Тьма египетская - Михаил Попов

   — Зачем?

   — Сейчас я тебе расскажу зачем, сейчас.

В этот момент вырвалось пламя из печи и колдун кинулся спасать готовившееся варево.

Мальчик наблюдал за его суетой и думал над тем, что после рассказанного сейчас одноруким, Аварис, при всей своей опасной странности, стал ему представляться местом, которое скорее влечёт, чем отпугивает. Недаром отец так желал отправить его туда. Может ли отец хотеть несчастья своему сыну? Но тут же всплывали слова дяди, верховного жреца, об этом городе, как о логове всех пороков. Да и из речений ночных голосов вставал образ чего-то слишком могущественного и слишком тёмного. Кроме того, как можно забыть тот удар в сердце ножом, что нанёс князю Бакенсети этот самый правящий Аварисом змей. Может быть, он убил князя за то, что тот хотел вступиться за сына? Но зачем тогда змеи в амбаре?! Мериптах мысленно помотал головой. Всё спуталось. При этом он с тихим холодом в сердце понял, что там, куда он плывёт не по своей воле, уготована ему, Мериптаху, непонятная погибель. При этом он не мог бы сказать, как поступил бы, если бы в его воле было выбирать: плыть туда или отклониться в безопасную сторону. Каково будет дальше жить, зная, что сам отказался от величайшей тайны, которая существует в этом мире.

   — Выпей! — Хека протянул ему оловянную ложку, наполненную коричневым варевом, от него шёл смолистый, почти приятный запах. — Не бойся, я только что поил тем же Шахкея. Уж его-то смерть мне никак не выгодна.

Выпив новое лекарство, Мериптах попросил Хеку продолжать рассказ.

   — A-а, всё-таки тебе интересно, для чего змей приказал вводить к себе всех челядинцев по одному.

   — Интересно.

   — Я там не был. Но испугался не царя, а Мегилы, который тогда появился во дворе. Он мог меня узнать, и ты уже знаешь, чем это могло для меня кончиться.

Я допил то питье, что дал тебе, задержал биение сердца, и меня сочли мёртвым. И отнесли на баржу, предназначенную для перевозки тел к месту тайного погребения. Тебя, укушенного змеёй, отправили в «Дом смерти» раньше. На барже я осмотрелся и увидел там очень многих из числа дворцовых людей. Там были все твои друзья, я хорошо запомнил их. Там был такой длинный, со шрамом через лоб.

   — Бехезти.

   — Был там коренастый мальчик, в чёрном набедреннике, как сын кузнеца.

   — Утмас.

   — И небольшой мальчик с широким прыщавым лбом.

   — Рипу.

   — И ещё несколько, все из твоей шумной компании.

   — Они были мертвы?

   — Да, Мериптах, они были мертвы, были мертвы именно после того, как поговорили с глазу на глаз со змеем. Но и это не самое страшное.

   — Что самое страшное? — спросил тихо Мериптах и ему стало страшно.

Хека облизал оловянную ложку своим отвратительным жёлтым языком. Отвернулся в пол-оборота, как бы не желая говорить, а потом сказал быстро, словно стараясь проскочить неприятное место:

   — У всех у них была разворочена грудь, вот здесь, в этом месте. И оттуда было вырвано сердце.

Мериптах помедлил немного.

   — Вырвано сердце? Зачем? Бальзамировщик достаёт сердце из груди покойного, чтобы положить его в специальный сосуд с отваром. Но Апоп не бальзамировщик.

   — Змей! Змей! Говори так. Конечно, он не бальзамировщик. Я бы мог сказать тебе, что думаю, когда спрашиваю у себя — зачем? Мне кажется Апоп... змей, змей, — Хека затравленно оглянулся, — пожирает эти сердца. Это его еда. Я знаю, что по вашим поверьям именно в сердце живёт душа человека, поэтому мои слова кажутся тебе особенно отвратительными. Более того, я не видел собственными глазами, как эта здоровенная пасть, чавкая, брызгая кровью, жуёт молодое сердце какого-нибудь твоего Бехезти, или... Но уж я могу точно сказать, что видел целую баржу, груженную телами мальчиков с разорванной грудью и вырванным оттуда сердцем. Это я видел, и даже клясться не буду в подтверждение, ибо это так и было.

   — Апоп хочет сожрать моё сердце? — сказал Мериптах. — Именно моё, когда он в силах добраться до всех прочих. Я тебе не верю.

После этого мальчик замолчал на весь день.

56

Молчал, но исправно пил зелье, что приготавливал в пламени своей печки сделавшийся очень ласковым лекарь.

   — Попробуй сесть, не можешь?

Мериптах молчал, не ведя даже глазом в его сторону.

