские суды в Средней Азии не следовали сугубо шариатским канонам, а включали элементы местных традиций, собственно адата[1380].

Заинтересованные в распространении как на Северном Кавказе, так и в Туркестане судов на основе не шариата, а местных традиций, русские власти предпринимали усилия по кодификации адата и зана. С целью ослабления на территории края авторитета исламских институтов были отменены действовавшие здесь ранее юрисдикции кази-калянов Бухары, Самарканда, Хивы, Коканда и Ташкента. В 1886 году русская администрация заменила названия «казий» и «бий» на термин «народный судья» – чтобы у мусульманского населения не создавалось впечатления, что оно по-прежнему подсудно духовенству[1381].

Другие изменения заключались в предоставлении населению права выбирать судей на три года через выборных представителей; делении края на судебные участки; ограничении полномочий мусульманских судей исками до 100 рублей; учреждении отдельных съездов казиев и биев по территориальному принципу для решения дел по искам от 100 до 1000 рублей (иски на бо́льшую сумму должны были рассматриваться в русских мировых судах); разрешении спорящим сторонам обращаться в мировой суд по взаимному согласию; отмене смертной казни и физических наказаний.

Народные суды мусульман подчинялись волостным съездам народных судей. Народные судьи и их съезды были поставлены в прямую зависимость от русской администрации. Она определяла количество народных судей в волостях, утверждала их в должностях после избрания выборными представителями мусульман, имела право их смещать, определяла время, место и число съездов народных судей. В юридическом аспекте народные суды и съезды народных судей подчинялись проверявшим их постановления русским судебным инстанциям. При обнаружении превышения полномочий в решениях народных судей и их съездов окружные суды отменяли такие решения. Стороны имели право подавать жалобы в окружные суды на решения народных судей и их съездов[1382]. До начала XX века и, в меньшей степени, позже русские судебные инстанции не имели достаточного количества квалифицированных переводчиков для проверки постановлений мусульманских судов, и поэтому многие случаи, являвшиеся с точки зрения русского законодательства судебными ошибками, не были обнаружены[1383].