В чужом небе (СИ) - Сапожников Борис Владимирович

Расписные двери высотой почти в два человеческих роста распахнулись - и в зал вошёл претендент на урдский престол, в сопровождении неизменных князя Росена и Бушуя Ярлыкова. Следом за ними, держась куда скромнее, зашли представители блицкриговского командования, во главе с фельдмаршалом Брунике. Они держались на некотором расстоянии от будущего государя, и потому воинский салют, отданный в его честь, не показался двусмысленным.

- Я рад приветствовать на моей земле достойного союзника Державы, - обратился к царю Гетман.

Он сразу расставлял все точки над i. Но и царь в долгу оставаться не собирался.

- Я не ваш союзник, Гетман, и здесь нет никакой Державы, - отрезал он ледяным тоном. - И прибыл я в этот зал единственно для того, чтобы принять присягу верного мне вассала, что взял под управление Прияворье, отделив его от ненавистного мне Народного государства, как назвали моё царство наши общие враги.

Царь сделал ещё несколько уверенных шагов и остановился точно посередине зала. Он ждал. Ждал Гетмана. Ждал что тот, как несколько недель назад Чёрный барон, подойдёт к нему и упадёт на колени, чтобы облобызать руку, принося тем самым вассальную присягу. Однако Гетман этого делать не собирался.

- Прияворье нынче свободное государство, - заявил Гетман, - и им управляю я, как избранный от имени народа правитель. Вы же - лишь союзники моей Державы.

Это слово «моей» резануло по ушам - как бы ни пришёл к власти Гетман, расставаться с нею добровольно он не собирался.

Царь наклонил голову, став необычайно похожим на бычка, готового бодаться, но тут заговорил князь Росен. Он опередил царя на считанные мгновения, и потому ему не пришлось весьма невежливо перебивать своего государя.

- Если вы не поняли, Гетман, то за нами стоит Блицкриг. Именно за нами стоят его штыки. - Он сделал неопределённый жест, указав, как бы невзначай на фельдмаршала Брунике и его адъютантов. - А долго ли вы продержитесь против Сивера, я уже не говорю о народниках, без помощи Блицкрига?

- У меня договор с генерал-кайзером! - вскрикнул Гетман, и голос его в этот момент, что называется, дал петуха.

Все находящиеся в зале предпочли не заметить этой оплошности правителями самочинной Державы. И лишь Ярлыков позволил себе открыто усмехнуться. Наверное, разглядев улыбку, скривившую губы Ярлыкова, Гетман покраснел от гнева.

- Прошу простить, - выступил вперёд фельдмаршал Брунике, - но никаких договоров с самопровозглашёнными державами, - он явно произнёс это слово именно с маленькой буквы, - у генерал-кайзера нет. Мои же слова относительно поддержки вы истолковали превратно. Мы готовы поддерживать вас, но лишь как верного вассала урдского престола, и того, кто занимает его.

Теперь лицо Гетмана побелело. Он прямо сейчас, на глазах своей свиты, превращался из полноправного хозяина всей Державы, созданной его волевым решением, в вассала урдского престола. И ничего не мог с этим поделать. Абсолютно ничего. Ведь без блицкриговских штыков его Державе долго не продержаться. Её сломят гайдамаки Сивера ещё до того - нескольким стрелецким полкам, которыми располагал Гетман, нечего противопоставить этим отъявленным головорезам. А уж о Народной армии и говорить нечего.

И выхода у него не осталось никакого. Он сделал несколько медленных шагов, словно оттягивая этот позорный момент, и опустился на колено перед царём. Тот протянул ему руку для вассального поцелуя.

А вокруг вспыхивал магний. Фотокорреспонденты щёлкали и щёлкали, стараясь во всем подробностях запечатлеть этот исторический момент. Журналисты же бодро строчили в своих блокнотах хлёсткие фразы и фразочки для будущих репортажей. Один из них, наверное, в этот момент выводил на бумаге «бал скрипа зубовного» - три слова, которые станут едва ли не нарицательными, и так метко характеризуют то, что происходит сейчас в зале.

Но мой взгляд приковал к себе не царь и не приложившийся к его руке белый, как мел, Гетман. Среди блицкриговских офицеров я увидел знакомого человека в сером чекмене с волчьим хвостом, переброшенным через левое плечо и эмблемой в виде оскаленной волчьей пасти на рукаве. На лице его играла нагловатая ухмылка, а левой рукой он то и дело подкручивал пшеничные усы. Я отлично знал его в лицо - и очень хотел прямо сейчас выхватить револьвер и разрядить его в это наглое лицо. В лицо атамана Щекаря.

