Рубикон - Наталья Султан-Гирей

А знаешь, мне до сих пор иногда хочется побегать, погонять мяч по лугу... Все они от меня чего-то требуют: я должен, должен... Вечное прокрустово ложе! Один ты от меня ничего не требуешь, с одним тобой я не паясничаю, не разыгрываю из себя ни героя, ни властелина с железным сердцем. Вот какой есть, такой и есть! Ведь ты ничего от меня не требуешь?

— А что мне, Кукла, от тебя требовать? — Агриппа ухмыльнулся. — Подвигов, что ли? Так на это у меня мои вояки есть. Мне от тебя нужно... — он замялся, подыскивая — слова поделикатнее, — твое полное доверие...

Октавиан молча смотрел на гаснущий светильник и потом тихо шепнул:

— Провались этот империум, сил моих уже нет! Опять разлука, опять одиночество, опять я один в клетке с этими гиенами! Ползают передо мной на брюхе, а за глаза издеваются!

— Победим Помпея — наведем порядок. — Агриппа зевнул. — Ты о Цезаре нехорошо говорил, а зря! Он тебя очень любил, всякий отец свое дитя любит, и всякий хочет, чтобы его сын рос храбрым и смелым. Любить-то тебя Цезарь любил, но воспитывать не умел, или, верней, ему все было некогда. Оттого и в военную школу спихнул. А какой из тебя воин? Спи, Кукла, скоро третья стража.

IV

Ночью Агриппа проснулся как от толчка. Он увидел свои корабли. Так жадно о них мечтал, но до сих их пор никак не мог четко представить, а сейчас ясно видел и изгиб мощного корпуса, и слегка наклоненные мачты с крутыми, полными ветра парусами, и каждый рычажок на палубе. А у бортов вместо обычных трапов, прильнув в вплотную к телу корабля, темнели Тяжелые брусья с железными клювами на концах.

Осторожно, чтобы не разбудить друга, он на цыпочках подошел к столу. Молодой флотоводец любил работать по ночам, и в опочивальне всегда все было наготове для ночных трудов.

Агриппа засветил маленький резной лампион, где, гоняясь друг за другом и никогда не догоняя, кружились вокруг язычков пламени прекрасные легкие кораблики, увенчанные изображением нереид.    

Все еще полусонный, он достал тушь и большой, на весь стол, кусок пергамента. Знал: лишь обведет первые линии контуров пригрезившихся ему кораблей — и дремота пройдет.

Он оглянулся. Октавиан спал. Голова eго съехала с подушки, рука, тонкая, как у девочки-подростка, свесилась, и весь он казался таким юным, таким беспомощным, что у Агриппы сжалось сердце от острой жалости к этому несчастному, затравленному мальчишке. Чужая жизнь во всей своей беззащитности жалась к его ногам, билась в его ладонях, как птенец. И печальней всего, что это вечно больное, хилое созданьице по злой воле Клио — император железных легионов Рима! И от любого взбалмошного решения этого бедняжки зависят тысячи судеб! Никто не осудит Марка Агриппу за ошибки триумвира, но сам он никогда не простит себе ни одного промаха своего друга.

Агриппа подошел к постели и хотел поправить сбившуюся подушку, но Октавиан, почувствовав, что на него смотрят, открыл глаза:

— Ты? Как хорошо, а то мне опять всякие ужасы снились!

— Спи спокойно, Кукла, а мне нужно поработать, сейчас же! А то утром я уже ничего не вспомню.

— И я. Можно? Ну, хорошо, хорошо, просто так посижу около.

— Молча!

Октавиан уже пристроился на столе, рядом с пергаментами.

— А ты расскажи мне все, даже если и не пойму, тебе самому ясней станет.

— Ладно, Кукла! Можешь сидеть тут. — Агриппа опасливо отодвинул тушь. — Я начну чертить и стану тебе объяснять. Твоя правда, мне так легче будет соображать.

Он набросал силуэт мощного корабля с распростертыми крыльями.

— Точно ворон летит! — не выдержал Октавиан. — Крылатый корабль!

Агриппа довольно кивнул:

— Вот и назовем их воронами! Только, Кукла, это совсем ни крылья, как кажется на чертеже. По бокам у них брусья, как у моих осадных машин. Ведь пиратские лигуры — те же крепости...

Агриппа углубился в чертежи. То со злостью отшвыривал пергамент, рвал на мелкие кусочки, то брал новый, проводил уверенно несколько линий. Потом, оторвавшись на миг от чертежа, набрасывал на восковой дощечке цифры и кидал Октавиану:

— Перемножь. Ты числовые ряды Фалеса знаешь?

— Нет, я уж лучше на дощечке.

— Ладно, только внимательней. Тут знания не нужны, было бы внимание.

Они работали до зари. Наконец Агриппа встал и потянулся:

— Я еду к себе на загородную виллу. Могу тебя взять. Хочешь?

— Еще спрашиваешь!

