Молодые львы - Ирвин Шоу

Ной неожиданно обернулся. Райкер и Доннелли, слегка усмехаясь, наблюдали за ним. Заметив, что он смотрит на них, они быстро нагнулись и стали смахивать с обуви пыль. «Вот оно что, – с горечью подумал Ной, – это они подстроили и, видимо, с одобрения всех остальных, зная, что Колклаф сделает мне, когда обнаружит… Наверно, они пришли пораньше после завтрака и расстегнули пуговицы».

Он успел тщательно проверить все до мелочей и занять свое место у кровати, когда сержант у двери крикнул: «Смирно!»

Внимательно и холодно оглядев Ноя, Колклаф долго рассматривал его тумбочку, где царил безупречный порядок, затем прошел позади него к вешалке и внимательно осмотрел там каждую вещь. Ной слышал, как шелестела одежда, когда Колклаф перебирал ее. Затем Колклаф, печатая шаг, прошел мимо. Теперь Ной знал, что все обойдется благополучно.

Через пять минут осмотр окончился, и солдаты заспешили из казармы к автобусной остановке. Ной достал вещевой мешок и нащупал на дне клеенчатый мешочек, где у него хранились деньги. Он вынул «мешочек и открыл его, но денег там не оказалось: десятидолларовая бумажка пропала, вместо нее лежал клочок бумаги, на котором жирным карандашом печатными буквами было выведено единственное слово: „сволочь“.

Ной засунул бумажку в карман и аккуратно повесил мешок на место. «Я убью его, я убью того, кто это сделал, – думал он. – Вот тебе и шарф и блузка – ничего нет. Я убью его».

Ошеломленный, он медленно направился к автобусной остановке, стараясь не попасть в один автобус с солдатами своей роты. Ему не хотелось видеть их в это утро. Он знал, что наживет себе неприятность, если окажется рядом с Доннелли, Зилихнером, Рикеттом или с кем-либо другим, а в это утро некогда было ссориться. Он простоял двадцать минут в длинной очереди нетерпеливых солдат, пока вошел в пахнувший бензином автобус. В машине не было никого из его роты, и выбритые, вымытые лица окружавших его солдат, довольных тем, что они вырвались из казармы, неожиданно показались ему дружескими. Стоявший рядом громадный парень с широким, улыбающимся лицом предложил ему даже отпить хлебной водки из поллитровой бутылки, торчавшей у него из кармана.

Улыбнувшись ему, Ной ответил:

– Нет, спасибо, ко мне только что приехала жена, и я еще ее не видел. Я не хочу, чтобы при встрече от меня пахло водкой.

Солдат широко улыбнулся, словно Ной сказал что-то очень лестное и приятное:

– Жена? – удивился он. – Как вам это нравится? Когда же ты ее видел в последний раз?

– Семь месяцев назад, – ответил Ной.

– Семь месяцев! – Лицо парня стало серьезным. Он был очень молод, и кожа на его приятном, гладком лице была нежной, как у девушки. – Первый раз за семь месяцев! – Он наклонился к сидевшему солдату, около которого стоял Ной, и сказал: – Эй, солдат, встань-ка да уступи место женатому человеку. Он семь месяцев не видел свою жену, а сейчас она ждет его; ему нужно сохранить силы.

Солдат улыбнулся и встал.

– Сказал бы сразу, – проговорил он.

– Не надо, – смущенно смеясь, возразил Ной, – я и так справлюсь, зачем мне садиться…

Нежно, но властно подтолкнув его рукой, парень с бутылкой торжественно произнес:

– Солдат, это приказание. Сиди и береги свои силы.

Ной сел, и все окружавшие его солдаты приветливо заулыбались.

– А у тебя случайно нет фотографии твоей дамы? – спросил высокий парень.

– Видишь ли, дело в том, что… – Ной достал бумажник и показал высокому парню фотографию Хоуп. Солдат внимательно посмотрел на нее.

– Сад в майское утро, – восхищенно произнес он, – клянусь богом, я должен жениться, прежде чем меня убьют.

Ной положил бумажник на место, улыбаясь парню и почему-то чувствуя, что это предзнаменование, что с этого момента все пойдет по-иному. Он достиг дна и теперь начинает подниматься наверх.

Когда автобус остановился в городе перед почтой, высокий парень заботливо помог ему спуститься со ступенек на грязную улицу, тепло и ободряюще похлопав его по плечу.

– Теперь иди, браток, – сказал он, – желаю тебе приятно провести эти дни, и до подъема в понедельник забудь, что есть такая вещь, как армия Соединенных Штатов.

Ной, улыбаясь, помахал ему и поспешил к отелю, где его ждала Хоуп.

Он нашел ее в переполненном вестибюле среди толпившихся мужчин в хаки и их жен.

