Разные годы - Оскар Курганов

И здесь мы приближаемся к проблеме, весьма важной для Восточной Сибири, — к проблеме инженера. «Инженера? — удивится читатель. — Разве у нас есть такая проблема? Разве мало у нас инженеров?»

И посыплются цифры выпусков по годам, по профилям, по институтам.

Да, все это так. Но проблема инженера все же существует, и я с особой остротой ощутил это в Сибири.

Инженер — слово французское. В переводе на русский язык оно означает — человек изобретательный. Я вынужден напомнить это, чтобы точнее определить, о чем идет речь.

Если мы признаем, что изобретательность является свойством не только одержимых одиночек с воспаленными глазами, а живая творческая душа — не только привилегией поэтов, то, пожалуй, инженер должен обладать и тем, и другим… А эти качества он приобретает не в институте, — их дает только жизнь.

Но вот она, жизнь, горячая, — созидательная, полная борьбы и труда, жизнь, пронизанная смелыми революционными замыслами и благородными целями. Почему же люди с инженерными знаниями, с живой творческой душой и известной долей изобретательности здесь как будто ни в чем не проявляют себя. Во всяком случае, когда об этом заходит речь, возникают недоуменные вопросы:

— Инженерная мысль? Что вы имеете в виду? Есть у нас бюро рабочего изобретательства… Может быть, там…

Моим собеседникам хотелось бы помочь мне найти «эту самую инженерную мысль» в бюро изобретательства или в техническом отделе, или в партийном бюро. Но там нет специальных учетных карточек, регистрирующих «инженерную мысль», и поэтому они начинают вспоминать фамилии лучших инженеров, то есть людей, возглавляющих управления и выполняющих план…

Я разговорился по этому поводу с инженером Алексеем Петровичем Шешуковым.

— Во-первых, — сказал он, — у нас слишком мало инженеров… До тревожности мало. Возьмите даже этот район Восточной Сибири… Здесь одновременно строятся две мощные гидростанции, десятки комбинатов и заводов, четыре новых города, а инженеры встречаются не очень часто… Главным образом в управлении, а на участке их почти нет… Сюда едут люди разных профессий, а тех, кто будет управлять этими людьми, что-то не видно… Мы даже подсчитали — для того чтобы инженерная мысль задавала тон во всех делах, нужно иметь по крайней мере тысячу инженеров… Только в этом случае на каждом участке будет человек с опытом, инициативой и техническими знаниями. Я убежден, что если бросить клич, эта «тысяча» найдется… Конечно, найдется, — как бы сам утверждаясь в этой мысли, повторил мой собеседник, — ведь инженеров-строителей у нас много. Но их слишком мало там, где кипит живое дело… Во-первых, — продолжал свою мысль Шешуков, — имеющиеся у нас инженеры не проявляют должной творческой активности. Именно творческой!.. Ведь мы сталкиваемся здесь со многими совершенно неожиданными трудностями, главным образом технического порядка… Вот где нужна инженерная мысль…

Впрочем, она нужна всюду — в этом мне так же не раз приходилось убеждаться во время поездок по городам и стройкам Восточной Сибири.

Надо проехать от Иркутска всего двадцать километров, чтобы попасть в поселок Шелехово. Этим славным именем русского землепроходца называется теперь новый центр алюминиевой промышленности. Здесь возникает комбинат, который явится одним из главных потребителей ангарской электрической энергии. Говорят, что алюминий — это металл будущего. Я не берусь судить, какой металл изберет своим фаворитом атомный век, но алюминий нужен нашей стране уже теперь, сегодня. Дешевая ангарская энергия делает самым дешевым и сибирский алюминий.

С высокого холма открывается внушительная строительная панорама. Жилой поселок, первые цехи, перекрестки дорог, хлопотливые и крикливые «кукушки», тянущие состав с порожняком, палатки и уже действующий «строительный арсенал» — маленький бетонный цех, деревообрабатывающие мастерские, какой-то склад, колонны автосамосвалов — словом, первые контуры будущего гиганта. Надо спуститься с холма, проехать по равнине, доходящей до самого леса, пересечь железную дорогу, и через минуту-две все виденное издали предстанет в более детальном виде.

— Это «завод заводов», — заметил инженер Георгий Иванович Зоткин, когда мы пришли на промышленную площадку. Старый и опытный строитель, он не склонен ни преувеличивать, ни приуменьшать. Он показывает нам цехи сборного железобетона, арматуры, асфальта, архитектурных деталей. Здесь будут изготовлены конструкции и крупные элементы алюминиевого завода. — Все готовится для индустриального ведения дела, — говорит он. — А теперь посмотрим нашу столовую.

