Снег - Орхан Памук

Услышав шаги в коридоре, он подумал, что это не Ипек, а кто-то, кто идет сказать, что Ипек не может прийти. Увидев в дверях Ипек, он посмотрел на нее и радостно, и враждебно. Он ждал ровно двенадцать минут и устал от ожидания. Он с радостью увидел, что Ипек сделала макияж и накрасила губы помадой.

— Я поговорила с отцом, сказала ему, что еду в Германию, — сказала Ипек.

Ка до такой степени успел поддаться черным мыслям, что сначала почувствовал досаду; он не смог осознать то, что сказала Ипек. А это породило у Ипек сомнения, что известие, которое она сообщила, не было встречено с радостью; и к тому же это разочарование дало повод для Ипек отступить. Но с другой стороны, она знала, что Ка в нее сильно влюблен, что сейчас он к ней привязан, как беспомощный пятилетний ребенок, который никогда не сможет расстаться со своей мамой. Она знала, что одна из причин того, что Ка хочет увезти ее в Германию, в том, что во Франкфурте есть дом, в котором он уже чувствует себя счастливым, и что к тому же в еще большей степени он надеется целиком и полностью обладать Ипек там, вдалеке от всех.

— Милый, что с тобой?

В последующие годы, мучаясь от любовной боли, Ка сотни раз вспомнит ту мягкость и нежность, с которой Ипек задала этот вопрос. Он рассказал Ипек о своем беспокойстве, о страхе быть брошенным, о самых ужасных сценах, которые представлял себе.

— Раз ты так преждевременно боишься любовной боли, значит, какая-то женщина заставила тебя очень сильно страдать.

— Мне было немного больно, но меня уже сейчас пугает боль, которую я могу испытать из-за тебя.

— Я не причиню тебе никакой боли, — сказала Ипек. — Я влюблена в тебя, я поеду с тобой в Германию, все будет очень хорошо.

Она изо всех сил обняла Ка, и они стали любить друг друга, что придало Ка невероятное ощущение покоя. Ка нравилось быть с ней грубым, прижиматься к ней изо всех сил, он получал удовольствие от белизны ее тонкой кожи, но оба заметили, что обладают друг другом не так сильно и страстно, как вчера ночью.

Все помыслы Ка были заняты посредничеством. Он впервые в жизни верил, что сможет быть счастлив, если поведет себя умно и выберется целым и невредимым со своей возлюбленной из Карса, и это счастье будет постоянным. Почувствовав, что, когда он смотрел в окно и курил, а разум его был занят расчетами, подступает новое стихотворение, он изумился. Пока Ипек наблюдала за ним с любовью и изумлением, он быстро записал стихотворение так, как оно пришло ему в голову. Это стихотворение под названием «Любовь», Ка впоследствии прочитает шесть раз на чтениях, которые он устраивал в Германии. Те, кто слышал его, говорили мне, что то, о чем рассказывается в этом стихотворении, проистекало больше не от любви и страсти, а от напряженности между покоем и одиночеством или между доверием и страхом; проистекало и от особого интереса, который автор испытывал к какой-то женщине (только один человек позднее спросил меня о том, кто была эта женщина), и в той же степени из темных мест, которые Ка не понял в своей жизни. Большая часть записей, которые сделал Ка об этом стихотворении, говорили о воспоминаниях, связанных с Ипек, о тоске по ней, о мелких второстепенных намеках в ее одежде и движениях. Одна из причин того, что Ипек произвела такое впечатление на меня, когда я встретился с ней впервые, в том, что я читал эти записки множество раз.

Ипек быстро оделась и сказала, что пришлет свою сестру, и сразу после того, как она вышла, пришла Кадифе. Ка, чтобы успокоить беспокойство Кадифе, широко раскрьюшей свои огромные глаза, рассказал, что беспокоиться не о чем, что с Ладживертом обращаются хорошо. Он отметил, что очень много всего сказал, чтобы убедить Ладживерта на это соглашение, и верит, что он очень смелый человек, и с неожиданным воодушевлением стал развивать детали той лжи, которую придумал заранее: сначала он сказал, что гораздо сложнее было убедить Ладживерта в том, что Кадифе согласилась на эту сделку. Он рассказал, что Ладживерт сказал, что договор, который он заключил с ним, является проявлением неуважения по отношению к Кадифе, что Ладживерт сказал, что нужно сначала поговорить с Кадифе, и, чтобы придать всему этому подлинность и глубину, когда Кадифе от изумления подняла брови, сказал, что думает, что Ладживерт сказал это неискренне. В этом месте он добавил, что Ладживерт долго спорил с ним из-за чести Кадифе, хотя это все и будет понарошку, что это (то есть уважение, которое он продемонстрировал к решению женщины) будет положительным для Ладживерта, хотя он и делал это с таким видом, будто хочет это соглашение отложить подальше. Ка был сейчас доволен тем, что с наслаждением сочинял эту ложь этим несчастным людям, занимавшимся глупейшими политическими ссорами в этом дурацком городке Карсе, где он пусть и поздно, но узнал, что единственной истиной в жизни является счастье. Но с другой стороны, он горевал, поскольку чувствовал, что Кадифе, которую он считал намного смелее и самоотверженнее себя, глотает эту ложь, и чувствовал, что в конце концов будет несчастен. Поэтому он прервал свой рассказ с последней безвредной ложью: он добавил, что Ладживерт шепотом передал Кадифе привет, и, повторив ей еще раз условия соглашения, спросил ее мнения.