Ной заметил ее раньше, чем она увидела его. Слегка прищурясь, она всматривалась в окружающих ее солдат и женщин, в пыльные пальмы в кадках. Она была бледна и выглядела возбужденной. Когда он подошел к ней сзади и, слегка тронув за локоть, сказал: «Полагаю, вы миссис Аккерман», по ее лицу пробежала улыбка, но казалось, что она вот-вот заплачет.

Они поцеловались, словно были одни.

– Ну, – нежно успокаивал ее Ной, – ну, ну…

– Не беспокойся, я не буду плакать.

Отступив на шаг назад, она пристально посмотрела на него.

– Первый раз, – сказала она, – вижу тебя в форме.

– Ну, и как я выгляжу?

У нее слегка дрогнули губы:

– Ужасно.

Они оба рассмеялись.

– Идем наверх, – предложил он.

– Нельзя.

– Почему? – спросил Ной, чувствуя, как у него замирает сердце.

– Мне не удалось получить комнату: кругом все переполнено. Ну ничего. – Она коснулась его лица и усмехнулась, увидев его отчаяние. – У нас есть место, на этой улице, в меблированных комнатах. Да не смотри же так.

Взявшись за руки, они вышли из отеля. Они молча шли по улице, время от времени посматривая друг на друга. Ной чувствовал на себе сдержанные, одобряющие взгляды солдат, мимо которых они проходили, – у них не было ни жен, ни девушек, и им не оставалось ничего другого, как напиться.

Дом, где помещались меблированные комнаты, давно нуждался в покраске. Крыльцо заросло диким виноградом, а нижняя ступенька была сломана.

– Осторожно, – предупредила Хоуп, – не провались, не хватает тебе только сломать ногу.

Дверь открыла хозяйка. Это была худощавая старуха в грязном сером фартуке. От нее пахло потом, помоями и старостью. Держась костлявой рукой за ручку двери, она холодно взглянула на Ноя и спросила Хоуп:

– Это ваш муж?

– Да, это мой муж, – ответила Хоуп.

– Гм, – промычала старуха и даже не ответила на вежливую улыбку Ноя. Пропустив их в дом, она продолжала смотреть им вслед, пока они поднимались по лестнице.

– Это похуже, чем осмотр, – прошептал Ной, следуя за Хоуп к двери их комнаты.

– Какой осмотр? – спросила Хоуп.

– Я расскажу тебе как-нибудь в другой раз.

Они вошли в маленькую комнату. В ней было одно-единственное окно с треснутым стеклом. Старые обои так выгорели, что рисунок, казалось, был нанесен прямо на стену. Выкрашенная в белый цвет железная кровать вся облупилась, а под сероватым покрывалом явственно вырисовывались бугры. Но Хоуп уже успела поставить на туалетный стол стакан с букетиком нарциссов, положила щетку для волос – символ семейной жизни и цивилизации – и поставила небольшую фотографию Ноя, снятого в дни их летнего отдыха. Он стоит в свитере среди цветов и смеется.

Они испытывали смущение и избегали смотреть друг на друга.

– Мне пришлось показать хозяйке свидетельство о браке, – нарушила молчание Хоуп.

– Что? – переспросил Ной.

– Наше свидетельство о браке. Она сказала, что ей приходится стараться изо всех сил, чтобы защитить свое респектабельное заведение от сотни тысяч пьяных солдат, шляющихся по городу.

Ной улыбнулся и удивленно покачал головой.

– Как ты догадалась взять с собой свидетельство?

Хоуп прикоснулась к цветам:

– Я ношу его с собой все время, все эти дни, в своей сумочке, чтобы оно напоминало мне…

Ной медленно прошел к двери и повернул торчавший в замочной скважине ключ. Старый замок противно заскрипел.

– Знаешь, – проговорил Ной, – я семь месяцев мечтал об этом. О том, чтобы запереть дверь.

Хоуп вдруг нагнулась и быстро выпрямилась. Ной увидел в ее руках небольшую коробку.

– Вот посмотри, что я привезла тебе.

Взяв коробку в руки, Ной вспомнил о десяти долларах, предназначенных для подарка, и о записке, которую он нашел на дне вещевого мешка, – оборванном клочке бумаги со злобной надписью «сволочь». Открыв коробку, он заставил себя забыть о пропавших десяти долларах, с этим можно подождать до понедельника.

В коробке было домашнее шоколадное печенье.

– Попробуй, – сказала Хоуп, – могу тебя обрадовать, что пекла его не я; я попросила маму испечь и прислать его мне.

Ной взял одно печенье: у него был настоящий домашний вкус. Он съел еще одно.

– Блестящая идея! – похвалил он.

– Сними ее, – вдруг с жаром проговорила Хоуп, – сними эту проклятую одежду!

На следующее утро они отправились завтракать поздно и после завтрака погуляли по улицам городка. Из церкви шли горожане, ведя за руку одетых в лучшее платье детей, чинно шагавших со скучающим видом мимо клумб с увядшими цветами. В лагере никогда не увидишь детей, и они придавали этому утру какую-то домашнюю прелесть.