Западный край. Рассказы. Сказки - То Хоай

Ха наклоняется, раздувает соломенный трут. Солома вспыхивает. Распрямившись, Ха поднимает над головой ярко горящий трут и машет им в темноте. Огонь должен быть виден на другом берегу.

За озером вдруг умолкает один из пестов. Привычный слух Ха сразу улавливает эту перемену. Это Тьы, как всегда, заметил поданный ею знак.

Ха поправляет косынку. Сердце готово выпрыгнуить из груди. Она медленно опускается на землю у тройных ворот храма. Да, так и есть! Тьы увидел ее огонек и понял, что она вернулась. Вот он сбегает к лодке и плывет сюда, ей навстречу. У нее перехватило дыхание, и, откинув голову, она привалилась к колонне.

На озере зашуршали лотосы; казалось, там, в темноте, выпи преследуют свою добычу. Потом появилась лодка, она пересекла полосу чистой воды и причалила к берегу.

Лодочник прыгнул на берег и торопливо взбежал по откосу. Вот он уже во дворе перед храмом. Ха силилась разглядеть его в темноте. Он подошел к ней и громко спросил:

— Это вы, Ха? Значит, вернулись…

Человек этот был ей незнаком.

Лунный свет серебрил капли, сбегавшие по его широкой спине; не понятно, пот ли это был или туман, клубившийся над лотосами, оседал на коже.

И тут Ха узнала его: конечно же, это тот самый гонец из Нгиадо, что привез ей когда-то привет от Тьы и ружье для учителя До! Она вспомнила и этот голос, и необычный говор.

— Тьы велел мне, как вернетесь, передать вам это. Он сказал, что вы непременно обрадуетесь.

И лодочник протянул ей шелковый платок, в какие обычно заворачивают пожитки и одежду для дальней дороги. Это был ее подарок. Она дала платок Тьы, когда тот приезжал в деревню верхом на коне. Тьы сохранил его…

Она опустила голову. Сколько же бед и несчастий может вынести человек за отпущенный ему судьбою недолгий век?!

— А где же Тьы? — спросила она, глотая слезы. — Что с ним?

Парень показал рукою в сторону городской стены:

— Он пошел в город за ружьями. Денька через три вернется.

Ха снова понурилась и умолкла.

— Мы стараемся раздобыть побольше ружей, — сказал он. — Иногда каждый день прибавляется по ружью, а не то и по нескольку штук сразу. Мы решили больше не связываться с начальниками да с чиновниками, они только и знают что книжную свою премудрость, а до настоящего дела руки у них не доходят. Да и не поймешь, что у них там на уме. Наговорят с три короба, заварят кашу, а сами потом снова зовут тэй. Сволочи!.. Вся эта братия, что в столице, что у нас здесь, — одного поля ягоды. Не на кого нам теперь рассчитывать, только на самих себя. — Он вдруг засмеялся. — В прошлое полнолуние я тоже ходил в город. Вернулся с хорошей добычей. Этих тэй в юбках[134], что караулят склады, прикончить проще простого.

Да, многое изменилось здесь. Ха слушала, как приятель Тьы рассказывал про ружья, патроны, про вражьих солдат, вельмож с чиновниками да про всякие смертоубийства — дела, прежде ей вовсе неведомые, — слушала и не удивлялась, будто речь шла о чем-то привычном.

Она знала: нрав у Тьы остался прежний — горячий и пылкий, а сердце — верное и неизменное.

И все-таки Тьы переменился, да оно и не мудрено: где только ни довелось ему побывать; чего только ни повидал, и знал теперь, что за околицей, где стоит его шалаш с пестом и ступой, простирается огромный мир и в этом мире есть множество дел поважнее былых его забот и трудов. Сколько перевидал он голодных и нищих деревень! И всюду народ говорил: хорошо бы одной веревкой связать начальников со стражниками и тэй, затянуть покрепче да и бросить в реку, чтоб унесло их куда подальше. Вот тогда народ заживет по-человечески.

Вернувшись домой, Тьы помог учителю До уйти из-под самого носа начальников уезда, которые нагнали солдат и окружили всю деревню, намереваясь схватить вольнодумца. Учитель переправился тогда через реку и стал предводителем повстанцев.

