Дух Зверя. Книга первая. Путь Змея - Анна Кладова

Змея улыбнулась.

— Мудр ты, государь, но я не пламя. Никакой заслон не сдержит меня, коли раздразнить. Я вижу, чего ты хочешь. Я многим могу услужить тебе. Но … огонь требует жизнь дерева за свое смирение и подаренное тепло. Чем заплатит мне державный князь?

Владимир нахмурился и, кивнув на дверь, приказал старому вояке:

— Оставь нас, Илья Хуримович.

Тот что-то шепнул своему государю и, бросив на Олгу странный взгляд, вышел из оружейной. Как только шаги за дверью стихли, князь тяжело вздохнул, будто сбросил груз условностей, избавившись от чужих ушей.

— Мой учитель предупреждал, что с тобой будет трудно, но я не думал, что настолько.

Олга снова отвернулась к окну, глядя на столпившихся во дворе людей. Слух о том, что прибыл князь, разносился быстрее, чем гнилая болезнь ветром.

— Что так? — безразлично спросила она.

— Дерзишь.

— Имею право. Обидели меня сильно… И незаслуженно.

Князь прошелся вдоль стола, нервно дернул фибулу на плече и сбросил плащ. В комнате и впрямь стало жарко.

— Ты хочешь платы? Я дам тебе свободу, — наконец произнес он.

— Свобода — не та мена, которую ты в силах дать мне, — она говорила очень тихо и без эмоций. — Твоя темница не пугает. Думаешь, эти железки сдержат меня, если я захочу выйти… Если позволю… себе выйти. Нет, княже, ты даже не знаешь, что такое настоящая тюрьма. Я давно сижу там, а ключ от нее ты не сможешь добыть даже при всем своем желании и могуществе.

— Почему же?

— Не одолеть тебе моего… надзирателя.

Владимир сел рядом, облокотившись на подоконник.

— Чего же ты хочешь? — растирая ребром ладони красные от недосыпу глаза, устало спросил он. Олга поглядела на него с сочувствием, увидев, наконец, перед собой не государя Верийского, а измаянного долгим переездом и непосильными заботами мужчину.

В отсутствии свиты любой князь становится обычным человеком.

— Я хочу покоя, — произнесла она вдумчиво, — хочу помыться, выспаться в тепле и поесть доброй еды. Хочу, чтобы люди не знали о том, кто я на самом деле. У меня ведь есть имя, князь. Хочу, чтобы звали меня Олгой, а не Змеей. Надоело всем доказывать, что я имею право на существование.

— Хочешь спрятаться? От кого? От своего тюремщика? — в его тоне не было издевки, лишь какая-то тихая затаенная грусть, но Змея вздрогнула. Владимир оказался слишком прозорлив, угадав то, о чем она даже не думала, и попал в цель.

— Это не важно, — она вновь отвернулась к окну.

— Что ж, ты будешь служить в моей гвардии, будешь состоять на довольствии из государственной казны. Взамен твоя тайна будет сохранена. Никто не узнает о том, что ты… нелюдь. Это все?

— Нет. Я не буду убивать по твоему приказу. Не люблю… смерть.

В толпе за окном мелькнула непокрытая голова Княжьего Ловчего.

— И еще желаю, чтобы Белослав был при мне.

Владимир удивленно сморгнул:

— А это зачем?

— Считай это моей прихотью… и наказанием для виновного.

— Думаешь усмирить его? — ухмыльнулся князь.

— Иначе он погибнет, — она глянула на собеседника так, что улыбка сползла с его лица. — Обычный человек не в силах вынести столь сильное проклятие ненавистью.

* * *

Трое суток она проспала на мягкой перине в доме самого Каменского воеводы, коим оказался старый воин, присутствовавший при разговоре Змеи с князем. После происшествия в бане, когда молоденькая служанка, увидев обнаженное Олгино тело, упала в обморок, Илья Хуримович уложил гостью в хозяйской опочивальне и запер дверь на ключ, чтоб никто не беспокоил ее сна. И Олга спала.

Она чувствовала себя пустой, будто изнутри вынули все смыслы, и осталась одна оболочка. Разум не воспринимал ничего, кроме белого густого тумана, и она погрузилась в него телом, которого не существовало более. Безмыслие очищающе действовало на воспаленный рассудок. Она сотню раз умирала и рождалась снова, а сон все не уходил, кутал в кокон из дымки теплого солнечного света. Это было не хорошо и не плохо. Это был покой.

А потом Змея очнулась от сладкого забытья, и в груди с невероятной доселе мощью застучало молодое и полное силы сердце. Она снова была жива.

За дверью кто-то бранился. Раскатистый бас перемежал отрывистый лающий тенор. Олга долго лежала с открытыми глазами, бездумно глядя в потолок, изукрашенный росписью, и слушала возмущенные крики, что, приглушенные стенами, шуршали в ушах, как сыпучий горох. Наконец она встала, накинув на плечи покрывало, и пошла на голоса.

Они были похожи — отец и сын. Скуластые, смуглые, с раскосыми по-такарскими глазами и в то же время высокие, широкоплечие, как могучие дубы, с такой же буйно вьющейся кроной, и светлоокие, как веричи.

— Ты не нарушишь княжью волю! — гремел старший, сжимая кулаки. — Мало я из-за тебя, непутевого, позора терпел?! Так ты еще супротив государя артачиться вздумал!

— Я ему не лошадь44…

— Ты его слуга!

— Слуга?! — Белослав был похож на обозленного шакала, выставленного в клетке на показ толпе. — Пусть так, но подобные приказы исполнять не буду.

— Не позорь отца, щенок!

— Отца, приютившего дома тварь, сгубившую его сына?

— Белян, прекрати! Твоя ненависть бессмысленна!

— Это мое дело — решать свою судьбу. Я волен выбирать, что имеет смысл, а что нет. И выбрал. А ты сдался, подчинился. Ты всегда так делаешь. Я не такой! Я отомщу, пусть это будет стоить мне жизни. И ни за что не буду служить этой… этой…

Он смолк, заметив наконец Змею, наблюдавшую за семейной перепалкой с верхних ступеней лестницы. На шрамленном лице воина застыло странное выражение — смесь злобы, негодования и удивления. Илья Хуримович нахмурил седые брови, скрывая смущение.

— Доброе утро, стало быть…

— И тебе того же, хозяин, — она сверлила взглядом Беляна, отчего тот сделался еще более желт лицом, чем обычно. — Ну же, договаривай, кому “этой”?

Бурые коготки заскребли вниз по деревянным перилам, сняв тонкую стружку, после чего узкая девичья ладонь легла на грудь застывшего, как кошка перед прыжком, Белослава. Он боится! Это откровение было неожиданным, но приятным. И Змея зашипела, буквально насаживая на свой пронзительно-янтарный взгляд холодные серые очи, мутные от болезни и темных мыслей:

— Ты, скотина, меня один раз ослабевшую да раненую взял, думаешь тебе теперь все можно? Отца позорить, княжьим доверием пренебрегать? Совсем совесть потерял? Мало тебя твой Учитель лупил. Дурь не вышла совсем, как погляжу. Или ты этой дури у него набрался? С кем поведешься, от того и наберешься? Ядом иглы мажешь, цацки серебряные заговоренные таскаешь с собой, голодом неделями