Он шел торопливой походкой, как бы вырываясь из потока забот, и вся его фигура, улыбка, жесты — все выражало весьма простую житейскую мудрость: что бы там ни происходило, а пообедать нужно.

В столовой все сверкало никелем и чистотой, — она была предметом особых забот начальника участка.

Он обладал способностью подлинно деловых людей — выключаться на какой-то срок из нагрянувших на него событий, а потом мгновенно возвращаться к ним. И тот порядок, который царил в столовой, был лучшей аттестацией инженерных качеств Георгия Ивановича.

Во время обеда до меня донесся с дальнего столика знакомый голос.

— Сидели мы до позднего вечера, — говорил он, — и вдруг свет погасили… Как говорится, темнота — разговору не помеха, но к чему такое баловство?.. В общем, не понравилось мне там.

Это был все тот же Алексей Митрофанович Чистов. Как всегда, он что-то рассказывал, и все его слушали с живым и горячим сочувствием. А что, собственно, нужно такому рассказчику, кроме сочувствия?

Мы встретились как старые друзья.

— Где же вы успели побывать? — спросил я Чистова.

— Всю Сибирь объехал… Вот про Черемхово рассказываю. Такие дела там, — заключил он, будто я уже знал, о чем идет речь. — А вы что же — не собрались туда?

— Вечером еду, — ответил я.

— Интересно, какое у вас будет впечатление… Нам там и комнаты предлагали, и работу обещают… А ведь мы как поступаем — сперва с начальством поговорим… Оно, конечно, наговорит семь верст до небес. А потом — в бригаду, там все начистоту выложат…

— Что же вы решили?

— Да вот здесь, в Шелехове, и будем жить… Думаю, что ребята со мной согласятся… Я ведь Георгия Ивановича давно знаю… Хороший человек. А что касается палаток, то мы от них быстро избавимся…

— Когда же домой?

— Тоже нынче вечером. Но теперь-то уж я там долго не задержусь. Соберу ребят — и сюда. Работа не ждет…

Его позвали, и он ушел своей легкой быстрой походкой.

В город Черемхово вел все тот же Владимирский, или, как его теперь называют, Московский тракт. Уже давно здесь торжествует новая жизнь, но печальная история этого тракта все время напоминает о себе то рассказом спутника, то названием деревушки, то заунывной песней.

Больше трех столетий назад в дореволюционной России была проложена дорога, по которой отправлялись в Сибирь «самые горячие, возбудимые, даровитые и сильные люди», как писал о них автор «Воскресения», по которой «проходило ежегодно от восьми до двенадцати тысяч ссыльных революционеров», как свидетельствуют историки. В официальных бумагах дорога эта именовалась Владимирским трактом, а потом — Владимирским шоссе, но народ ее прозвал коротко и просто — Владимирка.

Для нашего народа это был символ жестокого бесправия, несправедливости и произвола самодержавной власти; величия и бесстрашия ее жертв — борцов за народное дело. До сей поры живут в народе сложенные им песни о Владимирке; поэты и писатели, живописцы и историки посвящали ей вдохновенные строки или целые произведения, сохранившие для поколений и внешний облик дороги, и ее трагический быт, и героический характер людей, шедших «по двенадцать в ряд, прикованные к толстому железному пруту».

Можно только в самой отдаленной степени представить себе те муки и испытания, физические и нравственные тяготы, которые выпали на их долю. Ни пытки, ни каторга, ни сама неумолимая смерть не могли поколебать их веру в торжество революции, ее зарницы передовые люди России увидели в кромешной тьме старого мира, когда они брели под жандармским конвоем по Владимирскому шоссе. Эти люди уложили первые кирпичи Будущего, которое для нас, советских людей середины XX века, стало уже Настоящим.

В память о них Владимирское шоссе в Москве было переименовано в шоссе Энтузиастов, и уже не раз наши газеты и журналы обращались к тем переменам, которые произошли в районах Владимирского тракта. Действительно, это великие преобразования.

«Цвет России идет, кандалами звенит» — поется в народной песне о Владимирке. Цвет России шел в кандалах и видел жителей редких селений, придавленных рабством и нуждой, видел богатейшие, но девственно нетронутые земли, несметные природные сокровища, ждавшие своего подлинного хозяина — труженика. Не только они, эти передовые люди России, были в кандалах — скованы были все богатства русской земли, могучая творческая энергия русского народа, его сказочная внутренняя сила. И веками мечталось о том времени, когда люди будут отправляться по этой дороге не в ссылку, не на каторгу, а для свободного труда, для создания новой цивилизации.