Тьы ездил в Донгчиеу закупать кору дерева кань. Из нее варят бумагу на запалы для шутих и хлопушек, которыми торгуют под Новый год по всему Парусному ряду. Но Тьы и учитель До не зря были выходцами из «бумажной» деревни — они придумали делать из этой коры, волокнистой и клейкой, фитили для ружей. Вместе с земляками Тьы доставлял кору в общину Быои, а здесь привычные руки умельцев делали из нее бумагу для фитилей. По ночам бумагу эту переправляли за реку в оружейные мастерские повстанцев…

— Знаете, Ха, — снова заговорил приятель Тьы, — войска наши сошлись отовсюду и заняли все деревни на том берегу. По ночам даже здесь, на пристани Тем, слышно, как за рекою кричат в рупор, собирая солдат. Отряд под командой Кыонга подошел уже к самому храму Гень, учитель До, мой земляк, со своими бойцами стоит у пристани Боде[135]; оттуда видны даже шапки на головах у тэй, что заняли Донтхюи. Скоро мы заживем по-новому!

Ха глядела вниз, на Лотосовую заводь. Лунный свет играл на воде золотистыми бликами. И ей вдруг снова привиделся золотой храм. Во второй уже раз является к ней это виденье! Выходит, и ей суждено обрести счастье и радость!..

Она подумала: в тот самый день, когда возвратится любимый, сбудутся наконец ее мечты. А ведь он должен скоро вернуться!

Следующей ночью повстанцы опять собрались в Ханой добывать ружья, и Ха пошла вместе с ними, надеясь встретить Тьы…

Наступил второй месяц. Подошло время праздника в храме Бронзового барабана.

На этот раз уже не было «летающих» носилок — оказалось, что тащить их некому. Ученым-конфуцианцам да отрокам из богатых и чиновных семей не под силу было нести, как положено, носилки от Конгви до самого храма. А деревенские парни в набедренных повязках, таскавшие их прежде, ушли в войско учителя До. Теперь у них была другая ноша — ружья, похищенные у тэй, — и лежала она, эта новая ноша, не на раззолоченных носилках, а в плетеных коробах. И деревенские парни доставляли их повстанцам, установив на жердях, как носят с базара свиней.

Но древние старики из рода Ли, возжигая в храме благовонные палочки, не сетовали на то, что праздник утратил свое благолепие и торжественность. Покачивая головами, они говорили: «В смутное время место мужчины — на поле брани…»

СКАЗКИ

Редактор М. Финогенова

ЖИЗНЬ, ПРИКЛЮЧЕНИЯ И ПОДВИГИ СЛАВНОГО КУЗНЕЧИКА МЕНА, ОПИСАННЫЕ ИМ САМИМ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Я начинаю жить самостоятельно с самого раннего детства. — Проделки и проказы, в которых я раскаивался потом всю жизнь.

С самого раннего детства я живу самостоятельно. Так уж ведется издавна у нас, у Кузнечиков. И Мама всегда говорила нам: «Дети, вы должны с первых же дней приучаться к самостоятельной жизни. Очень плохо, когда Кузнечик долго сидит на шее у родителей. Значит, он всегда будет чьим-то нахлебником и не совершит ничего путного». И у нас в Роду матери, едва лишь дети появляются на свет, начинают сразу заботиться о том, чтобы устроить для каждого из детей свой отдельный дом.

Нас родилось трое братьев, и мы провели под родительским кровом всего два дня. На третий день Мама вывела нас из дому, и мы зашагали за нею — след в след, радуясь и в то же время печалясь. Она поместила каждого в отдельный домик у самой Межи, что по ту сторону Большой лужи.

Уж не знаю, когда и как умудрилась она выкопать, надстроить и изукрасить наши жилища!

Я был младшим из братьев, и, понятно, самым маленьким. Поэтому Мама, легонько втолкнув меня в домик, оставила у входа десяток сладких листочков, чтобы на первое время, покуда я не наберусь ума-разума, у меня была Еда.

Потом она спокойно ушла.

Сказать по правде, я не очень-то опечалился. Напротив, я даже обрадовался, что стал единственным владельцем такого дома, красивого и прохладного. Я тотчас отправился осматривать его; налюбовавшись вдоволь, вышел наружу, поднял голову и стал глядеть на небо, синевшее между высокими травинками. Душа моя переполнилась гордостью, я расправил свои крылья, увы, едва достигавшие мне до подмышек, и громко застрекотал.

Так начался мой Жизненный Путь. Откуда я мог тогда знать, буду ли счастлив в будущем, суждены мне удачи или, напротив, одни огорчения? Но я не очень-то ломал над этим голову. Сознание собственной Независимости доставляло мне величайшую радость.

Мой день начинался теперь с трудов и усовершенствований в доме. Я копал и утаптывал землю, чтобы сделать его просторнее и уютней, и, можно сказать, заново соорудил себе спальню с роскошным ложем посередине. Затем — с дальновидностью, свойственной обычно более зрелому возрасту, — я прорыл два Запасных Выхода, на случай опасности. И, решив, что дом мой отныне должен называться Дворцом, я объявил об этом всем соседям и родственникам.