Тогда на балу скрипа зубовного я не мог ничего поделать. Я бы даже подобраться к Щекарю не смог - его всегда окружали несколько блицкриговских офицеров. Выхвати я при них револьвер из кобуры, и меня тут же повязали бы, не дав сделать и одного выстрела. Но, несмотря на все резоны, мне очень хотелось сделать эту глупость. Очевидную и бесполезную, но такую желанную. Быть может, шокированные моим поведением офицеры Блицкрига и сам Щекарь не успеют ничего предпринять до того, как будет слишком поздно. Но мне оставалось только мечтать о расправе над Щекарем все бесконечно долгие часы бала.

А после стало не до того.

И вот теперь я мог поквитаться с ним. Безнаказанно и свободно. Никто не узнает, кто расстрелял его Волчью сотню с воздуха. А конные гайдамаки расправятся с выжившими после моего налёта.

Я развернул свой аэроплан, выходя в боевой разворот. Пальцы замерли на гашетках пулемётов. Глаза сузились, привычно ловя в прицел врага. И пускай это всадники на земле, а не вражеский аэроплан. Сейчас передо мной был враг - и я должен его уничтожить. Без жалости, зато, вот уж правда, с превеликим удовольствием.

Щекарцы разразились дружными воплями, когда увидели меня, летящего к ним на бреющем полёте. Они далеко не сразу поняли, что я не собираюсь поддерживать их огнём своих пулемётов, а как раз наоборот. А когда поняли, было уже слишком поздно.

Я пронёсся над ними на предельно малой высоте - риск, конечно, велик. Но так я смогу срезать как можно больше этих сволочей в серых чекменях. Пулемёты разразились длинными очередями, поливая землю свинцом. Почти по-человечески кричали раненные кони. Они вставали на дыбы, скидывая опытных наездников на землю. Падали сверху, придавливая их к земле. Пули косили и людей, ссаживая их с сёдел, валя на землю, заставляя обливаться кровью.

Я поднял аэроплан повыше, зашёл на второй разворот. Патроны в пулемётах ещё должны остаться, а значит, я сумею прикончить ещё несколько щекарцев. На этот раз меня приветствовали уже выстрелами. Но редкими и какими-то паническими. А я, растянув губы в улыбке, снова нажал на гашетки, поливая деморализованного врага длинной очередью. Финалом её стали слившиеся в один щелчки. Патронов не осталось. Теперь можно возвращаться домой.

Во второй раз я поднимал аэроплан на среднюю высоту, когда по мне принялись палить с земли. Стреляли густо, пачками изводя патроны. Я понял, что это вышедшие из рощицы гайдамаки. Они атаковали рассеянных моими усилиями щекарцев, но и странный аэроплан в покое не оставили. Ведь у Сивера аэропланов не было и в помине, а значит любой из них - враг.

Как тут не вспомнить историю, которую я рассказал Готлинду незадолго до нашего второго за сегодня взлёта. Я вспомнил её, когда пули пробили мотор моего аэроплана, и он начал стремительно терять высоту. Теперь главное посадить его, хоть бы на брюхо плюхнуться, лишь бы не воткнуться капотом в землю. Я отчаянно тянул на себя руль, пытаясь удержать падающий аэроплан в более-менее ровном положении. Я почти слышал, как скрипят рули высоты, цепляясь за воздух. Как надрывается вроде бы бесшумно работающий антиграв. Но он получил уже несколько пуль, и работает с перебоями. Я отлично чувствую это по перепадам веса аэроплана. Он то наливается свинцом, почти камнем устремляясь к земле, то вдруг снова становится лёгким и выравнивает полёт.

Я всё-таки посадил машину. Каким чудом - сам плохо представляю себе. Шасси выпустить не получилось, а потому мой аэроплан пропахал брюхом несколько сотен саженей, и лишь после этого остановился. Замер внезапно, как вкопанный. Меня бросило грудью на переднюю панель, выбив весь воздух из лёгких. Когда же я смог нормально вздохнуть, вокруг уже было полным полно всадников в красных жупанах. И я оказался под прицелом сразу нескольких десятков карабинов. Деваться было некуда. Я поднял руки, сдаваясь на милость тех, кого только что спас от расправы.