Император Александр III - Владимир Петрович Мещерский

Н. К. Гирс. Фототипия Эдуарда Гоппе. 1888

Александр III, вступивший на престол в 1881 году, не был еще тем Императором, каким узнала Его Европа после Кронштадта и Тулона. В общем, в делах внешней политики Он преследовал те же принципы, что и во внутренней политике. Император Александр III вступил на престол при весьма трудных условиях, в значительной степени стеснявших свободу Его действий. Но это неудобство имело и свои хорошие стороны, Царь имел возможность, не приступая к активной деятельности, освоиться и выработать строго определенную программу. Царь охотно выслушивал советы приближенных, но окончательное решение вопросов всегда зависело от Его личной воли. Не подлежит сомнению, что Император Александр III положил немало труда для выяснения надлежащего направления внешней политики России. Человек, которому Он особенно доверял и к планам которого он внимательно прислушивался, – был Катков. Сам Катков, в сущности, был мало посвящен в суть дел, он мог намечать конечные цели, но при этом не давал никаких указаний относительно тех путей, по которым нужно было следовать. Сила Каткова была в парадоксах. Он писал превосходные статьи, которые, взятые отдельно, представлялись вполне ясными, но в общем они были переполнены всевозможными противоречиями. Он нападал на Бисмарка за то, что тот предал Россию на Берлинском конгрессе; он доказывал, что Франция является естественным союзником России, но в то же время, с не меньшею убедительностью, он говорил о том, что самодержавная Россия не может быть в союзе с республиканскою Францией и что Россия прежде всего должна остерегаться Парижа, как вредной заразы.

М. Н. Катков. 1870–1875

Катков был прежде всего талантливый публицист, а затем уже государственный человек. Император Александр III немало интересовался также и «Гражданином», в общем пропагандировавшим те же мысли, что и Катков. Московский публицист проповедовал идеи, как нельзя более отвечавшие желаниям Императора; Катков говорил о русской национальной политике, которой бы не приходилось считаться ни с одною из иностранных держав. Принцип этот был вполне по душе Императору, но Катков, как мы уже говорили, часто противоречил себе, и этот недостаток был замечен Царем. Еще при жизни Каткова Император Александр III уже преследовал Свои собственные, более практичные планы. Но парадоксы Каткова не прошли бесследными; они оказали известное влияние на политические взгляды Императора Александра III. В области внешней политики почивший Монарх был истинно велик и собрал лучшие плоды Своих главных качеств: осторожности, ясности и твердости Своих предначертаний.

При вступлении на престол, а равно и в первые годы царствования, Император Александр III был лишен возможности выбирать тот или иной путь. Он вынужден был действовать согласно обстоятельствам. Князь Бисмарк владычествовал в Европе, – но его звезда уже начинала меркнуть. Берлинская конференция и союз 7 октября 1879 года между императорами Германским и Австрийским являются критическими моментами в выдающейся государственной карьере князя Бисмарка. Когда железный канцлер Германии телеграфировал из Киссингена графу Андраши и спрашивал, может ли он говорить с графом; когда затем он развил перед австрийским канцлером ту мысль, что Россия собирается заключить союз с Францией, и когда Андраши ответил ему на это, что: «Лучшее средство против франко-русского союза – союз австро-германский», и когда оба канцлера заключили союз между Габсбургами и Гогенцоллернами, князь Бисмарк впервые подписал договор, посредством которого он искал не достижения строго определенной цели, направленной исключительно к выгодам Германии, но добивался союза, который бы дал Германии известную опору. Этим самым железный канцлер как бы признавался в том, что Германия далеко не гарантирована от различных случайностей.

Нужно сознаться, что союз центральных держав являлся для Бисмарка действительно необходимым, но он сам же и создал эту необходимость. Неудобство, но вместе с тем и преимущество положения Бисмарка заключалось в том, что он не был в одно и то же время генералом и канцлером, и горячность, с какой утверждал он впоследствии, что в действительности, как во время войны с Австрией, так равно и во время франко-прусской кампании, он всегда делал хитроумные указания там, где у Мольтке не доставало таланта, а также та гордость, с какою любил он повторять сказанные Императором Вильгельмом I на его счет слова: «Бисмарк не получил специального военного образования, но он понимает военное дело», – являют собою весьма характерную физиологическую черту и доказывают, что этот прозорливый человек хорошо сознавал отсутствие в занимаемом им положении выдающегося государственного деятеля сильной поддержки, так как он был лишен возможности по собственному произволу руководить военными операциями.

Германия, в сущности, много выиграла от подобного ограничения канцлерской власти. Завоеватель, подобный Бисмарку, снабженный неограниченными полномочиями, в конце концов неизбежно разделил бы участь Наполеона I. Из Парижа он непременно двинулся бы походом на Москву, и, быть может, взял бы и Москву, но, как и Наполеон, он не сумел бы вовремя остановиться, сделался бы нервным и, в конце концов, был бы побежден или полководцем, равным ему по таланту, или же, как Наполеон, был бы побит второстепенными военачальниками, каковыми были Веллингтон и Блюхер.

Бисмарк избежал подобной участи, но зато, к счастью для всей Европы, а также и России, – страдал припадками зависти.

После 1871 года князь Бисмарк не желал уже более подвергать риску заслуженные им лавры, но еще больше смотрел за тем, чтобы не допустить Мольтке и других генералов покрыть себя новою славою. Думается нам, что жестоко ошибались те, кто сомневался в искренности его миролюбивых стремлений. Конечно, невольная улыбка появлялась у тех, кто слушал героя Садовы и редактора «Эмской телеграммы», говорившего о необходимости поддержания благодетельного мира. В сущности же, Бисмарк действительно не желал войны, не находя достаточных причин подвергать риску результаты предыдущих кампаний. Бисмарк любил по собственному усмотрению решать все вопросы, не прибегая к помощи главного штаба, и, пожалуй, железный канцлер прав, утверждая, что он не желал атаковать Францию в 1875 году, он думал только заставить ее разоружиться. Такое разоружение было бы для Франции равносильно смертному приговору, и герцог Деказ и генерал Ле-Фло были совершенно правы, доказывая, что Франция ни в каком случае не должна подчиняться подобному требованию. Бисмарк всегда бы предпочел собирать плоды побед одним лишь дипломатическим путем, и он, пожалуй, прав, называя легендой боязнь войны, о какой упоминает генерал Ле-Фло в описании событий 1875 года.

Но эта легенда произвела на князя Бисмарка глубокое впечатление, и он отплатил за это на Берлинском конгрессе. Бисмарк, несомненно, имел более глубокие причины для того, чтобы дойти до той неблагодарности, какую выказал он на