Новый Мир ( № 9 2008) - Новый Мир Новый Мир

Что они говорят нам прежде всего? Прежде всего они, понятно, несут в себе и собой укор. Укор в жестокосердии, в отсутствии сострадания — обывателю, в неумении и халатности — медицине, в наплевательстве — стране. И они более чем вправе ожидать, что их слова будут услышаны.

Антон Борисов между тем чуждается обвинительного приговора. Он все время оговаривается, что не хотел бы никого ни в чем упрекать. Он прощает свою семью, утверждая, что в советских условиях и не было возможности поступить иначе, чем его близкие поступили с ним. Так ли это? Определенно не так или, по крайней мере, не до конца так.

Когда закрываешь подобную книгу, перед тобой стоит выбор: отнестись ли к

автору как к инвалиду, закрыв глаза на недостатки его прозы, или же — как к писателю, без всяких скидок? Я скорее выберу второй путь, тем более что мужество Антона Борисова дает мне все основания отнестись к нему, как того заслуживает человек с сильной волей.

И тут необходимо сказать: в сюжете книги есть провал. Без предисловия другого автора перемещение героя в США из дома призрения в российской глубинке осталось бы полностью непонятным и непроясненным. Автор как будто устал писать, прежде чем досказал свою повесть. Не исключено, что он готовит второй том; но все же это не тот случай, когда имеет смысл затевать сиквел.

И еще — книга, по сути, публицистична, часто неоправданно, поверхностно и к тому же неприятно. Это публицистичность типичного эмигранта, из тех наших бывших соотечественников, которые, уехав и устроившись в другой стране, всё продолжают доказывать себе и окружающим, что они поступили правильно.

Безусловно, книга представляет собой ценный человеческий документ, и если рассматривать ее как такой документ, то она выполнена на достойном литературном уровне. Но если совсем без скидок, автор, хотя и явил поразительное жизнелюбие, психологически не до конца совладал со своей болезнью — в том смысле, что провоцирует нас на жалость. Остается понять, книга ли это инвалида — или те, кто воспринимает ее таковой, инвалиды по сравнению с автором?

Д м и т р и й Г л у х о в с к и й. Cумерки. М., “Популярная литература”, 2007, 312 стр.

Непонятно, почему из чувства собственного достоинства автор не воспретил издателю заявить на обложке, что это — российский ответ Дэну Брауну. А также что Глуховский — “наш Стивен Кинг”.

Кстати, в отличие от Брауна, занятого натужным интерпретированием вымышленного текста, в случае Глуховского текст, насколько можно понять из сообщения на его сайте, действительно существовал, и то ли его перевод, то ли стилизация легли в основу книги. На мой взгляд, это единственное, что есть в книге собственно ценного. Что уже немало. Подспорьем в интерпретации текста герою служат один научный труд сродни энциклопедии и популярные книжки. Для интеллектуала

маловато, но ведь и сведений о древней цивилизации почти нет. Речь идет о цивилизации майя.

Перед нами заведомый продукт массовой литературы. Не страшны в книге убийства, несмотря на то что совершаются с особой жестокостью: у убитых рассечена грудная клетка и вырвано сердце. Не держит в напряжении сюжет. Не до конца прояснен герой.

И все же книга не вызывает раздражения. Герой ненавязчиво интеллигентен. Автор не игнорирует мистическую сторону жизни. Книга написана довольно гладким, нормальным, человеческим языком.

Н а д е ж д а Г о р л о в а. Покрывало Ребекки. Повести и рассказы. М., “Молодая гвардия”, 2008, 365 стр.

Это первая книга Надежды Горловой, писателя, уже достаточно известного. Она неоднократно публиковалась в толстых журналах, лауреат нескольких премий. В отличие от многих, кто одновременно с ней заявил о себе, Горлова не торопилась с публикацией первой книги. Книга дозрела, и она предъявляет нам Надежду Горлову как состоявшегося прозаика со своим художественным миром, мастера слова, чьи интонации просты и обдуманны.

Проза Надежды Горловой исключительно фактурна: “велюровая мякоть

банана”, “ручьи грызли снег”, “черная лыжня проводов”, одуванчики, “густо накрахмаленные пыльцой”, — едва ли не на каждой странице все признаки густого добротного слога. Горлова принадлежит к той же линии русской литературы, что и Александр Иличевский, притом она справляется с метафорой, которая не уносит ее по прихотливой воле своего движения, а пригибается в ту сторону,

куда нужно автору. К тому же у Горловой исключительный слух на устную речь, все эти точные “шумни2 своей подружке” расставлены где надо и как надо работают.

