...И вся жизнь - Павел Гельбак

— Ну и какую же ты им комнату хочешь отдать? — спросила я, понимая, что спорить дальше бесполезно.

— Так у них же маленький ребенок, Басенька, надо солнечную. Перенесем спальню в ту комнату, где хотели устраивать кабинет.

Помолчали. Уж больно мне жалко было комнату отдавать, но что я могла сделать. Если Смушкевич решил, то так и будет. Он тоже, видно, понимал, что в данном случае поступился не только своими удобствами, но и удобствами семьи, не совсем спокойно себя чувствовал. Нарушив молчание, деланно засмеялся:

— Смешной комбриг. До чего же он не знает людей. Представляешь, он даже думал, что ты не согласишься отдать комнату человеку, который в ней нуждается. Он мне говорит: ты-то, комиссар, согласен отдать комнату, а что жена скажет? Я ему ответил: жена комиссара думает и поступает так же, как комиссар. Правильно я ему ответил?

— Конечно, правильно, — согласилась я и заплакала.

— Йонас, — слышен за окном голос внука, — иди сюда.

— Чего тебе?

— На мяч. Играй. Я с дедом ухожу на пляж. Когда наиграешься — оставишь возле дверей.

Часы комбрига

Такое редко случается, но сегодня Германа на пляж не дозовешься. Уселся у телевизора и не сдвинется с места. Что это так увлекло внука: Павел Петрович, приоткрыв дверь, смотрит на голубой экран. Пожилой человек с удивительно знакомым лицом о чем-то рассказывает пионерам. Странно — обычно внук смотрит телевизор, когда идут мультфильмы или картины о войне, детективы, транслируют футбольные, хоккейные матчи…

Остроносая девчонка, поправив непомерно большие очки, спрашивает у пожилого человека:

— Владимир Константинович, юнкоры нашей школы интересуются… Вы удостоены многих высоких наград… Какая из них вам самая памятная, самая дорогая?

Владимир Константинович? Ну, конечно, это Коккинаки. Как же он сразу его не узнал. Еще до войны Павлу Петровичу приходилось брать интервью у этого знаменитого летчика. Было это, кажется, в 1935 году, вскоре после того как Коккинаки совершил беспосадочный перелет из Москвы в Соединенные Штаты Америки. Ткаченко прослушал ответ летчика. Коккинаки отвечал теперь на вопрос вихрастого паренька с пионерским галстуком, завязанным широким узлом на груди. Герой говорил о воздушном параде над Красной площадью в день Первого мая. О том, как сразу после приземления на подмосковном аэродроме нарком попросил их снова подняться в воздух и еще раз пролететь над площадью.

— Воздушный парад произвел впечатление, — вспоминал Коккинаки, — и мы, гордые за выпавшую на нашу долю честь, стремглав снова бросились к самолетам…

Дождавшись конца передачи, Павел Петрович спросил внука:

— Хочешь, я тебе продолжу рассказ Коккинаки?

— Еще бы! — обрадовался Герка.

— Об этом можно было бы написать новеллу. И название подходящее — «Часы комбрига». Главным действующим лицом в ней будет Яков Владимирович Смушкевич. Когда я слушал Владимира Коккинаки, с которым хорошо был знаком и наш герой, то подумал, как бы ответил на вопросы юнкоров Яков Владимирович. Наград, как ты знаешь, у него тоже было много, но особенно он дорожил одной из первых — золотыми часами с дарственной надписью Революционного Военного Совета СССР. Часы ему вручил лично Ворошилов после того памятного воздушного парада, о котором вспоминал Коккинаки.

Весна 1932 года была дождливой. Талые воды превратили белорусские поля в непроходимые болота. Смушкевич, который тогда командовал бригадой истребителей, получил приказ: отобрать лучших, наиболее отличившихся летчиков и вместе с ними немедленно вылететь в Москву. Им оказывается честь участвовать в воздушном параде над Красной площадью.

Такой парад проводился тогда впервые и, естественно, вызвал у личного состава бригады не только чувство радости, гордости, но и беспокойство. Надо хорошо подготовиться, чтобы не посрамить чести советских летчиков. А тут еще беда — истребители бригады на временном аэродроме, куда перелетели во время зимних лагерей, летное поле раскисло. Колеса машин утопают в грязи — не взлетишь. Но приказ есть приказ. В положенный день и час истребители должны приземлиться на Московском аэродроме, начать тренировочные полеты перед парадом.

Как же выйти из создавшегося положения? Этот вопрос не давал покоя всем, начиная от командира бригады и кончая красноармейцами батальона аэродромного обслуживания. Не знаю, кому из инженеров или летчиков пришла в голову мысль — проложить деревянный настил вдоль раскисшей взлетной полосы. Смушкевичу мысль понравилась, но сразу же возникло сомнение: где достать столько досок, чтобы умостить летное поле? Найдутся ли мастера этого дела в бригаде? Взлетят ли боевые машины с такого «деревянного аэродрома»? Другого выхода не находилось. Надо было действовать без промедления.

