Дух Зверя. Книга первая. Путь Змея - Анна Кладова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Белослав, ты что, совсем дурак? Еду травишь, людей пугаешь, поединок вот затеял на корабле. Ты же взрослый человек, ну так и веди себя, как подобает мужчине, как должно воину. Успокойся, успеем еще силой помериться. Сядь.
— Ну уж нет, не буду я слушать твои речи, змеюка, — Белослава трясло от уже охватившей его ярости, — вынь клинок и покажи, что умеешь. Не могу назвать Учителем того, кто слабее меня.
Олгины глаза превратились в две узкие янтарные щелки. Она подошла к воеводичу почти вплотную, подняла раскрытую ладонь к груди и медленно сложила ее в кулак. Настороженность, изумление и испуг быстро сменяли друг друга на лице Беляна. Он, неожиданно поняв, что не может дышать, принялся судорожно хватать ртом воздух, силясь протолкнуть его в пережатое невидимой удавкой горло.
— Не злил бы ты меня, — она разжала руку, и Белослав, кашляя, согнулся вдвое, сплевывая накопившуюся во рту мокроту на палубу.
— Сядь подле, — тоном, не терпящим пререканий, указала Змея. Он повиновался: тяжело опустился на скамью, пряча красное от стыда и унижения лицо в ладони. Один из гребцов принес две миски, курившиеся ароматным дымком. Олга, поблагодарив, приняла еду из рук моряка, отметив странный взгляд последнего. Что ж, пусть лучше считают ведьмой, нежели йоком.
— Ешь, — она подала тарелку Беляну. Руки последнего тряслись, когда он подносил ложку к губам, и голова клонилась все ниже, скрывая лицо за ширмой растрепанных седых волос.
Она помнила эти чувства: гордыня, вколоченная в грязь, оскорбленное достоинство, боль униженной души, переходящая в боль телесную, когда сердце готово выпрыгнуть из груди от бессильной ярости, — помнила, сопоставляла и все равно не понимала жестокость Лиса, его суровые методы смирения непокорного духа. Не понимала, чем она заслужила такое отношение, но ясно видела, что с Белославом действует методами своего Учителя, и это было страшно. Но что было еще страшнее, так это то, что она считала подобное воспитание правильным по отношению к этому не в меру спесивому дураку. Змея действительно становилась похожей на Лиса. Как? Когда это произошло? Она отставила пустую миску.
— Белян, знаешь, кто меня сдал сотнику?
— Какой-то немой однорукий йок, — невнятно пробурчал воеводич.
Рыба?! Олга почесала кончик носа, попутно смахивая налипшие на ресницы снежинки.
— Скажи мне, Белослав, почему ты так ненавидишь йоков?
Молчание.
— Ну же! Ведь ясно, что Дарим здесь не главная причина.
Молчание.
— Отвечай!
Белослав вскинул седую голову.
— Почему? Ты спрашиваешь меня: почему? Потому что все вы лживы и надменны! Потому что считаете людей скотом, недостойным внимания, слабыми существами, чьи шкурки продаются на торгу за золото! Все вы игроки, и ставкой вам — чужая жизнь. Кем вы мните себя? Богами? Вершителями судеб? Кто дал вам право судить людей? Почему, за что, для чего вы наделены такой силой? Чтобы издеваться над нами?
— Ты говоришь о ком-то… кто он? — холодно перебила Змея. Белян осекся, вновь опустив голову.
— Ну же, я жду. О ком речь?
— Он учил меня. Редкий мерзавец, но и редкий мастер. Он играл со мной, использовал. Я не знаю его имени, но оно известно тебе.
— Что ты имеешь в виду?
— Он твой Учитель.
Олга уставилась на Беляна.
— Откуда такая уверенность?
Молчание.
— Значит, твой брат не ошибся, нелюдь готовил тебя на мою роль… Что же ему помешало?
— Я не знаю, — буркнул Белян и добавил, уже задумчиво, — не пойму по сей день, что произошло на Княжьем острове. Йок дрался со мной, хотел убить… потом появился белоглазый и… или сначала был оракул, а потом бой. Я не помню. Там по берегу растет трава, похожая на лопух, только черная и смолянистая. Над этой травой воздух густой и вязкий, будто соткан из тонких липких тенет. От этого дурмана рассудок мутится и память начисто отшибает.
— А Дарим…
— А что Дарим! Он теперь шептун, двоедушец… коли убил бы я этого мерзавца, брат вновь стал бы свободен.
Олга замерла.
— Но Ли… нелюдь уже тогда не имел души! Что же оракул запечатал в сердце Дарима?
Белян безрадостно усмехнулся.
— А бес его знает, — он посмотрел Змее в лицо, и она впервые заметила, насколько холодна и безжизненна серая глубина его глаз, — но ведь там больше никого не было.
Олга отвернулась, вспомнив одну из личин несчастного шептуна. Вот черт! А у тебя-то, Белослав, душа старика. Брюзги, требующего покоя и уединения. Не по той дороге ты пошел, вот и наказала тебя судьба. Да уж, дела!
* * *
Тавроба оказалась большим и очень грязным городом. Шумное смрадное порубежье, место, где две нации, подобно двум морским течениям, сшибались лоб в лоб, образуя бешеный водоворот, в котором мешались обычаи и традиции, нравы и устои, язык и кровь.
Сильная оттепель разбудила скованные морозом запахи, и над пристанью витал неприятный гнилой дух рыбьих потрохов, несвежей снеди и отходов. Последствием теплой погоды при обилии снега была и непролазная грязь, в которой тонули даже деревянные тротуары, проложенные вдоль улиц там, где не было мощеных дорог. Глядя на все это непотребство с борта ладьи, Олга, хмурясь, воротила нос и мысленно хаяла князя самыми скверными словами, которые только слышала от Лиса.
— Не гни понапрасну бровь, — заметив недовольство на лице Змеи, заговорил с ней капитан, — время такое. Местные его пычрак-ай кличут, по-нашему грязный месяц. Солнце припечет, землю в камень обратит.
— А мороз вдарит, коньки надевай?
Моряк рассмеялся в просоленные усы, кивая:
— Примерно так, красавица, примерно так.
Велико было желание сесть Белославу на шею и таким образом добраться до крепости, но Олга сдержалась, всучив воеводичу всю поклажу, и отправила вперед показывать чистый путь к дому наместника.
— Бывал здесь?
— Бывал?
— Ну так веди.
Наместник оказался худосочным лысым мужичком с цепким и оттого очень неприятным взглядом сощуренных черных глаз. Белослава он встретил как старого, но не очень хорошего знакомого, сдержанно улыбнулся, пожимая сухонькими ладонями могучую руку воина, внимательно прочел письмо князя:
— Тебя что ли Владимир сослал на рубеж наставничать? Чем провинился-то… опять?
— Сослал меня, то правда, — напустив на себя безразличный и суровый вид, ответил Белян, — а учитель — вон, на лавке отдыхает.
Наместник после этих слов наконец-то заметил Олгу, скромно сидящую в дальнем углу приемного покоя, и бесцеремонно