На вилле Агриппа сразу же прошел в свою мастерскую, где никто, кроме него, не смел работать. Старательно протер инструменты, смахнул пыль с верстака и, мурлыкая какую-то незамысловатую песенку, принялся мастерить остов суденышка.

— Умеешь хоть немного шить? — кинул он не оборачиваясь. Октавиан недоуменно пожал плечами:

— Попробую!

— Вот холстина, вот чертеж парусов, размеры внизу. А вот корабельная игла и суровые нитки. Займись, нужно три пары парусов. — Он достал из бочонка замоченные дощечки и, осторожно сгибая, начал пригонять их к каркасу.

Октавиан, сидя на груде свежих душистых стружек, залюбовался своим полководцем. Поймав его взгляд, Агриппа прикрикнул:

— Смотри на паруса, а не на меня! Ну, не моргай, не моргай, не выжимай слезу. Эх ты, Кукла, обиделся? — Он опустился на груду стружек рядом со своим повелителем.

— Чего мне обижаться? — Октавиан отодвинулся. — Я к твоим грубостям привык.

— Дай помогу, а то до февральских ид копаться будешь. Вот так, а теперь пойдем. — Свернув готовые паруса, Агриппа подобрал валяющиеся на полу бруски. — Пошли!

В глубине запущенного сада с одичавшими яблонями и алычой пылал горн. Двое балеарцев с суровыми, загорелыми дочерна лицами и крупными мускулистыми телами трудились в кузнице. Их господин приветливо поздоровался с ними.

— Это не рабы, а мои пленники, — пояснил он другу. — Я снял их с палубы тонущего корабля и сохранил им жизнь. Победим Помпея — верну им свободу. Они хорошо работают, и я их не обижаю. Не обижаю вас, воины моря?

Балеарцы, широко улыбнувшись, дружно кивнули.

— А теперь ступайте. — Агриппа сам встал у горна.

Ковал, припаивал, приколачивал одетые железными клювами брусья к бортам корабликов.

— Все сам? — удивился Октавиан. — А они что, не могут?

— Нельзя им! Пираты, да и Антоний с Лепидом, увидят моих "воронов" лишь в бою. Ну вот и ожили мои кораблики! На, неси этот домой, а те два я сам потащу. Покушаем, поспим, а к вечеру испытание на плаву!

— Подожди, подожди. — Октавиан ласково погладил обшивку корабля. — Мы забыли их назвать!

— Это мы сейчас! — Агриппа взял самый большой кораблик. — "Арго"! А тот "Никэ", а этот... — Он задумчиво повертел в руках последыша, самого пузатенького, со смолистыми капельками на обшивке.

— Как твою пиценскую козу звали, ту, что шесть волков насмерть забодала? — вдруг вспомнил Октавиан.

— У нас всех коз зовут Бяшками, — удивленно ответил Агриппа. — Что это ты мою сказочку вспомнил?

— Вот и назовем его в честь твоей землячки Бяшкой!

— Военный корабль "Бяшка"? — Агриппа расхохотался. — Пусть "Бяшка"! Твоя воля, мой император!

V

За обедом гостеприимный хозяин нехотя ел искусно запеченных в тесте цыплят и вздыхал, как трудно в доме без хозяйки.

— Приготовить обед и то не умеют! А самому некогда! Всюду грязь, бестолочи! В походной палатке больше порядку было. Веришь ли, на днях сам одежду чинил...

— Женись!

— Кукла, я уже два года как женат!

— Я и забыл. Тогда возьми Лелию в Рим. Где ты ее прячешь?

— Там, где ее хорошо стерегут, — жестко отрезал пицен. — Зачем мне вражьи уши в доме? — Он отломил кусок лепешки и, откусив, вздохнул: — И это не могут! Лепешка должна быть сверху румяная, а внутри мягкая и жирная. Я уж хотел отца с матерью сюда выписать, так ведь замучит старик нравоучениями! Он и Суллу видел, и Мария видел, и у Помпея воевал, а я вот против Помпея воюю! Моему старику это нож в сердце. — Агриппа выхватил из подливы ножку цыпленка и кинул на тарелку дружку. — Ешь, Кукла! Вечером опять работать будем!

— Вовсе неплохо у тебя готовят. — Октавиан осторожно отломил корочку. — А почему бы тебе не взять в дом какую-нибудь из твоих Агриппин? Октавия с радостью научит твоих девочек всему.

— Моим сестрам нечего делать в Риме. Они не потаскушки! — с неожиданной осторожностью отрезал Агриппа.

Заметив, как потупился Октавиан, он прибавил уже мягче

— Они — деревенские девушки и счастливы у себя в горах. Старшие, наверное, уже повыходили замуж за хороших парней, своих же пицен. Я им совсем не нужен. Никого на целом свете у меня нет, кроме тебя, а ты обижаешься... Не знаешь что как под злую руку изобью тебя, так потом мне самому еще больней, чем тебе!

— Я это знаю. — Октавиан тихонько улыбнулся. — Поэтому мне тебя всегда жаль, когда ты злишься.