Всегда в трудных случаях Яков Владимирович, еще по своей комиссарской привычке, привык обращаться за советом и помощью в партийные организации города, района, в котором была расквартирована часть. Вот и сейчас поехал в горком партии.

— Налетела авиация, — сказал Смушкевич, здороваясь с первым секретарем горкома, — выручайте.

Выслушав комбрига, секретарь горкома партии сказал:

— Честь, оказанная летчикам бригады, это честь всей нашей партийной организации, всему нашему городу. Выручим.

Из лесничества, предприятий, складов потянулись на аэродром подводы с лесом. Зазвенели пилы, застучали топоры. Вместе с красноармейцами, летчиками настил устраивали и горожане. К вечеру взлетная полоса была готова. Первым вывел на нее свой самолет комбриг. Взревел мотор, и самолет побежал по деревянной мостовой.

На земле люди захлопали в ладоши, закричали «ура!», когда машина комбрига оторвалась от настила и взмыла в воздух. Сделав круг над аэродромом, Яков Владимирович мастерски посадил свой истребитель все на ту же деревянную полосу.

— Проверка пройдена. Взлетим, — уверенно сказал он своим подчиненным.

Летчики бригады прилетели в Москву в строго определенное приказом время.

Первого мая 1932 года эшелон за эшелоном над Красной площадью пронеслось триста боевых машин с красными звездами на крыльях. Во главе своей бригады на истребителе летел Смушкевич.

Зрелище первого воздушного парада было незабываемым. Советским соколам аплодировала вся Москва. С тревогой прислушивались к реву моторов, придирчиво вглядывались в четкий строй самолетов военные атташе капиталистических государств. Весь мир узнал, что у Страны Советов выросли мощные крылья.

В Кремле состоялось чествование участников воздушного парада. Наиболее отличившиеся были отмечены в приказе Реввоенсовета. Комбриг Смушкевич был награжден золотыми часами. Он очень гордился наградой, но вскоре ему пришлось расстаться с памятными часами.

Год или два спустя в авиационном соединении, которым командовал Яков Владимирович, произошел такой случай. Летчик Сенаторов выполнял тренировочный «слепой полет». Это когда кабина пилота закрыта, машину летчик ведет не по земным ориентирам, а только по приборам. Вдруг самолет сильно тряхнуло.

— Где находимся? — спросил Сенаторов у штурмана.

— Над центром Витебска.

Почувствовав, что с машиной произошло что-то неладное, летчик открыл колпак, закрывавший кабину. Под крылом мелькали кварталы большого города. А тут беда — перестал работать мотор. Машина стала терять высоту. Упадет на жилые кварталы. Сколько погибнет людей. Этого никак нельзя допустить. Летчик мобилизовал всю свою волю, выдержку, мастерство и, планируя, сумел пролететь над центральными кварталами города и посадил машину на окраине, на каком-то огороде.

Первым к месту вынужденной посадки приехал комбриг. Яков Владимирович сразу понял, что пережил экипаж, от какой катастрофы спасли горожан. Скупой на проявление чувств, комбриг обнял Сенаторова, а потом снял с руки золотые часы и отдал летчику!

— Это подарок Реввоенсовета. Ты их заслужил. Носи с честью.

— Яков Владимирович Смушкевич умел заглядывать в будущее, думать не только о сегодняшнем, но и о завтрашнем дне, — начал очередной рассказ Павел Петрович.

Герман сидел за столом и лепил из пластилина фигуру летчика. От усердия мальчик даже немного раскрыл рот, высунул язык. Уж очень он старался, но никак не мог напялить на желтую пластилиновую голову фигурки черный шлем.

— Ты знаешь, что такое заглядывать в будущее?

— Ага, — ответил Герман, — готовить на завтра уроки. Если не выучил, то придумать, что сказать учительнице.

Ткаченко усмехнулся, но не принял шутливого тона внука, продолжил серьезно:

— Военные люди и в дни мира обязаны помнить, что капиталисты могут развязать войну. К этому воинские части и должны готовиться. «Тяжело в учении — легко в бою». У нас часто повторяют это выражение, но не всегда вдумываются в мудрость этих слов. Вот сейчас человек не поел вовремя и уже огорчается, не поспал ночь — и ходит, как вареный, палец разрезал — к врачу побежал, а чтобы кто зимой лег спать на снегу — за сумасшедшего посчитают. На войне все это мелочами кажется, на которые и внимания не стоит обращать. Смушкевич это понимал. И хотел готовить своих подчиненных к войне в таких условиях, какие обязательно встретятся в боевой обстановке.