Название “Покрывало Ребекки” отсылает к Библии. Ребекка (Ревекка) не снимала покрывала с лица, когда выходила замуж за Исаака, — выбрал ее в жены не он сам, а слуга его отца, Авраама. Этот символ настолько глубок, что любая интерпретация, пожалуй, больше скажет об истолкователе, чем о самом символе.

Книга представляет собой собрание совершенно различных жизненных сюжетов — тут и беженцы из Грозненского района (рассказ “Женские четьи минеи”), и летопись быта на протяжении нескольких поколений в русской деревне (повесть “Паралипоменон”), и московская жизнь молодой женщины, которая пережила развод (повесть “Луна на ощупь холодная”), и множество других обстоятельств, событий, судеб. И книга эта предназначена для долгого чтения, для перечитывания.

Сама ткань текста тоже афористична: “Мне приснились слова: „Вся еврейская литература сводится к одной фразе: ‘Парик замужней женщины сидел на ней косо‘””. Есть в книге и смерть, увиденная без трепета (“Трепет смерти”), и бесконечная, смешная и трогательная жизнь (“Записки и надписи”), сны и бодрствования (“Мои сны глазами очевидцев”).

На мой взгляд, это редкая книга.

П а в е л Б а с и н с к и й. Русский роман, или Жизнь и приключения Джона Половинкина. М., “Вагриус”, 2008, 432 стр.

Книга автора, которого знаешь как зрелого, состоявшегося критика, — это очень большие ожидания. Он высказал столько убийственно точных суждений, что сам-то уж должен написать нечто поистине необыкновенное.

И действительно, книга оказалась не совсем обыкновенная. Но все равно некоторые вещи обескураживают. Ждешь от Басинского чего-то большего. Особенно в плане языка. Но и сюжета. “И тогда она подняла на него взгляд, исполненный такого гнева и в то же время такой жалобной беспомощности, что Борис Викторович, будучи мужчиной чувствительным, сам едва не зарыдал”. Тут все уже как будто читал в некоем поистине мифическом “русском романе”. Может, это и есть в своей окончательной воплощенности тот самый русский роман? Может быть, так и надо, может, таким языком писать и правильно? Как бы усредненный литературный язык, которого не замечаешь, когда читаешь, не спотыкаешься

на нем.

Сюжет довольно сложен, пересказать его не так-то легко из-за нагромождения событий. Действующих лиц, за исключением Джона Половинкина, капитана Максима Максимыча (ну куда ж тут без литературных реминисценций), Недошивина, попа и попадьи, отца Тихона и еще кое-кого к концу книги уже невозможно

отлепить друг от друга; Чикомасов, Палисадов, Рябов и прочие — весь этот хоровод сливается в поистине дикой пляске. Казалось бы, можно было наделить персонажей какими-нибудь выпуклыми, пусть даже гротескными, характеристиками, чтобы они не так смахивали друг на друга. (Впрочем, у некоторых героев есть

реальные прототипы. Типа Пелевина в случае с героем по фамилии Сорняков — симметричный ответ…)

Роман изобилует полуанекдотическими ситуациями, на которые иной раз хочется мрачно прореагировать: “Не смешно!” К примеру, один из героев, отправляясь на задание, гримируется под Троцкого, и, как ни странно, именно этот грим, дикая выходка, спасает жизнь ему и двум другим персонажам.

Нелепица на нелепице, панегирик русскому характеру, о котором один Басинский, конечно же, имеет представление. И тем не менее… Приходится констатировать, что ни один русский роман в этом сезоне я не читала с таким сочувственным одобрением или одобрительным сочувствием. Возможно, автору сопереживаешь больше, чем его героям, но что это меняет? Давно забытое чувство испытываешь, когда добираешься до последней страницы. Древние греки вроде бы называли это катарсисом, впрочем, не поручусь.

М а р и н а К у л а к о в а. Живая. М., “Единая книга”, 2008, 204 стр.

Марина Кулакова существует в русле реалистической традиции последнего времени — это значит, что ее произведения автобиографичны. Что редкость для автобиографических произведений, они свободны от малейшего оттенка самолюбования, и мы как-то сразу и вдруг любим эту героиню с ее, может быть, слегка наивной (или это такой прием?) “правдой жизни”. Книга очень разнородна, в ней повести соседствуют с эссе, критическими заметками и даже стихами. Первая повесть (“повесть в рассказах”, как она обозначена автором) “Учительница” действительно наивна, но наивна какой-то теплой хорошестью: молодая девушка,