   — Вот это, вот теперь этот порошок, я и не думал, что его отыщу, колдун, кажется, давал, давал его одному охотнику, у которого отсохли ноги после нападения больших чёрных пчёл.

Не помогало.

Хека смешно чесался одной рукой, как бы отыскивая секреты врачевания у себя подмышками, на затылке или в промежности. Он что-то невнятно ныл себе под нос, и если прислушаться, можно было разобрать длинную, скучную жалобу на то, как ему не везёт, несчастному, ничего-то он не запомнил как следует из хитрой нубийской науки и знает лишь приблизительно, как действуют все эти могучие магические припасы. И никогда у него не было времени толком во всём этом разобраться потом, постоянно приходилось обслуживать немыслимые капризы больших людей.

— Смотри, глотни масло вот из этой плошки, потом вдохни дым с этой головни, и так три раза. Хека делал так, я видел, я точно видел. Теперь полежи, полежи. Скоро ночь, можешь поспать. Когда почувствуешь огонь и иголки в конечностях, скажи мне, но тихо. Им не надо знать об этом.

И убегал на нос, где снова надо было гасить огонь лихорадки, овладевшей всем телом великого воина шаззу.

Длинные полосы дыма ползли над вечереющей водою вслед за «Серой уткой», угрюмые грохоты барабана загоняли мелкие встречные суда в заросшие горловины каналов. Картины берегов менялись мало. Не пальмы, так тамариски, человеческие фигурки на дамбах, воловьи упряжки на залитых полях. Изредка видение города, отражающего в воде пилоны старинного храма. И всегда крики обезьян перед закатом, катящийся вслед за кораблём их неодобрительный смешок.

Хека всё больше времени проводил с Шахкеем, хотя все мысли его были с мальчиком. Он поминутно рушился в отчаяние: у него ничего не получается! Неподвижность Мериптаха превращалась во всё бóльшую угрозу. Теперь мальчик знал не только то, кем на самом деле является однорукий лекарь, но и какие этот лекарь позволял себе возводить хулы на Аварис, дом царя Апопа. Исходный замысел-то был хорош — дать движение телу мальчика и возбудить ужас в его мыслях по отношению к змею, и он сам ускользнёт в то время, когда ом, лекарь, будет на глазах у солдат Шахкея занят жаркой врачебной заботой. В исчезновении больного мальчика виноват лекарь, в исчезновении здорового сам мальчик. Только что теперь об этом думать, не получилось. Несмотря на все ухищрения, Мериптах остался неподвижен. И что толку в том, что испуган до смерти!

Вечером Хеку втащили силой в палатку умирающего и ом понял, что его не выпустят, пока дело не разрешится — выздоровлением или смертью Шахкея. Там было душно и страшно. Горели два светильника у изголовья, освещая распухшее, покрытое слоем густого блестящего пота лицо с рытвинами лаз и ртом, непрерывно извергающим какие-то страшные степные речи, понятные только сидящему рядом седому истукану в коже. Он держал на коленях обнажённый меч и молча слушал исповедь своего господина, хотя она и была, на взгляд колдуна, совершенно бессмысленной. Впрочем, кто его знает, может быть, тут было другое. Бывалый воин, оказавшись на последнем ложе своей судьбы и чувствуя, что смерть рядом, старается выговорить всю свою, довольно длинную для человека его времени и его занятий, жизнь. Чтобы сохранить её в этом мире хоть в форме бреда.

Хеке было всё равно, пусть так, пусть этак, лишь бы этот жуткий меч на коленях старого телохранителя не стал разить направо и налево, как только этот бред затихнет, мстя всем, даже невиноватым, за эту кончину.

Египетская ночь огромным звёздным куполом встала над несчастной, ползущей в темноте лодкой. Тускло светился полотняный фонарь у неё на носу, привлекая тучи сбитых с толку насекомых.

Лекарь старался, уж так старался, что сильнее и нельзя было уже стараться, но всё равно не был уверен, что помилуют. И вот опять, опять он неправильно разобрался в опасностях. Слишком, слишком боялся мальчишки, а этого меча не рассмотрел. Так же глупо он сбежал от Аменемхета к Яхмосу, от предполагавшейся опасности к самой непосредственной.

Но были, были две маленькие надежды. Во-первых, на то, что сильный воин племени шаззу не умрёт так, посреди реки, где всё в руках седовласого безумца с мстительным клинком, а дотянет до мест, где есть другая, более разумная власть. Вторая надежда была совсем уж смешной — может, всё-таки меч этот привлечён сюда лишь для ритуального прощания с воином, как это делают и у других воинственных народов, а не для разрубания нерадивых лекарей.