— Я сниму платок, как я решила, — сказала Кадифе.

Ка, чувствуя, что, если он совсем не затронет эту тему, совершит ошибку, сказал, что Ладживерт счел разумным, чтобы Кадифе надела парик или прибегла к другим подобным способам, но, увидев, что Кадифе рассердилась, замолчал. Согласно договоренности, сначала отпустят Ладживерта, он спрячется в надежном месте, а потом Кадифе любым способом снимет платок. Могла бы Кадифе прямо сейчас написать бумагу о том, что она это знает, и подписать ее? Ка протянул ей бумагу, которую взял у Ладживерта, чтобы она внимательно ее прочитала и взяла себе за образец. Увидев, что Кадифе расчувствовалась только от вида почерка Ладживерта, он почувствовал к ней нежность. Кадифе, читая письмо, в один момент попыталась незаметно для Ка вдохнуть запах бумаги. Ка чувствовал, что она колеблется, и поэтому сказал, что использует бумагу, чтобы убедить Суная и его окружение отпустить Ладживерта. Возможно, военные и власть были разгневаны на Кадифе из-за вопроса с платком, но, как и весь Карс, поверили бы в ее смелость и ее слову. Когда Кадифе увлеченно начала писать на чистом листке бумаге, протянутом Ка, он какое-то время смотрел на нее. С позапрошлой ночи, когда они шли вместе по району мясных лавок и говорили о предсказаниях по звездам, Кадифе повзрослела.

Положив бумагу, взятую у Кадифе, в карман, Ка сказал, что, если он убедит Суная, проблемой будет найти место, где Ладживерт сможет надежно спрятаться, когда его отпустят. Кадифе готова помочь, чтобы спрятать Ладживерта?

Кадифе с важным видом утвердительно кивнула головой.

— Не беспокойся, — сказал Ка. — В конце концов мы все будем счастливы.

— Совершать то, что является правильным, не всегда делает человека счастливым! — ответила Кадифе.

— Правда — это то, что может сделать нас счастливыми, — сказал Ка. Он представлял себе, что в скором времени Кадифе приедет во Франкфурт и увидит, как они счастливы с ее сестрой. Ипек купит для Кадифе в «Кауфхофе» шикарный плащ, они вместе пойдут в кино, а потом в одной из закусочных на Кайзерштрассе будут есть сосиски и пить пиво.

Ка надел пальто, вышел следом за Кадифе и сел в военную машину. Два солдата-охранника сидели прямо за его спиной. Ка спросил себя, является ли слишком большой трусостью думать, что если он будет ходить один, то подвергнется нападению. Улицы Карса, на которые он смотрел с водительского места в грузовике, вовсе не были пугающими. Он увидел женщин, вышедших на рынок с сетками для продуктов в руках; глядя на детей, играющих в снежки, на стариков, которые, чтобы не поскользнуться, шли, держась друг за друга, он представил, как они с Ипек будут смотреть фильм в кинотеатре во Франкфурте, держась за руки.

Сунай был со своим другом, организатором переворота, полковником Османом Нури Чолаком. Ка разговаривал с ними с оптимизмом, который придавали ему его мечты о счастье: он сказал, что все устроил, что Кадифе согласна играть и снять платок, что Ладживерт жаждет, чтобы его освободили. Он почувствовал, что между Сунаем и полковником есть понимание, свойственное разумным людям, которые в молодости читали одни и те же книги. Он осторожно, но вовсе не смущаясь, сказал, что рассматриваемый вопрос является крайне щепетильным. "Сначала я тешил гордость Кадифе, а потом Ладживерта", — сказал он. Ка отдал бумаги, которые взял у них, Сунаю. Пока Сунай читал их, Ка почувствовал, что тот уже пьян, хотя еще не наступило обеденное время. В какой-то момент, приблизив лицо к лицу Суная, он уверился в этом, ощутив запах ракы.

— Этот тип хочет, чтобы его отпустили до того, как Кадифе выйдет на сцену и снимет платок, — сказал Сунай. — Очень сообразительный.